Суды над Дарвином

О дарвинизме нужно или компетентно говорить или некомпетентно молчать. Такие же требования можно предъявить к обсуждению любой научной теории. Но поскольку требования к компетентности не всегда оговорены законодательством, то никому не возбраняется считать себя таким же знатоком теории эволюции, как и ее автор. Например, мало кто сомневается, что Дарвин установил происхождение человека от обезьяны. А я лично могу поспорить, что это несколько раньше сделал поэт Лермонтов, который написал:

Что станет делать гордый царь природы,
Который верно создан всех умней,
Чтоб пожирать растенья и зверей,
Хоть между тем (пожалуй, клясться стану)
Ужасно сам похож на обезьяну.

А еще раньше в 1735 году Карл Линней на страницах книги «Systema Naturae» объединил в отряде приматов людей и обезьян. При этом сам Линней (простительно для врача и ботаника) обезьян видел только на картинках. Остался сущий пустяк: доказать, что у этих похожих cуществ был общий предок, а заодно объяснить, как мы могли так измениться?

По мнению Линнея никаких изменений просто быть не могло. Точнее, он видел одно-единственное изменение, произошедшее при сотворении мира. Линней выразил эту мысль так: «Мы насчитываем столько видов, сколько вначале сотворило Бесконечное Существо». Последователь Линнея Жорж Кювье под впечатлением многочисленных останков вымерших животных, одного из которых он назвал птеродактилем, вынужден был предположить не один, а множество актов сотворения живых существ, которых затем уничтожали катастрофические наводнения, извержения и т.п.

Естественные и сверхъестественные кризисы в животном и растительном царствах казались убедительными, хотя получалось, что воссоздание видов проводилось каждый раз по новому сценарию. Между тем искатели окаменелостей настойчиво извлекали все новые виды, поразительно похожие на уже существующие.

Вымершие животные и растения попадались слишком часто, чтобы настаивать на одновременности их возникновения. Ссылки же на катастрофические исчезновения и возникновения разных форм жизни приводили к выводу о чересчур частых катаклизмах на нашей планете. Внешнее сходство представителей разных эпох заставляло предположить их дальнее родство и постепенность их возникновения, для которого явно требовалось больше 6 дней.

Еще не ушел из жизни Линней, как его современник Жорж Луи Леклерк де Бюффон в «Естественной истории» продлил существование Земли до 75 тысяч, а потом — до 3 миллионов лет, а заодно предположил возможность самозарождения жизни, самопроизвольного возникновения новых видов растений и животных и происхождения человека от обезьяны. Коллеги не слишком обрадовались этой новости и, если бы Бюффон не был членом Академии «бессмертных», вполне вероятно, церковные власти легко доказали бы его смертность. Из-за недосягаемости автора «Естественной истории» Сорбонна ограничилась сожжением книги.

Но Бюффон не только создал собственную теорию эволюции, но и нашел себе продолжателя в лице Жана Батиста Пьера Антуана де Моне, вошедшего в историю биологии под именем Ламарка. Начав с военной карьеры, под влиянием Руссо молодой ученый забросил службу и занялся созданием фундаментального труда по флоре Франции.

Вдохновленный идеями Бюффона Ламарк сделал следующий шаг, попытавшись не просто констатировать эволюцию животных и растений, но и найти причину изменчивости. Ему удалось обнаружить родство между основными классами животных и растений, которые словно специально старались превзойти своих предшественников в сложности строения организма и совершенстве. Вывод напрашивался сам собой: животные и растения просто сами стремились улучшить свою природу и передать лучшие признаки потомству. С этой точки зрения можно было сказать, что страсть к самосовершенствованию в нас заложена с рождения. Добавишь немного личных флюидов — и эволюция пошла. Попутно Ламарк объяснил исследователям живых существ, что наука которой они занимались много веков, называется биологией.

Несмотря на наглядность многих доказательств, ламаркизм столкнулся с серьезными возражениями. Внешнее сходство организмов далеко не всегда свидетельствовало об их родстве. Генетическую экспертизу в те времена не могли представить себе даже лучшие ученые. Зато анализ строения живых существ давал основания для разных предположений об их развитии. Действительно, можно ли считать объединяющим признаком наличие зубов, если они есть у акул, крокодилов, мышей и т.д.? Или животных роднит не строение органов, а их функции (пищеварение, дыхание и многое другое)? Слово за слово, и ученые начали объяснять себе и другим, что такое живой оппонент и как его сделать неживым.

В феврале-марте 1830 года такая «судьбоносная» дискуссия состоялась во французской Академии наук между Жоржем Кювье и Жоффруа Сент-Илером. Темперамент спорщиков был настолько велик, что Гете сравнил их диспут с извержением вулкана. Дискуссия закончилась победой Кювье, убедительно показавшего различия между позвоночными и членистоногими, которых неосторожно пытался объединить Жоффруа Сент-Илер. Вместе с гипотезой о родстве разных типов животных была отвергнута и идея превращения одних видов в другие.

