Смотрите также Андреева Юрия Викторовича
Юрий Викторович Андреев
Островные поселения Эгейского мира в эпоху бронзы
Часть I. Эпоха ранней бронзы
Глава 3. Критские поселения III тыс. до н. э.
Следы человеческого обитания встречаются в различных местах на территории Крита начиная с эпохи неолита. Правда, до сих пор здесь не удалось найти ни одного поселения, которое можно было бы сравнить по его значимости и масштабам с такими классическими памятниками неолитического времени, как анатолийские Чатал Гюйюк и Хаджилар или же фессалийские Димини и Сескло. За одним исключением, от всего огромного хронологического промежутка с VII по IV тыс. до н. э. до нас дошли лишь изолированные, как правило, крайне примитивные постройки, по всей видимости, представляющие собой случайные остатки одиночных «ферм» или «хуторов» (Branigan, 1970a, р. 37). Сооружения такого рода открыты, например, в Катсамбе на северном побережье острова и в Магасе на восточной его оконечности (ibid.; Sinos, 1971, S. 17, Abb. 40-41). Следует также иметь в виду, что не только в эпоху неолита, но еще и в начале периода ранней бронзы, т. е. уже в III тыс. до н. э., значительная часть населения Крита ютилась в горных пещерах или же в легких тростниковых жилищах, не оставивших после себя никаких следов (Branigan, 1970а, р. 34, 41, fig. 4).
Довольно крупное неолитическое поселение, возможно уже превышавшее по своим размерам одиночную «усадьбу», существовало на территории, занятой позднее Кносским дворцом. Его следы были обнаружены прямо под поверхностью центрального дворцового двора. Здесь было вскрыто по крайней мере десять строительных горизонтов, составляющих четыре хронологические фазы: две для раннего неолита и еще по одной для среднего и позднего (Hood, 1971, р. 22 f., fig. 5). Сменявшие друг друга поселения существовали на этом месте непрерывно на протяжении почти четырех тысячелетий. Постепенно накапливавшиеся строительные остатки образовали жилой холм типа переднеазиатских теллей, на котором и был впоследствии воздвигнут дворец (ibid.). Особый интерес представляют жилища поздненеолитического времени. Они представлены комплексом из трех домов с довольно сложной внутренней планировкой (Evans, 1928, р. 7 ff.). По-видимому, прав Брэниген (Branigan, 1970a, р. 39), полагающий, что все три поздненеолитических дома в Кноссе были объединены в один большой блок, или «квартал», что довольно близко напоминает так называемую «агглютинирующую» или «конгломератную» форму застройки, типичную для [64] минойских поселений более позднего времени. Вполне возможно также, что этот «квартал» был лишь частью какого-то большого поселения, приближающегося по типу к более или менее синхронным с ним неолитическим квазигородам Передней Азии.
Насколько позволяют судить эти отрывочные и, конечно, весьма далекие от полноты археологические данные, так называемая «неолитическая революция» протекала в разных районах Крита (а, возможно, также и внутри этих районов) крайне неравномерно. В зависимости от в высшей степени разнообразных природных условий острова, в особенности же — от характера почв и их увлажненности земледелие и скотоводство развивались здесь с разной степенью интенсивности, что влекло за собой и весьма неравномерный рост населения, и довольно значительные локальные различия в уровнях его концентрации. В то время как в одних местах этот процесс остановился на «пороге» небольших «усадеб» или «хуторов», занятых изолированными семейными общинами, в других местах он продвинулся много дальше, достигнув уровня нуклеации больших семей и образования более сложных социальных организмов — деревенских поземельных общин (вероятно, на родовой основе).
