Смотрите также Андреева Юрия Викторовича
Юрий Викторович Андреев
Островные поселения Эгейского мира в эпоху бронзы
Часть I. Эпоха ранней бронзы
Глава 2. Поселения Кикладского архипелага
Первые признаки появления постоянного населения на Кикладах относятся к эпохе неолита, хотя следы поселений этого времени до сих пор удалось обнаружить лишь в очень немногих местах, среди которых наибольший интерес представляют остатки жилых комплексов, открытые на островке Салиагос близ Антипароса (начало V тыс. до н. э. — Evans, Renfrew, 1968) и на мысе Кефала на северо-западном побережье о. Кеос (конец IV — начало III тыс. до н. э. — Caskey, 1962, р. 264 ff.; 1964, р. 314 ff.; 1966, р. 364; 1971, р. 391; Renfrew, 1972, р. 75 f.).
Формирование самобытной кикладской культуры начинается на рубеже IV-III тыс. до н. э., с переходом от эпохи неолита к эпохе ранней бронзы. В это время на островах наблюдается весьма значительный прирост населения, о чем свидетельствует прежде всего резкое увеличение числа могильников. К 1976 г. было известно уже около 35 некрополей, относящихся к раннекикладскому I периоду, или, если использовать периодизацию, разработанную К. Ренфрью, к периоду «культуры Гротта-Пелос»,1 т. е. примерно между 3200 и 2700 гг. до н. э. (Renfrew, 1972, р. 147 ff.; 1976, S. 20 f.). Самый крупный из этих некрополей — Кампостис Макрис на Наксосе — включает 56 могил (Renfrew, 1972, р. 158; 1976, S. 22; Doumas, 1973, р. 559 ff.), хотя обычная норма для могильников этого времени составляет 10-15 могил (Bintliff, 1977, pt II, р. 555).
Хозяйственный уклад и способы добывания основных средств существования остались в этот период в основном теми же самыми, что и в эпоху неолита. Правда, К. Ренфрью высказывает предположение, что носители культуры Гротта-Пелос уже культивировали оливу и виноградную лозу, чем, по его мнению, и объясняется наблюдавшийся в это время прирост населения (Renfrew, 1976, S. 24). Однако эта гипотеза нуждается в тщательной проверке. Поселения PKI периода известны гораздо хуже, чем первоначально, по-видимому, сопутствовавшие им некрополи (Renfrew, 1972, р. 157; ср.: Bintliff, 1977, pt II, р. 555). Сохранившиеся следы застройки чрезвычайно скудны и, как правило, не дают возможности составить даже приблизительное представление о первоначальном облике самого поселения. К тому же датировка этих архитектурных [50] фрагментов сопряжена с большими трудностями и вызывает серьезные разногласия между авторами, касавшимися этого вопроса. Так, греческий археолог Хр. Думас склонен датировать почти все древнейшие строительные остатки, обнаруженные в разное время на островах Парос и Наксос, начальной стадией периода «культуры Керос-Сирос», что примерно соответствует РКII периоду, т. е. промежутку времени между 2700-2400 гг. до н. э. (Doumas, 1972a, S. 151 ff.; 1972b, p. 227 f.), в то время как Ренфрью относит их в целом к более раннему времени, определяемому им как период «культуры Гротта-Пелос» (Renfrew, 1972, р. 150; 1976, S. 22; ср.: Barber, McGillivray, 1980, р. 145). Однако, как указывает Ренфрью (Renfrew, 1972, р. 153 ff.), в большинстве своем следы поселений этого времени сводятся лишь к более или менее значительным отложениям керамики.