Тем не менее, время окончательных приговоров в биологии так и не наступило. Жоффруа Сент-Илер и Ламарк продолжали развивать свои идеи. Из земли извлекали новые свидетельства доисторической жизни, давая ученым пищу для размышлений. Все новые биологи приходили к выводам об эволюции. Изменения были очевидны, но нужно было объяснить их механизм. Одни из биологов видели в этом непрерывную работу высшего разума (Бронн, Оуэн, а до этого — Лейбниц), другие, не полагаясь исключительно на бога, искали неведомые творческие силы в самих организмах (как это делал Ламарк) или просто ссылались на давление условий окружающей среды (как предполагал русский ученый Карл Рулье и его ученики).

Среди авторов эволюционных теорий появлялись совсем уже экстравагантные. Например, врач и мистик Эразм Дарвин (1731-1802) написал свой труд по биологии в виде поэмы. В этой странной книге были высказаны предположения о роли борьбы за существование в животном мире и влиянии прямохождения на формирование человеческого рода. Литературные и физические опыты Эразма Дарвина производили такое сильное впечатление на современников, что Мэри Шелли не удержалась и написала роман о Франкенштейне. Но самым серьезным вкладом биолога-стихотворца в науку стало влияние, оказанное его произведениями на внука — Чарльза.

Дарвин-младший начинал свой путь в науке в качестве студента-медика, едва не ставшего священником. Спустя много лет создатель теории эволюции оценил свои прошлые взгляды так: «Я мог бы с полной правдивостью сказать, что у меня не было никакого желания оспаривать ту или иную догму, но никогда не был я таким дураком, чтобы чувствовать или говорить: верую, ибо это невероятно». Кроме священных писаний, молодого ученого интересовали жуки, которых он собирал по всем зарослям и оврагам, и птицы, на которых он охотился. Изучение животных требовало строгого следования фактам, а не слепой веры. Факты же свидетельствовали об изменчивости живых существ. И всего-то нужно было понять, как эти изменения происходят.

Дарвин никогда не спешил с выводами. Исследовать вопрос о происхождении видов он начал сразу после возвращения из экспедиции на корабле «Бигль» в 1831-1836 годах. Впрочем, первая попытка решения ключевой проблемы носила скорее религиозный характер, поскольку по образованию Дарвин был теологом. К 1842 году был готов первый сжатый очерк, излагавший новый взгляд на эволюцию живых существ. Под влиянием знаменитого геолога Чарльза Лайеля, последовательное видоизменение планеты было связано с такой же последовательной эволюцией живого мира. Через 12 лет после создания первых набросков Дарвин решил поделиться своими соображениями с американским ботаником Азой Греем (Asa Gray).

О сверхъестественном сотворении растений и животных в этой переписке уже не говорилось. Биологи все чаще обращались к идее естественной саморегуляции организмов, способной самостоятельно порождать новые формы жизни. Ученые вновь обратились к хорошо забытой мысли из «Физики» Аристотеля: «Где все [части тела] сошлись так, как если бы это произошло ради определенной цели, то эти сами собой выгодно составившиеся [существа] сохранились. Те же, у которых получилось иначе, погибли и погибают…» Один из таких механизмов был описан экономистом Томасом Мальтусом, который заметил: «Неоспоримая истина, что распространению животных и растений предел кладет лишь их скучивание и соперничество друг с другом из-за средств к существованию». Принципы мальтузианства на деле оказались не такими уж очевидными и «неоспоримыми», но сама модель перенаселения и «борьбы за существование» открывала новые возможности для дальнейших поисков в биологии вообще и демографии в частности.

Материалов по проблеме эволюции видов становилось все больше. На столе и в столе у Дарвина лежали две работы: сравнительно короткий очерк о происхождении видов и «Длинная рукопись», которая должна была стать полным изложением эволюционных взглядов. Оба произведения неоднократно перерабатывались, и автор мог заниматься этим полезным делом еще не одно десятилетие. Однако все изменилось в течение года.

Известный биолог Уоллес, путешествовавший по Юго-Восточной Азии, в феврале 1858 года прислал Дарвину письмо с изложением своей теории эволюции, в которую под влиянием идей Мальтуса была включена идея «естественного отбора» и «борьбы за существование». Дарвин передал сообщение коллеги в Линнеевское общество и одновременно задумался о судьбе собственного труда. Решение сугубо специального вопроса заставило естествоиспытателей разбираться также и в научной этике. Дарвин вполне справедливо не хотел уступать приоритет Уоллесу, но и не хотел умалять заслуги своего коллеги. Выход был найден с помощью Чарльза Лайеля и Гукера (ботаника и участника Антарктической экспедиции Росса), потребовавших одновременного издания двух докладов. В августе 1858 года обе работы были опубликованы в «Журнале Линнеевского общества».

Доклады содержали идею естественного отбора, но изложение основных принципов еще не выстраивалось в последовательную систему, на основе которой можно было бы делать дальнейшие выводы. На этот раз Дарвин, не дожидаясь милости от коллег, взялся сам за написание очерка эволюционной теории.