С наступлением эпохи бронзы критское общество вступает в новую фазу своего развития, характеризующуюся прежде всего заметным ускорением темпов роста населения на острове, особенно в центральной и восточной его частях, что можно объяснить общим улучшением условий жизни в связи с широким внедрением в экономику изделий из металла, прогрессивными сдвигами в сфере сельского хозяйства и ремесла и т. п. (Cadogan, 1986, р. 154 f.). О значительном росте населения, а также и о довольно высоком уровне его концентрации свидетельствует широкое распространение общинных некрополей с усыпальницами, предназначенными для массовых захоронений. Раскопки выявили два основных типа таких усыпальниц: 1) толос, или купольная гробница (основная зона распространения — район равнины Месара близ южного побережья Крита); 2) склеп-оссуарий (преимущественно восточный Крит). Встречаются и смешанные формы, сочетающие элементы как того, так и другого типа, например в недавно открытом некрополе Арханеса — центральный Крит, недалеко от Кносса (Пендлбери, 1950, с. 79 сл.; Branigan, 1970a, р. 152 ff.; 1970b; о раскопках в Арханесе см.: Hiller, 1977, S. 101 ff.; Sakellarakis, 1980). Как правило, местоположение некрополя служит ориентиром, указывающим на близость поселения (в некоторых случаях он размещается прямо на границе поселения), а вместимость усыпальниц позволяет составить хотя бы приблизительное представление о численности его обитателей. К сожалению, от самих поселений, сопутствовавших некрополям, сохранилось лишь очень немногое.
В большинстве случаев они просто стерты позднейшей застройкой. Так, по-видимому, обстоит дело с многочисленными земледельческими поселками раннеминойского периода на равнине Месара, от которых остались только их сводчатые усыпальницы. Сами они, как склонен был думать Дж. Пендлбери (Пендлбери, 1950, с. 76), похоронены под постройками современных деревень, занимающих в большинстве своем те же самые (топографически наиболее выгодные) места на равнине, что и их отдаленные предшественники.
Тем не менее общее число мест со следами строительной деятельности, относящимися к эпохе ранней бронзы, намного превосходит соответствующую цифру для эпохи неолита, несмотря на большую продолжительность последней. Остатки жилищ и керамические отложения раннеминойского, преимущественно [65] РМII периода (между 2400-2200 гг.; Platon, 1966, р. 222) обнаружены в Кноссе, Фесте, Айя Триаде, Маллии, Гурнии, Палекастро, Приниатикос Пиргос, Като Закро, на островах Псира и Мохлос. Можно предполагать, что все эти поселения, ставшие впоследствии важными центрами минойской культуры, за исключением, может быть, только Кносса и Феста, заселенных уже в эпоху неолита, возникли именно в это время (Branigan, 1970а, р. 36 ff.; Warren, 1972, р. 271 ff.; Hiller, 1977, S. 77 ff.). Правда, в своем подавляющем большинстве строительные остатки раннеминойского периода дошли до нас в очень плохой сохранности. Чаще всего это лишь случайно уцелевшие фрагменты стен и оснований домов, по которым очень трудно составить ясное представление о целостной архитектурной конструкции хотя бы одного жилища, а тем более восстановить первоначальный облик всего поселения.
В настоящее время лишь немногие памятники эпохи ранней бронзы позволяют, во-первых, более полно оценить возможности минойской строительной техники этого периода, а, во-вторых, представить хотя бы в самых общих чертах образ жизни древнейших обитателей Крита. Такими памятниками могут считаться жилой комплекс в Миртосе, расположенный в восточной части острова, недалеко от его южного побережья, и во многом сходный с ним комплекс в Василики на перешейке Гиерапетра.