Согласно предположению, высказанному Думасом (Doumas, 1972a, р. 152 f.; 1972b, p. 228), небольшие могильники периода Пелос-Лаккудес, что приблизительно соответствует периоду Гротта-Пелос в хронологической шкале Ренфрью, были оставлены «кочующими семьями, передвигавшимися с места на место в поисках пищи для себя и пастбищ для своего скота». Почти полное отсутствие следов постоянных поселений в слоях этого периода греческий археолог объясняет тем, что обитатели Кикладского архипелага жили в это время по преимуществу в маленьких хижинах, сплетенных из ветвей и обмазанных глиной. Вполне вероятно, что эти примитивные сооружения не оставили после себя почти никаких следов, особенно если учесть, что значительная часть древнейшего почвенного покрова островов была уничтожена многовековой эрозией, вызванной непрерывно прогрессировавшей дефорестацией. Многие из ранних поселений архипелага находились прямо на побережье и были, по-видимому, просто смыты морем (ср.: Renfrew, 1972, р. 157). Как указывает далее Думас (Doumas, 1972а, р. 156 f.; 1972b, р. 228), новый тип жилища — небольшой прямоугольный дом, сложенный из каменных плит и состоящий из одной-двух комнат, появляется на Кикладах на начальной стадии периода «культуры Керос-Сирос», во всяком случае еще до середины III тыс. до н. э. Отдельные образцы построек такого типа открыты на Паросе (Пиргос, Ависсос), Наксосе (Панорм, Авдхели), Керосе. По мнению Думаса, эти дома нигде не образовывали более или менее компактных укрепленных поселений, но строились обычно вразброс в окрестностях некрополей наподобие одиночных изолированных ферм или усадеб (Doumas, 19726, р. 228). Занимавшие их общины, однако, постепенно увеличивались в размерах, на что указывает многократное последовательное использование одних и тех же могил в ряде некрополей этого времени.
Периодом расцвета кикладской культуры принято считать время около середины III тыс. до н. э. Продолжительность и хронологические рамки этого периода пока еще не установлены с достаточной точностью и остаются предметом дискуссии между авторами, так или иначе касавшимися этой проблемы. Ренфрью и Думас в основном отождествляют его с периодом «культуры Керос-Сирос», помещая саму эту культуру где-то в промежутке между 2700 и 2400/2300 гг. до н. э. (Renfrew, 1972, р. 147 ff.; 1976, S. 21; Doumas, 1972a, р. 158 ff.). Согласно периодизации, принятой Дж. Кэски, это был РКII период (Caskey, 1971а, р. 796), по Барберу и Мак-Джиливрэю, РКIIIА период, что приблизительно соответствует завершающей фазе периода «культуры Керос-Сирос» в хронологической шкале Ренфрью и Думаса (Barber, McGillivray, 1980, р. 150, [51] tabl. 1). Судя по ряду признаков, это было время значительных социально-экономических сдвигов в жизни эгейских обществ. Археологические данные позволяют говорить о весьма заметном приросте населения на всей территории, занятой островами Кикладского архипелага.2 Об этом свидетельствует в первую очередь разрастание старых и появление целого ряда новых некрополей. Самый крупный из них, в Халандриани на о. Сирос, насчитывает свыше 500 могил (Renfrew, 1972, р. 179; 1976, S. 24). Чрезвычайно богатый и разнообразный погребальный инвентарь, обнаруженный при раскопках кикладских некрополей этого времени, включает в свой состав высококачественную керамику различных видов и типов, разнообразные сосуды из камня, глиняные и каменные светильники, наконец, знаменитых кикладских идолов, основное назначение которых, очевидно, заключалось в том, чтобы сопутствовать погребенным в их странствиях по загробному миру и служить им защитой. Весьма разнообразен ассортимент найденных в могилах изделий из металла. Широко представлены различные виды оружия, в основном бронзовые кинжалы и наконечники копий. Реже встречаются металлические орудия труда. Примером может служить любопытный набор плотницких инструментов, открытый в Кинфосе на Делосе (Branigan, 1976, S. 120 ff.). В погребениях периода расцвета кикладской культуры обнаружено также большое количество всевозможных украшений из камня, кости, раковин, бронзы и серебра. Особенно часто встречаются бусы из полудрагоценных камней, серебряные гвоздеобразные заколки для одежды, браслеты и диадемы (Sapouna-Sakellarakis, 1976, S. 126 ff.). Некоторые могилы особенно выделяются среди прочих своим богатством (Renfrew, 1976, S. 26).