24 ноября 1859 года знаменитая книга с полным названием «Происхождение видов путем естественного отбора или сохранение благоприятных рас в борьбе за жизнь» увидела свет. Взгляды, к которым упорно приближались многие биологи, были сформулированы, наметив пути для будущих исследований. И еще до того, как Дарвин успел об этом подумать, научно-популярный журнал «Athenaeum» сообщил, что новая книга посвящена происхождению человека от обезьяны. Читатели, всегда интересующиеся своей генеалогией, бросились раскупать ценное издание, требовавшее для понимания определенной биологической подготовки.

Первый тираж (1250 экземпляров) был раскуплен почти как детектив. Через два месяца книгу Дарвина пришлось переиздавать. Выход в свет «Происхождения видов» произвел переворот не только в биологии, где к похожим выводам приближались многие ученые. Сформулированные Дарвином принципы естественного отбора разом подчеркнули архаичность картины мира, веками изображавшейся в школьных и университетских учебниках. А поскольку никто не хотел уходить в прошлое, сразу прозвучали протесты.

Всего через полгода после появления дарвиновского труда летом 1860 года епископ Оксфордский Сэмюэл Уилберфорс (третий сын знаменитого борца с работорговлей Уильяма Уилберфорса) объявил о намерении публично доказать порочность новой теории. Епископ, помимо богословия, занимался также математикой и надеялся при консультации палеонтолога Ричарда Оуэна найти необходимые доводы против эволюционных взглядов.

Брошенную перчатку поднял один из крупнейших последователей Дарвина — Томас Гексли (Хаксли, Huxley). 30 июня 1860 года в здании Музея естественной истории Оксфордского университета состоялись «Великие дебаты», сделавшие теорию эволюции не только научным, но и общественным событием. Как водится, участники дебатов не избежали искушения решить научный вопрос разовым состязанием в красноречии. Обстановка подогревалась слухами о желании епископа «размазать Дарвина». В результате в аудиторию набилось до тысячи зрителей, готовых посмотреть как «Бульдог Дарвина» (Гексли) будет рвать на части «Скользкого Сэма» (Уилберфорса). Среди публики преобладали студенты-теологи и священники, которые, казалось, почти гарантировали поддержку любым высказываниям епископа. Однако на практике язвительные замечания Гексли производили на слушателей не меньшее впечатление.

Дебаты проходили бурно. С места то и дело вскакивал престарелый капитан Фицрой и с «Библией» в поднятой руке клеймил своего бывшего соратника Чарльза Дарвина. От избытка чувств или духоты леди Брюстер упала в обморок. Выкрики с мест делали научную дискуссию более похожей на заседание парламента. К сожалению, стенограммы дебатов никто не вел, и в памяти участников остались только самые яркие эпизоды. По словам профессора Гукера, Гексли не пытался без нужды давить на заведомо уязвимые позиции Уилберфорса. Теолог в вопросах эволюции оказался слишком слаб, чтобы не заметить разницу в квалификации.

Основой для дебатов в основном служили последние публикации Дарвина. Сам автор предпочел не тратить здоровье в борьбе за аудиторию. Он даже чувствовал неудобство от того, что его друзья должны выносить публичные оскорбления за произведение, которого они не писали. Без автора полемика напоминала, по воспоминаниям Гукера, «бой над телом отсутствующего».

Исчерпав список замечаний к «Происхождению видов», епископ Уилберфорс задал вопрос на тему, которую Дарвин в своей книге еще не поднимал. Он спросил Гексли, не унаследовал ли тот свои взгляды через прадедушку или прабабушку от обезьяны? Оппонент отреагировал не менее язвительно, согласившись вести свою родословную скорее от обезьяны, чем от невежи. Спустя много десятилетий похожими уколами обменялись нарком просвещения Луначарский и митрополит Введенский.

Неудачная попытка епископа решить биологические вопросы с помощью авторитета церкви, серьезно ослабила авторитет ветхозаветных догм. В Европе и Америке сколько-нибудь грамотные люди все чаще обращались к эволюционному учению, чтобы разобраться в деталях возникновения современных растений и животных. Набожный друг Дарвина Аза Грей начал создавать собственную концепцию, сочетавшую религию с естественным отбором. Постепенно влияние дарвинизма стало сказываться на содержании учебников и взглядах нового поколения. Остановить этот процесс церковные власти не могли, а большинство светских руководителей не разглядело в биологических теориях какую-либо угрозу государственным устоям.

Вопреки традиции, католическая церковь отнеслась к дарвиновскому отрицанию факта одновременного сотворения живых существ сравнительно спокойно, тем более, что придумавший это биолог числился англиканцем. У папы римского хватало забот помимо «Происхождения видов», которое не было внесено в «Индекс запрещенных книг», куда в свое время попало сочинение Эразма Дарвина «Зоономия». И кроме того, любой здравомыслящий католик должен был понимать, что в каноническом отчете о сотворении мира ни о каком «происхождении видов» не писали.