Поселение в Миртосе было открыто в 1967 г. английской археологической экспедицией под руководством П. Уоррена. Очень плотно застроенное поселение располагалось на вершине довольно крутого холма Фурну Корифи, на высоте около 70 м над уровнем моря. На плане в книге Уоррена (рис. 9) отчетливо виден сложный конгломерат строений, состоящий из приблизительно 90 помещений разной конфигурации (чаще всего неправильной) и вместимости. Сам автор особо подчеркивает (Warren, 1972, р. 11), что открытое им поселение представляло собой «единый большой строительный комплекс», разделенный внутри двумя узкими проходами. Один из них шел от южного входа к центру поселения, другой, пересекаясь с ним, шел с запада на восток. «Поселение, — отмечает Уоррен (ibid.), — никоим образом не кажется разделенным на отдельные дома, так как комнаты и помещения непосредственно продолжают друг друга (при этом в некоторые из них можно было попасть только с крыши). Здесь нет очевидного деления на блоки или особенно большие дома, как в планировке позднеминойских городов типа Гурнии и Палекастро». В некоторых местах сплошная линия наружных стен поселения образует какое-то подобие оборонительной стены, полукольцом охватывающей весь комплекс (это особенно заметно на южной и западной сторонах поселения, где холм имел более пологие склоны — ibid.). Внутри поселения Уоррен выделяет ряд помещений со специфическими функциями. Сюда относятся кладовые и рабочие помещения в северной части комплекса, помещения, которые могли использоваться для занятий прядением и ткачеством, расположенные в основном в центральной части, склады, кухня и рабочие комнаты в юго-восточной части, большие комнаты, служившие, по всей видимости, для жилья, к западу от южного прохода и, наконец, стоящее особняком помещение под № 92 в юго-западном углу комплекса, в котором Уоррен склонен видеть святилище (ibid., р. 11, 260,. 265).1 Особый интерес представляет помещение гончарной мастерской (№ 49). [66]
Рис. 9. План раннеминойского поселения Миртос (Фурну Корифи)
На полу в этой комнате было найдено девять гончарных дисков (восемь из них приводились в движение рукой, а один уже действовал по принципу свободного вращения — ibid., р. 262 f.).
Некоторые из помещений комплекса были лишены крыши, представляя собой открытые площадки или внутренние дворики. В основном они располагаются вблизи от центра поселения (помещения № 30, 45 и 69). Особое внимание Уоррен уделяет помещению № 45, находившемуся на стыке двух проходов. Здесь, по его мнению, могли устраиваться общие собрания жителей Миртоса. И функционально, и в чисто архитектурном плане эта площадка может расцениваться как отдаленный прообраз центрального двора в позднейших минойских дворцах.
В своей книге Уоррен решительно оспаривает мнение Брэнигена, квалифицирующего поселение в Миртосе как «господский дом» или «усадьбу» (mansion) по аналогии с другим таким же комплексом в Василики (Branigan, 1970a, р. 48 f.). Сам Уоррен более склонен оценивать открытый им комплекс как поселение деревенского типа, во многом предвосхищающее такие поселения более позднего времени, как Гурния («прото-Гурния») (Warren, 1972, р. 267, также 260). Планировка Миртоса «предполагает социальную организацию, основанием которой была какая-то крупная общественная ячейка — клан или триба, живущая общиной, может быть, еще не разделенная на отдельные семьи и совершенно лишенная какого-либо ясно выраженного вождя или правителя» (ibid.). Если исходить из того, что все население Миртоса составляло, согласно подсчетам самого Уоррена, что-то около 100 или 120 человек (ibid., р. 267), то такие термины, как «клан» или «триба», едва ли применимы для определения характера существовавшей здесь социальной организации. Скорее речь может идти о каком-то подобии патриархальной большой семьи, которая в лучше освещенных письменными источниками общественных формациях Передней Азии была наиболее распространенной формой низовой социально-экономической организации (Дьяконов, 1968, № 3. с. 7 слл.; Янковская, 1982, с. 13 слл.).2 Однако в целом в своих суждениях о социальной природе открытого им поселения Уоррен стоит, как нам думается, гораздо ближе к истине, нежели явно грешащий модернизацией Брэниген.