Претензии к последним научным теориям папа Пий IX изложил в 1864 году в «Силлабусе», перечислившем грехи «модернизма». Осуждение ересей носило скорее теоретический характер. Практическому воплощению антиеретических постановлений помешало усиление светского характера некогда католических государств. В Испании распространение дарвинизма совпало с революцией, отменившей цензуру. В Мексику труды Дарвина на французском языке попали около 1870 года, когда страна уже пережила секуляризацию, и учебные заведения не зависели от церкви (испанский перевод «Происхождения видов» был издан в Мехико в 1882 году).

В более консервативных странах новым взглядам приходилось преодолевать сопротивление и светских и религиозных властей. Иногда канонические ограничения получали поддержку правительств. В частности, в России осуществление запрета на ввоз книг Дарвина взял на себя член-корреспондент Петербургской академии наук поэт Федор Иванович Тютчев, по совместительству с 1858 по 1871 год возглавлявший Комитет цензуры иностранной.

При всей непримиримости церковной цензуры в России главное произведение Дарвина «Происхождение видов» вышло в свет на русском языке в 1862 году без серьезного сопротивления со стороны чиновников. Но если иностранная научная публикация прошла сквозь цензурное сито, то отечественные комментарии по этому же вопросу принимались в штыки. В 1871 году статья «Понятие о происхождении видов органических форм» была запрещена за несоответствие взглядов автора библейским представлениям. Журнал «Знание» за публикацию статьи «Происхождение человека и половой подбор» получил предупреждение. В 1876 году запретили статью «Исторический очерк учения о происхождении организмов», поскольку ее содержание находилось «в явном противоречии с преданиями книги Бытия».

Главные же проблемы с церковными властями разных стран у Дарвина возникли после выхода работы о происхождении человека. Тема эволюции приматов автора «Происхождения видов» интересовала меньше, чем, скажем, орхидеи, однако именно по этому вопросу ему пришлось выслушать наибольшее количество претензий. Бесконечные намеки на уход от неудобных вопросов Дарвину надоели, и он, в конце концов, в 1871 году написал книгу «Происхождение человека». Характерно, что в новой работе вопрос ставился о происхождении человеческого рода не просто «от обезьян», а вообще — от низших животных. Поэтому Дарвин легко мог сравнивать своих собратий по виду Homo sapiens и с шимпанзе, и с белкой.

Новая работа задела набожных читателей не меньше, чем «Происхождение видов». Тут уже было не до выяснения степени родства земноводных и пресмыкающихся. Многие «сапиенсы» озаботились чистотой происхождения предков, среди которых оказались мохнатые и хвостатые. И реакция на «Происхождение человека» была жестче.

В России новая книга Дарвина была переведена и пропущена в печать почти сразу после английского издания. Но едва с работой о происхождении человека ознакомилась церковная цензура, как уже изданные экземпляры были конфискованы. Еще до полного запрета отдельные листы «Происхождения человека» выдали профессору И.М. Сеченову «для собственного употребления». Но это было исключение. Даже спустя 15 лет цензура пресекла попытку редакции журнала «Научное обозрение» издать в виде приложения к журналу книгу Ч. Дарвина «Происхождение человека и половой отбор». Остальным любителям биологии пришлось либо читать книгу в подлиннике, либо искать ссылки на нее в нелегальной литературе.

Легальные сочувственные комментарии к работам Дарвина цензура Российской империи тоже не пропускала. В 1890 году она запретила книгу «Чарлз Дарвин и его учение». Не преодолела запрет и статья А. Никольского «Что сделал для науки Ч. Дарвин?», которую попытались опубликовать в иллюстрированном журнале «Природа и люди». Досталось и немецкому автору Альберту Зюдекуму, чья книга «Дарвин. Его жизнь, учение и значение» в русском переводе не дошла до читателей.

Заодно с Дарвином запретили и произведения его последователя Эрнста Геккеля «Мировые загадки», «История пламенного развития организмов» и «Наше современное знание о происхождении человека». Причем «Мировые загадки» в России не издавались вплоть до 1917 года.

Прямые цензурные запреты в России (как и в других странах) сопровождались критикой последователей дарвинизма с позиций теологии. Одним из первых отличился на этом поприще профессор Московской духовной академии П.И. Горский-Платонов который в 1862 году опубликовал статью «Разбор учения Дарвина о происхождении видов в царстве животном и растительном». Следом за ним против эволюционного учения выступили профессор богословия Московского университета протоиерей H.А. Сергиевский, казанский архиепископ Антоний, С. Глаголев и священник Мартынов (в статье «Эволюционизм перед нравственным судом христианства»). Вместе с Дарвином как правило с церковных кафедр осуждался и Геккель. В 1900 году священник Павлов на лекции в Московском синодальном училище просто назвал известного эволюциониста «богохульником», хотя жившего в Германии биолога этот факт вряд ли сильно волновал. Яростно осуждал взгляды Геккеля известный теолог Н.М. Соловьев за попытку «разрушить христианскую церковь, уничтожить веру в бога, снять покрывало со всех тайн природы».

Не менее определенно выступили против посягательств на Ветхий Завет иудаисты. Лидер одной из ветвей хасидизма Любавичский рэбе ясно и доходчиво заявил: «Если вас всё еще беспокоит теория эволюции, могу сказать вам, не опасаясь возражений, что доказательств, подтверждающих ее, не существует.» Практические меры по искоренению учения Дарвина в рамках различных раввинатов ограничились проповедями, в которых разъяснялось очевидное отличие «Торы» от «Происхождения видов».