Не находя в планировке поселения на холме Фурну Корифи никаких признаков, которые могли бы указывать на социальное расслоение обитавшей здесь общины, Уоррен вместе с тем допускает, что жители поселка могли быть разделены на несколько обособленных групп по чисто функциональному принципу (Warren, 1972, р. 266). Некоторые из них занимались только ремесленным трудом — делали посуду, ткали и красили шерсть. Другие обрабатывали землю, пасли скот и обеспечивали пропитанием общинных ремесленников и самих себя. Уоррен готов даже думать, что среди обитателей Миртоса были и такие, которые совершали путешествия в другие районы Крита, выступая в роли торговых агентов своей общины. В целом нарисованная здесь картина организованной трудовой деятельности первобытной коммуны не лишена правдоподобия, хотя нам кажется, что сейчас еще трудно судить о степени профессионализации ремесленного труда, а тем более торгового предпринимательства внутри этого примитивного и, судя по всему, изолированного от внешнего [68] мира социального организма. Наличие в общинном жилище ряда помещений, которые на основании сделанных в них находок (гончарные круги, пряслица) могут быть признаны мастерскими, бесспорно, свидетельствует о каких-то начатках ремесленной специализации, но вовсе не обязательно означает, что в этих помещениях работали полностью занятые мастера-профессионалы — гончары или ткачи, не занимавшиеся больше никаким другим трудом (ср.: Янковская, 1982, с. 37 слл.).
Отказываясь признать жилой комплекс в Миртосе просто усадьбой, принадлежащей единоличному владельцу, Уоррен в то же время находит в его планировке ряд признаков, сближающих эту постройку с более поздними минойскими дворцами. Подводя итог своим наблюдениям, он делает достаточно категоричный общий вывод: «Эти признаки сходства не следует преувеличивать, но наличие единого большого архитектурного комплекса с несколькими различающимися помещениями, устроенными для специфических целей, предполагает, что происхождение дворцов следует искать именно здесь, в поселениях, подобных Миртосу и Василики, с точки зрения архитектурной лишь отчасти, с точки же зрения экономической в полной мере» (Warren, 1972, р. 261). Соображения о возможных путях генезиса критских дворцовых ансамблей, высказанные здесь П. Уорреном, несомненно, заслуживают самого внимательного изучения. Однако прежде чем заняться вплотную этой весьма сложной и спорной проблемой, мы должны принять во внимание еще некоторые дополнительные факты, касающиеся критских поселений эпохи ранней бронзы.
До раскопок в Миртосо эталонным памятником раннеминойского времени считался архитектурный комплекс в Василики, открытый еще в начале нынешнего века американским археологом П. Сигером (первые публикации см.: Seager, 1907; Boyd-Hawes, 1908). Существовавшее здесь поселение имеет весьма длительную и сложную историю, в которой многие существенные моменты остаются пока непроясненными по причине незавершенности раскопок. Из всех открытых на этом месте строений наибольший интерес представляет так называемый «дом на вершине холма», первоначально датированный PMII периодом. Еще недавно некоторые авторы готовы были видеть в нем если не самый первый по времени из критских дворцов, то во всяком случае его ближайший прототип (Matz, 1956, S. 37; Hutchmson, 1962, р. 145; Schachermeyr, 1964, S. 56; Branigan, 1970a, р. 48; Hood, 1971, р. 50; Sinos, 1971, S. 34; Warren, 1973, p. 44). Такому впечатлению во многом способствуют внушительные размеры этой постройки, как она изображена на плане Сигера (длина каждого из двух ее крыльев составляет около 30 м), а также четкий геометризм ее очертаний, действительно напоминающий планировку более поздних минойских дворцов и вилл. Кроме того, и сами конструктивные приемы, использованные строителями комплекса в Василики, например применение каркаса из деревянных балок для внутреннего крепления стен, обмазка внутренней поверхности стен красной штукатуркой, которая наряду с чисто эстетическим эффектом имела еще и конструктивное значение, скрепляя недостаточно прочную основу стены и т. д., кое в чем предвосхищают строительную технику, применявшуюся при возведении дворцовых зданий (Branigan, 1970a, р. 46 f.). Такие детали, как предполагаемое наличие второго этажа, по крайней мере в юго-восточной части комплекса, а также светового колодца (так идентифицируется помещение № 39 в том же крыле), далее обширная вымостка вдоль наружной стены северо-западного крыла, опять-таки оправдывают сближение «дома на вершине холма» с дворцом. Но особенно [69] важно то обстоятельство, что на плане Сигера оба крыла здания образуют как бы половину разрезанного наискось замкнутого прямоугольника, составляющего наиболее фундаментальный элемент в планировке критских дворцов. В связи с этим было высказано предположение, что первоначально комплекс в Василики имел еще два крыла, замыкавшие внутренний двор с севера и с юга (Hutchinson, 1962, р. 145; Branigan, 1970a, р. 44 f.).
Сравнительно недавно (уже в 70-е годы) греческий археолог Зоис начал новые раскопки на том же самом месте с целью проверки правильности выводов Сигера (Zois, 1982a, S. 331-36; 1982b, S. 211 f.; Hiller, 1977, S. 82 f.; отдельные сообщения: AR, 1972-1973, по 19, р. 31 ff.). В результате выяснилось, что то, что Сигер принимал за одно здание Г-образной конфигурации, в действительности представляет собой результат совмещения двух разновременных построек: более раннего «красного дома» и более позднего «западного дома» (оба они относятся к разным фазам одного и того же периода — РМIIВ; рис. 10).
В процессе раскопок Зоисом был сделан и еще один важный вывод. Он убедился в том, что большой мощеный двор (его площадь составляет свыше 400 м2), примыкающий с запада к «красному дому», никак не мог принадлежать этой постройке. В действительности он был подлинным архитектурным центром всего PMIIB поселения, представляя собой некое подобие деревенской площади, к которой с разных сторон вели дороги также со следами вымостки (Zois, 1982b, S. 22). Если эта догадка греческого археолога соответствует реальному положению вещей,3 то раскопки в Василики открывают перед нами еще один тип раннеминойского поселения — деревню или, может быть, квазигород. К сожалению, раскопки эти пока еще не завершены и реконструкция общей картины поселения хотя бы одного лишь РМIIВ периода сейчас едва ли возможна. Крайне неясной остается также и его история. Хотя в непосредственной близости от основного комплекса из двух домов были обнаружены остатки других построек — частью более раннего времени, частью более позднего,4 находки эти в целом слишком фрагментарны, чтобы, основываясь на них, можно было составить сколько-нибудь ясное представление об эволюции поселения за все время его существования.
Как бы то ни было, теперь совершенно ясно, что основной довод в пользу если не прямого отождествления, то во всяком случае сближения раннеминойского «дома на вершине холма» с дворцом, по-видимому, теряет свою силу, поскольку сходство планировочного решения (к тому же лишь частичное) возникло здесь чисто случайно — как результат иллюзий первооткрывателя.
Можно, однако, предположить, что, отличаясь от позднейших дворцов в чисто архитектурном плане, комплекс в Василики был близок к ним функционально. Согласно Брэнигену, он не мог быть ничем иным, кроме «господской усадьбы» (mansion — Branigan, 1970а, р. 44; ср.: Schachermeyr, 1964, S. 56). Как и другой аналогичный комплекс в Миртосе, он принадлежал, скорее всего, некоему «важному лицу» (им мог быть или богатый купец, или даже «социальный и политический лидер целого района» — Branigan, 1970a, р. 49). В своей [70]
Рис. 10. План раннеминойского поселения Василики (по Зоису). [71]
оценке «дома на вершине холма» Брэниген вольно или невольно ориентируется на такие широкоизвестные памятники эпохи ранней бронзы, как Лерна или Троя II. Господствующее положение этих двух цитаделей в иерархии поселений соответствующих районов Арголиды или Троады не вызывает особых сомнений. О Василики или Миртосе этого никак нельзя сказать с полной уверенностью. Даже если предположить, что, занимая стратегически господствующее положение на возвышенностях, эти два центра раннеминойской культуры господствовали также и политически над какими-то равнинными поселениями, само это господство отнюдь не обязательно должно было воплощаться в фигуре какого-то персонального лидера, хотя его существование нельзя считать и абсолютно исключенным. В конкретных исторических условиях той эпохи его носителем мог быть только коллектив — род или большесемейная община.