Для других религий «угроза дарвинизма» была в XIX веке малоактуальной или по причине отсутствия в них обязательных представлений о сотворении мира или из-за отсутствия во многих странах светских школ с преподаванием биологии. Эволюционные представления дошли до дальних уголков Азии и Африки только в XX веке.

Сложности возникли с распространением дарвинизма во Франции. Тут, правда, играла роль не чрезмерная религиозность граждан, а привязанность многих биологов к иной эволюционной традиции, идущей от Бюффона и Ламарка. Против «Происхождения видов» выступил известный физиолог академик Пьер Флуранс (отец одного из руководителей Парижской Коммуны). В результате конфликта научных школ перевод трудов Дарвина на французский язык задержался, а также было отложено до 1878 года присвоение автору звания члена-корреспондента Парижской Академии.

Тем временем, пока дарвинизм распространял свое влияние на европейские и американские умы, одно за другим возникали возражения против эволюционной теории. Часть авторов ограничилась поверхностными замечаниями. Ницше, например, не утруждая себя доказательствами, просто заявил, что для жизни имеет значение не «борьба за существование», а «борьба за власть». Обстоятельно пытался разобрать теорию естественного отбора русский философ Н.Я. Данилевский, который в двухтомном исследовании «Дарвинизм» усомнился, «чтобы масса случайностей, не соображенных между собою, могла произвести порядок, гармонию и удивительную целесообразность». Впоследствии многие критики эволюционной теории обращали внимание на малую, по их мнению, вероятность тех или иных событий в развитии живых существ.

Дарвин отнесся к некоторым замечаниям очень серьезно и пытался учитывать их при переиздании «Происхождения видов». Особенно болезненно знаменитый биолог воспринял доводы шотландского инженера Флеминга Дженкина (специалиста по подводным кабелям), который предположил, что возникшие у одного из животных или растений новые признаки должны слабеть у потомства за счет преобладания среди данного вида особей со старыми признаками. Дарвин попытался разрешить противоречия, выдвинув идею передачи наследственной информации с помощью мельчайших частиц — «геммул», названных впоследствии «генами». Гипотез было много, но для их проверки потребовались десятилетия. «Кошмар Дженкина» в биологии растянулся до начала XX века.

А пока теоретики решали фундаментальные вопросы эволюции, их последователи то и дело находили подтверждения дарвиновских идей. Один за другим извлекались из-под земли останки неизвестных приматов, существование которых в качестве возможных предков человека предполагали Дарвин и Геккель. Последователь дарвинизма военный врач Эжен Дюбуа нашел на Яве кусок черепа человекообразного существа и назвал его питекантропом. Вопрос о принадлежности костей питекантропа в 1895 году обсуждался на Международном зоологическом конгрессе. Было даже проведено голосование, и мнения ученых разделились. В какой-то момент сам Дюбуа решил, что найденные кости принадлежат обезьяне, но в 1934 году геолог Кенигсвальд нашел на Яве кости еще трех питекантропов.

Большое желание превзойти Дюбуа в поисках недостающего звена между обезьяной и человеком приводило иногда к появлению фальшивок, вроде пилтдаунской «находки» 1912 года, сделанной геологом-любителем Доусоном. Из-за чрезмерного увлечения популяризацией эволюционных идей, прибегал к не совсем добросовестным иллюстрациям и Эрнст Геккель. Пользы для дарвинизма от такой «популяризации» не было никакой. В конце концов, Геккель увлекся полурелигиозной борьбой с христианством, для чего создал Монистическую лигу (Deutsche Monistenbund), просуществовавшую до 1933 года и впоследствии запрещенную нацистами.

Никто из антропологов не смог предложить любому интересующемуся пастору свидетельства «той обезьяны, от которой он произошел». И тем не менее вымершие приматы слишком сильно напоминали известное двуногое существо, встречающееся теперь на каждом шагу. И эти аналогии убеждали ученых больше ссылок на богоподобное происхождение человека.

Сторонники противоположной точки зрения (креационисты) были возмущены до глубины души и всячески пытались ограничить влияние дарвинизма на неокрепшие души школьников. Немалую активность в этом вопросе, помимо стран с официальными церковными доктринами, проявляли законодатели США. Особенностью американских запретов на изложение эволюционных взглядов было то, что они не носили общенационального характера и распространялись на учебные заведения, финансировавшиеся за счет бюджета. В частных и церковных школах этот вопрос решался в зависимости от интересов спонсоров. Выпады против Дарвина со стороны государственных мужей, вроде президента Гарфилда, к серьезным последствиям не приводили.

Начало кампании против знаменитой теории положил трехкратный кандидат на пост президента и дипломат Уильям Дженнингс Брайан. Благодаря усилиям этого политика США успели обзавестись «сухим законом». Следующей мишенью Брайана стала биология. В 1921 году бывший госсекретарь издал памфлет «Угроза дарвинизма» («The Menace of Darwinism»), в котором категорически потребовал запрета преподавания теории эволюции в школах в качестве обязательной части учебной программы. Выступление известного политика поддержали наиболее консервативные местные законодатели.