Признание принципиальной однотипности двух раннеминойских поселений, Миртоса и Василики, на чем особенно настаивает Брэниген, говорит скорее против его основного тезиса, нежели в его поддержку. Характерные признаки общинного жилища выражены в архитектуре и планировке Миртоса настолько ясно, что было бы по меньшей мере нелогично пытаться выдать эту хаотичную постройку, довольно близко напоминающую мексиканское пуэбло или берберскую касбу, за дворец или виллу некоего минойского «лендлорда». Тот же принцип первобытного эгалитаризма угадывается и в планировке жилого комплекса (или комплексов) в Василики, насколько мы можем теперь (после недавних раскопок Зоиса) ее себе представить.5 Среди его помещений нет, пожалуй, ни одного, которое выделялось бы среди всэх прочих или своими из ряда вон выходящими размерами, или особой роскошью внутреннего убранства. Хотя планировка «красного» и «западного домов» уже не так стихийно хаотична, как в Миртосе (в целом она более правильна), их архитектура отличается той же грубой простотой. В ней нет ничего такого, что могло бы указывать на особую замкнутость, элитарность обитавшей здесь социальной группы.
Миртос и Василики, в сущности, единственные поселения раннеминойской эпохи, о которых мы имеем хотя бы приблизительное представление. Все остальные, хотя общее число их, как было уже указано, могло быть довольно большим, известны гораздо хуже и пока что не поддаются сколько-нибудь четкой классификации. Тем не менее Брэниген находит возможным говорить по крайней мере о двух основных типах раннеминойских поселений: «усадьбе» (mansion) и «деревне» (Branigan, 1972, р. 751 f.). К категории «усадеб» он относит, как это ясно уже из вышесказанного, Василики и Миртос, «деревнями» же считает известные главным образом по керамическим отложениям и незначительным строительным остаткам поселения PMI-II периодов в Кноссе, Фесте, Элленес (центральный Крит), в Приниатикос Пиргос и на о. Мохлос (восточный Крит). Согласно Брэнигену, эти два типа поселения различались между собой не только планировкой и характером застройки, но также и свойственными их обитателям способами ведения хозяйства. Поэтому «деревни» чаще всего располагались вблизи от моря — там, где были хорошие корабельные стоянки, тогда как для «усадеб» выбирались места подальше от побережья — там, где был избыток хорошей земли. Надо сказать, что факты, которые приводит Брэниген, никак не укладываются в разработанную им схему. Обе так называемые «усадьбы» — Миртос [72] и Василики — находились в непосредственной близости от моря и вполне могли иметь свои «гавани»; из «деревень» же по крайней мере три — Кносс, Фест и Элленес — располагались как раз в глубине острова.
Вообще же, если учесть крайнюю скудость имеющегося материала, классификация Брэнигена может быть принята лишь в качестве предварительной рабочей гипотезы и с весьма существенными оговорками. В нашем, да и не только в нашем понимании (сходных взглядов придерживаются, судя по всему, Уоррен и Зоис: Warren, 1972, р. 267; Zois, 1982b, S. 212 f.), то, что Брэниген называет «усадьбами» и «деревнями», в действительности можно было бы квалифицировать как два разных типа первобытного земледельческого поселения: моногенный, т. е. состоящий только из одного большого жилища, и полигенный, т. е. состоящий из нескольких или даже многих больших и малых жилищ. Реальное представление о первом из этих типов дает Миртос, о втором — Василики (после раскопок Зоиса стало совершенно очевидно, что это поселение никак не может считаться «усадьбой», что бы мы ни понимали под этим термином). Определить более точно характер других поселений раннеминойского времени, даже таких крупных, как Кносс или Фест, в настоящий момент практически невозможно. Судя по площади разброса керамики этой эпохи на их территории, а также исходя из того, что нам теперь известно об их дальнейшей судьбе, можно предполагать, что уже в III тыс., особенно ближе к его концу, и Кносс, и Фест (а возможно также Маллия и Като Закро) были местами, где концентрировалось весьма значительное (конечно, по тогдашним масштабам) население. Мы не знаем, однако, где и как жило это население: в больших коммунальных жилищах типа Миртоса, которые могли располагаться на территории будущих дворцов и в их ближайших окрестностях группами или гнездами, или же в более крупных деревнях типа Василики с относительно большой площадью сплошной застройки.6