Антидарвинистские законопроекты были подготовлены в 15 штатах, но принять их смогли только в трех. Каждый регион выяснял отношения с дарвинизмом по-своему. В Оклахоме удалось в 1923 году провести запрет на использование дарвинистских учебников. Флоридские законодатели ограничились декларацией на тему о разлагающем влиянии теории естественного отбора.

Дальше всех продвинулись в штате Теннесси, где под впечатлением речей Брайана Генеральная Ассамблея 13 марта 1925 года приняла закон Батлера. Спикер местного сената Лью Хилл недвусмысленно намекнул, что налогоплательщики не обязаны оплачивать преподавание взглядов, противоречащих взглядам родителей.

Более того, закон Батлера установил штраф за преподавание дарвинизма в размере от 100 до 500 долларов. Первой жертвой местного законотворчества стал учитель математики и естествознания из города Дейтона Джон Скопс. Молодой преподаватель сам согласился стать ответчиком, чтобы показать в ходе судебного процесса абсурдность закона Батлера. Однако тонкий юридический ход, направленный на дискредитацию спорного решения, натолкнулся на не менее изощренное противодействие противников дарвинизма.

25 мая 1925 года большое жюри дало санкцию на передачу дела Скопса в суд, и начался знаменитый «обезьяний процесс» («Monkey Trial»). 10 июля суд над дарвинистом приступил к рассмотрению необычного дела. Довольно быстро мелкая тяжба с учетом норм прецедентного права превратилась в конфликт юридических тяжеловесов. На стороне обвинения выступали генеральный прокурор Теннесси А. Томас Стюарт, федеральный прокурор Уильям Дженнингс Брайан Младший и его отец Уильям Дженнингс Брайан Старший, заваривший эту кашу и охотно взявшийся за борьбу с дарвинизмом в местном суде. На стороне противников теории эволюции выступали консервативные христианские организации вроде Всемирной Ассоциации Христианских Фундаменталистов (бывают и такие). Вслед за Теннесси к запрету дарвинизма присоединились штаты Арканзас и Миссиссипи.

На стороне Скопса выступали опытные адвокаты во главе с Кларенсом Дарроу, за спиной которого стоял Союз в защиту гражданских свобод. Судья Раулстон занимал, насколько позволяла должность, откровенно клерикальные позиции. Попытки защитников опереться на мнение ученых были отвергнуты судом. И тогда адвокат Дарроу решил использовать в качестве эксперта главного вдохновителя антидарвинистской кампании. Приглашенный в качестве знатока Библии Уильям Дженнингс Брайан оказался совершенно беспомощным под градом вопросов Дарроу. Знаменитый политик так и не смог с точки зрения здравого смысла объяснить многие библейские предания. Текст Ветхого завета оказался слишком ветхим, чтобы служить опорой для каких-либо современных юридических норм.

Дарроу был настолько уверен в своей победе, что намеренно настоял на осуждении Скопса, чтобы затем вместе с решением суда обжаловать и приговор, и закон Батлера, однако Верховный суд штата Теннесси предпочел отменить решение на основании неправомерности наложения на Скопса штрафа в 100 долларов без утверждения присяжными. Зато законодатели Оклахомы под впечатлением «обезьяньего процесса» в 1925 году отменили запрет на преподавание учения Дарвина. В Теннесси закон Батлера фактически не применялся, но был отменен только в 1967 году. Окончательно запреты на изложение дарвинистских взглядов в штатах Арканзас и Миссиссипи были сняты в 1968 году решением Верховного суда США, который признал прежние постановления противоречащими 1-й и 14-й поправкам к Конституции.

В прочих англоязычных странах противодействие дарвинизму носило характер недовольного ворчания со стороны церковников и паствы. В 1932 году в Англии было основано Движение протеста против эволюции, чья численность к 1970 году достигла 850 человек, но без существенных результатов. Англичане по-прежнему относились с уважением к соотечественникам, заложившим основы современной биологии.

Главный оплот противников эволюционных взглядов рухнул в России вместе с самодержавием. Ранее запрещавшиеся книги были переизданы. Имя Дарвина из полулегальных публикаций переместилось на страницы школьных учебников. При этом однако и в Советском Союзе критика теории «естественного отбора» не прекратилась. Особенно громкий отклик вызвала опубликованная в 1922 году книга известного ихтиолога и географа Льва Семеновича Берга «Номогенез», в которой были поставлены под сомнение основные положения дарвинизма и предложена совершенно иная теория происхождения видов.

Возможность открыто обсуждать теорию «естественного отбора», тем не менее, никак не пошатнула ее авторитет. В Советском Союзе дарвинизм остался доминирующим учением, что впрочем не сказалось на дальнейшей карьере Берга. Большинство же советских биологов так или иначе заявляли о своей приверженности идеям Дарвина, несмотря на существенные различия в теоретических подходах. Переход от «вейсманизма-морганизма» к лысенковщине и обратно совершался учеными под флагом теории естественного отбора.