Согласно предположениям Брэнигена (Branigan, 1970a, р. 42; Zois, 1982b, S. 213), деревня PMI-II периодов в Фесте занимала значительную часть дворцового холма и имела площадь около одного акра (более 4000 м2), намного превосходя «усадьбу» в Миртосе (ее площадь всего около 1200 м2). Однако ее центром была опять-таки «усадьба» или «дом деревенского сановника» (village dignitary), стоявший на самой вершине холма. Основная часть раннеминойского поселения, находившегося на месте, занятом позднее Кносским дворцом, была, по выражению того же Брэнигена (ibid., р. 43), «сметена» во время его постройки. Многочисленные черепки РМII периода были выброшены вместе с землей при выравнивании места, отведенного под дворец (Пендлбери, 1950, с. 75). От этого времени вблизи от дворца уцелели лишь незначительные фрагменты жилой застройки (Branigan, 1970а, р. 42 f.; Evans, 1972, р. 116 f.). Непосредственно на территории, занятой дворцом, сохранилось лишь одно сооружение, относящееся к преддворцовой эпохе, а точнее (если принять датировку А. Эванса) — к самому концу III тыс. до н. э., или РМIII периоду. Мы имеем в виду так называемый «гипогей», или внушительных размеров (высота около 16 м, диаметр более 8 м) ульевидную подземную камеру, открытую под южным портиком дворца. В понимании самого Эванса, это было скрытое от посторонних глаз помещение кордегардии, охранявшей подземный вход в первоначальный [73] дворец (Evans, 1921, р. 104 ff.). Предположение это, судя по всему, столь же беспочвенно, как и многие другие романтические иллюзии, которыми склонен был тешить себя великий археолог в поисках объяснения своих фантастических открытий. Каково бы ни было действительное назначение этого загадочного сооружения — служило ли оно царской усыпальницей, подземной житницей или же, наконец (существует и такое мнение), обиталищем священных змей и одновременно святилищем типа позднейших крипт (Schachermeyer, 1964, S. 81, 119, 168; Graham, 1972, р. 13, n. 11), в любом из этих случаев уже сами его размеры и затраченный на его строительство труд множества людей могут свидетельствовать о том, что Кносс в этот период уже был довольно крупным поселением и к тому же держал под своим контролем обширную сельскохозяйственную территорию в самом центре Крита.
При крайней ограниченности и нерепрезентативности имеющегося археологического материала разработка даже весьма приблизительной типологической схемы, охватывающей критские поселения эпохи ранней бронзы, остается практически неразрешимой задачей. В настоящий момент можно говорить лишь о некоторых общих тенденциях, определявших принципы застройки и выбор места в известных нам поселениях этого времени. Наиболее характерной их особенностью может считаться конгломератная, или агглютинирующая, застройка всей площади поселения: при ней тесно сдвинутые жилища и хозяйственные помещения образуют практически сплошной массив (конгломерат), в котором очень трудно, если не невозможно, отличить отдельный дом от комнаты или группы комнат. При последовательном проведении этого принципа целое поселение (правда, очень небольшое) могло оказаться сведенным к одному-единственному коммунальному жилищу, как мы наблюдаем это в Миртосе. Каковы бы ни были древнейшие истоки этой особой формы архитектурной организации пространства, не вызывает сомнений ее прямая зависимость от той конкретной историко-географической ситуации, которая сложилась на Крите во второй половине III тыс. до н. э. Во многих случаях максимальная компактность застройки всей площади поселения диктовалась уже самим выбором места. Подавляющее большинство известных сейчас поселений раннеминойского времени размещалось на возвышениях — холмах или небольших плато, нередко с крутыми обрывистыми склонами. Согласно указанию греческого археолога Ст. Алексиу, такое местоположение занимало по крайней мере 21 поселение этого периода, включая Миртос и Василики и исключая Кносс и Фест (Hiller, 1977, S. 89). Эта тенденция была подмечена также С. Худом и П. Уорреном, по наблюдениям которых, в течение раннеминойской эпохи по всему Криту происходило перемещение населения с равнины на возвышенности (Hood, Warren, Gadogan, 1964, р. 51; ср.: Branigan, 1970a, р. 64).