Такими же прочными остались позиции дарвинизма среди западноевропейских и американских биологов. Противоречия между принципами естественного отбора и законами генетики были разрешены путем разработки синтетической теории эволюции (СТЭ), созданной при участии Джулиана Хаксли (внука Томаса Гексли и первого директора ЮНЕСКО). Для новой теории уже не были страшны «кошмары Дженкина». Критиковать дарвинизм стало труднее. Не полагаясь исключительно на авторитет «Библии», теологи постепенно отказывались от буквального прочтения текстов о сотворении мира. Библейский «день» начал разрастаться до миллионов и миллиардов лет, а процесс сотворения живых организмов перестал в церковном толковании казаться одноразовым актом. 12 августа 1950 года папа римский Пий XII пошел на шаг, который его предшественники сочли бы ересью. Он издал энциклику «Humani Generis», в которой впервые католикам позволили учитывать возможность эволюции живых существ, включая человека (осуждена была только теория полигенизма). В 1996 году Иоанн Павел II в одном из многочисленных выступлений признал теорию эволюции «более, чем гипотезой».

Торжество дарвинизма казалось настолько очевидным, что никому не приходила в голову возможность новых рецидивов борьбы с эволюционной теорией. Однако стоило политическим силам, придерживавшимся атеистических или просто светских воззрений, потерпеть поражение, как оживились пребывавшие в латентном состоянии противники дарвинизма. Последователи епископа Уилберфорса начали с школьных учебников биологии, которые дипломированные и недипломированные теологи объявили односторонними. Обычным стало требование изложения альтернативных теорий происхождения видов с учетом божественного вмешательство. От преодоления односторонности оппонентов противники Дарвина очень быстро перешли к защите собственной монополии на истину.

Снова оживились в США деятели консервативных религиозных объединений, решивших извлечь из небытия традиции Уильяма Дженнингса Брайана. Вскоре после отмены антидарвинистских решений 1920-х годов, Генеральная Ассамблея штата Теннесси попробовала ввести одновременное преподавание эволюционной и библейской версий сотворения мира, но эта инициатива была отменена Федеральным Апелляционным судом 6-го округа. В 1981 году в штатах Луизиана и Арканзас были приняты законы о «равном времени» на преподавание дарвинистской и креационистской теорий, которые были в течение года отменены судом первой инстанции как несоответствующие конституционному принципу отделения школы от церкви.

Получив отпор, американские противники дарвинизма не успокоились. Вместо прямых запретов, они стали действовать путем внесения поправок в школьную программу. В 1998 году при поддержке Ассоциации Креационистской Науки Срединной Америки бывший ветеринар Стив Абрамс внес предложение изменить требования к школьным экзаменам, исключив из них проверку знания эволюционной биологии. Не слишком квалифицированная затея вызвала протесты со стороны преподавателей университетов и после очередных выборов была отменена. Однако стоило последователям креационизма одержать в 2004 году победу на местных выборах, как главой Совета штата Канзас по образованию был назначен Стив Абрамс, а тот, в свою очередь, потребовал включения в программу библейских представлений о сотворении мира. Дело, впрочем, не ограничилось одним штатом. В Небраске и Алабаме прихожанами были предприняты немалые усилия, чтобы представить дарвинизм как версию, равноценную креационизму. Всего же мероприятия по сокращению преподавания эволюционной теории с переменным успехом проводились в 18 штатах.

Резкое усиление клерикальных партий и организаций в Восточной Европе к концу XX века привело к возобновлению в этом регионе антидарвинистских кампаний. Особенно преуспели на поприще борьбы с эволюцией в Сербии, где министр просвещения профессор Лилиана Чолич исключила из школьной программы тему о дарвинистской теории происхождении человека. Министр объяснила, что «одной из причин моего решения было уважение к религиозному самоопределению большинства населения, но, помимо этого и прежде всего, моя собственная глубокая вера в создателя и чувство христианского долга». Немного раньше, с 2000 года в школьную программу Сербии были включены уроки катехизиса. Полного запрета дарвинизма удалось избежать благодаря протестам сербских ученых, которые добились отмены решения и отставки Чолич.

Распространение эволюционизма вызвало сопротивление и в тех странах, где во времена Дарвина, ни о каких биологических теориях спорить не приходилось. С конца XX века одним из центров противодействия теории естественного отбора стала Турция. В Стамбуле действует исследовательский центр для пропаганды исламского креационизма (Bilim Arastirma Vakfi — BAV), основанный в 1991 году шейхом Аднаном Октаром. Любопытно, что эта вполне фундаменталистская исламская организация поддерживает партнерские отношения с представителями других конфессий в рамках борьбы с эволюционными взглядами в биологии.

Усилиями BAV в Турции был издан так называемый «Атлас креационизма», направленный на распространение антиэволюционистских взглядов. Для пущей наглядности турецкие клерикалы обвинили Дарвина в теоретическом обосновании социальных конфликтов («борьбы за существование»), включая… события 11 сентября 2001 года. Турецкие ученые сперва не обращали внимание на деятельность BAV, однако активизация исламских партий в стране, вынудила в конце концов Турецкую академию наук (TUBA) и Турецкий научно-технический исследовательский совет (TUBITAK) в 1998 году ответить на клерикальные публикации.