В понимании Алексиу, появление на территории острова большой группы укрепленных поселений типа естественных акрополей, или, как он их называет, «преддворцовых цитаделей», было прямым следствием «серии внутренних конфликтов, закончившихся лишь после установления супрематии Кносса» (Hiller, 1977, S. 89).7 Это предположение представляется нам в общем достаточно [74] правдоподобным. Быстрый рост населения, с одной стороны, и почти неизменно сопутствующее ему нагнетание межобщинной напряженности — с другой, — ситуация довольно типичная для периодов, непосредственно предшествующих формированию ранних государств (другим, еще более ярким примером может в этом плане служить среднеэлладский период в истории материковой Греции). Однако наряду с соображениями собственной безопасности эта тяга древнейших обитателей Крита к местам, «пространственно ограниченным их собственной конфигурацией», могла диктоваться также и мотивами иного порядка. Немалую, может быть, даже определяющую роль в поведении этих древних земледельцев должно было играть их бережное отношение к земле — их основному источнику средств существования. Вероятно, именно стремление сохранить в неприкосновенности возможно большие площади пахотной земли и вынуждало их строить свои жилища наиболее компактно на вершинах непригодных для обработки каменистых плато. В локализации небольших минойских поселений эта тенденция отчетливо прослеживается еще и в гораздо более поздние времена, когда первоначальные усобицы давно ушли в прошлое и на Крите воцарился всеобщий мир.8 Наконец, необходимо учитывать и такой немаловажный фактор, как традиционная солидарность первобытной родовой общины. Страшная теснота и скученность, царившие в таких поселениях раннеминойской эпохи, как Миртос и Василики, были естественным выражением этого чувства и, видимо, также conditio sine qua non, т. е. условием, без которого оно попросту не могло бы существовать. [75]
Примечания:
1. Основным доводом в пользу такой идентификации этого помещения послужил найденный здесь антропоморфный сосуд, изображающий женское божество.
2. О различных типах общинных жилищ в родо-племенных обществах Евразии см.: Джандиери, Лежава, 1976.
3. Известные сомнения вызывает то обстоятельство, что более поздний из двух домов комплекса — «западный» — был поставлен прямо на территории двора или площади, что было бы странно, если бы это место действительно имело значение для всей общины (ср.: Cadogan, 1986, р. 156).
4. Фрагменты домов РМIIА периода обнаружены к северу и к югу от основного комплекса (Zois, 1982b, S. 213).
5. Впрочем, еще до раскопок Зоиса некоторые исследователи сумели верно оценить характер этой постройки (Lawretice, 1951, р. 84; Warren, 1972, р. 267, n. 2).
6. Согласно расчетам П. Уоррена, раннеминойский Кносс занимал как минимум 27 000 м2, хотя застройка поселения, возможно, еще не была сплошной (Warren, 1984, р. 40).
7. Оборонительные сооружения раннеминойского времени почти неизвестны. В виде исключения можно упомянуть лишь поселение Мегалой Схиной (или Скойной) на юге Крита, где, согласно сообщениям все того же Ст. Алексиу (Alexiou, 1967, s. 483), была открыта оборонительная стена, сохранившаяся на высоту до 1 м, которая опоясывала по окружности поселение вместе с некрополем на общей площади около 1 га. Однако говорить о характере этой «цитадели» до появления подробной публикации было бы преждевременно.
8. На это указывала уже Г. Бойд-Хэйвз в своей книге о Гурнии (Boyd Hawes, 1908, р. 21).