Со временем борьба с дарвинизмом в Турции стала приобретать более официальные формы, особенно после прихода к власти исламистской Партии справедливости и развития. С этого момента началось планомерное вытеснение из школьной программы взглядов, противоречащих исламу. А дальше начались практические мероприятия. В 2005 году по требованию имама города Мерсин на юге Турции пять школьных учителей были уволены за преподавание теории эволюции. Естественно, что остальным преподавателям теперь приходится тщательно обдумывать свои уроки, чтобы не стать жертвой последователей «научного креационизма».

В последнее десятилетие наметилась тенденция по борьбе с изложением эволюционных теорий в российских и украинских школах. Внешним проявлением намерений креационистов России стал скандальный судебный иск «Маша против Дарвина», поданный Кириллом Шрайбером и его 15-летней дочерью Марией против министерства науки и образования РФ. Антидарвинистский процесс был проигран клерикалами, но они не отказались от планов ввести в школах «альтернативное» изложение божественного сотворения мира вообще и человека в частности. Был даже заранее подготовлен учебник С.Ю. Вертьянова по общей биологии для 10-11 классов. Первое креационистское пособие для российских школ содержало грубейшие ошибки, однако и в таком виде церковные иерархи попытались использовать его для обучения старшеклассников.

Украинские последователи Шрайбера пока не обращались в суд, но уже начали собирать подписи за включение в школьную программу «альтернативной» библейской истории сотворения мира. При этом церковники-«альтернативщики» чаще всего не обращают внимания, что изложение теории эволюции в учебной и популярной литературе, как правило, сопровождалось кратким описанием взглядов Линнея, Кювье и Ламарка, не скрывая от учащихся разнообразия научных подходов.

Разумеется, не прекращали своих исследований и научные оппоненты теории естественного отбора. Активно разрабатывали свои представления об эволюции последователи А.А. Любищева С.В. Мейен, Ю.В. Чайковский, Л.И. Корочкин и др. Своеобразный итог развития «недарвинистской парадигмы» подвела книга Чайковского «Эволюция». Исходя во многом из ламаркистских предпосылок, автор «Эволюции» постарался тщательно проанализировать трансформацию многих общепринятых в биологии представлений. Чайковский не поскупился на критические высказывания в адрес дарвинизма. Вместо привычной теории естественного отбора была предложена идея внутренней активности особи или клеток как фактора эволюции, без четкого определения сути этой «активности» («Саму активность ни из чего вывести нельзя, поскольку это одно из первичных понятий…»). Фактически старой проверенной гипотезе пока противопоставлена еще одна гипотеза, правда, использующая последние данные генетики. Стоит отметить проводящееся в книге «Эволюция» очень важное разделение между «когнитивной» и «социальной» функциями науки.

К сожалению, критика сопровождается у Чайковского следующими замечаниями: «Зато вредных и даже трагических последствий было от господства дарвинизма предостаточно: вспомним хотя бы «борьбу с природой», фашистскую евгенику (идею улучшения своей расы и уничтожения иных) или «творческий дарвинизм» Лысенко. Все разговоры о том, что это были плохие варианты дарвинизма, что якобы есть хорошие, имеют, по-моему, не больше смысла, чем уверения о возможности хорошего коммунизма».

Автор этого сурового приговора почему-то увязал теорию естественного отбора с планами преобразования природы, причем идеи Лысенко можно с одинаковым успехом считать как «дарвинистскими», так и «ламаркистскими». Не очень понятно, какой принцип дарвинизма требует уничтожения человеческих рас. Стоит вспомнить, что расистский Ку-Клукс-клан, например, был противником эволюционных взглядов. В целом же попытки налепить на теорию Дарвина политические ярлыки куда больше напоминают лысенковскую борьбу с «вейсманизмом-морганизмом», чем корректную дискуссию.

Сугубо научная критика Дарвина со стороны его коллег тоже была достаточно жесткой и не отличалась снисходительностью. Каждое утверждение дарвинизма проходило и проходит проверку на прочность. И среди биологов немало специалистов, готовых уже сейчас предложить свою собственную версию эволюции. Некоторые из них пытаются опираться на старые теории «катастроф», ламаркизма и номогенеза. Но чаще всего идет поиск самостоятельных ответов на вопросы о происхождении тех или иных видов. Вряд ли эти ответы будут такими же доступными для понимания, как утверждение, что «человек произошел от обезьяны».

Новое объяснение механизма эволюции способно перевернуть представления о реальных возможностях живых существ и пределах, в которых они способны изменяться. Однако обсуждение грядущих открытий еще менее продуктивно, чем неквалифицированный разговор о теории Дарвина. Поэтому лучше подождать, пока какой-нибудь ученый муж или исследовательский институт объяснит, как мы жили до сих пор и что нам светит в конце тоннеля, а коллеги, если надо, поправят.