Все эти факты свидетельствуют о появлении в кикладском обществе зачаточных форм ремесленной специализации, хотя мы и не можем, конечно, с уверенностью утверждать, что абсолютно все предметы, найденные в островных могильниках, были изготовлены руками полностью занятых ремесленников-профессионалов. Вероятно, такое предположение было бы справедливо лишь по отношению к некоторым особенно сложным изделиям из металла и камня. Несомненно, прав К. Ренфрью, полагающий, что начиная с периода «культуры Керос-Сирос» война и пиратские набеги становятся регулярным промыслом среди мужской части населения архипелага наряду с рыболовством и отчасти, видимо, также торговлей (Renfrew, 1972, р. 262 ff., 392 ff.; 1976, S. 26 f.). На это прямо указывают и уже упоминавшиеся находки оружия в кикладских могилах, и изображения кораблей на некоторых предметах вроде так называемых «кикладских сковородок», и, наконец, впервые появившиеся на островах в это же самое время укрепленные поселения, о которых будет сказано несколько ниже. Анализ погребального инвентаря позволяет говорить также об известном усложнении социальной структуры кикладского общества. Найденные в могилах украшения типа уже упоминавшихся диадем и браслетов, вероятно, могут быть расценены как свидетельство начинающегося расслоения первоначально совершенно однородного коллектива первобытной родовой общины и образования в ее среде привилегированной прослойки знати, хотя [52] преувеличивать значение подобного рода находок, по-видимому, не стоит (ср.: Renfrew, 1972, р. 371 ff.; 1974, р. 79 ff.; 1976, S. 26).3
В одном ряду со всеми этими симптомами социально-экономического прогресса стоит и появление на Кикладах в этот же период (около середины III тыс. до н. э.) нового типа поселения. В своей суммарной характеристике поселений периода расцвета «культуры Керос-Сирос» Хр. Думас выделяет следующие их особенности: 1) как правило, поселение занимает естественный акрополь или укрепленную самой природой возвышенность; 2) чаще всего такая возвышенность находится в непосредственной близости от моря, хотя встречаются также и поселения, расположенные в глубине острова; 3) по крайней мере один из склонов холма, занятого поселением, крут и обрывист и поэтому практически неприступен для врага; 4) само поселение обычно обносится оборонительной стеной, усиленной «бастионами»; 5) основной жилой массив поселения состоит из компактно сгруппированных и разделенных узкими коридорообразными проходами домов. Дома эти часто имеют криволинейную конфигурацию, хотя встречаются также и постройки прямоугольной формы (Doumas, 1972а, р. 164; 1972b, р. 228).
Особое место среди кикладских поселений занимает как своего рода эталонный археологический памятник городок Кастри близ Халандриани на о. Сирое. Поселение это было открыто Хр. Цунтасом еще в 1899 г. Позднее, уже в 60-е годы нынешнего столетия, его обследовала Э. М. Боссерт (Tsountas, 1899, s. 73 ff.; Bossert, 1967, S. 53 ff.; Doumas, 1972a, p. 158 ff.). В результате мы имеем сейчас достаточно ясное представление о расположении и планировке этого кикладского городка, чего, пожалуй, нельзя сказать о многих других поселениях этого же времени. Судя по описаниям Цунтаса и Боссерт, Кастри занимало северо-восточный склон высокого холма. Общая площадь поселения составляла около 3600 м2. С трех сторон его окружала довольно мощная оборонительная стена (рис. 5), с четвертой (юго-восточной) стороны поселение было защищено крутым и обрывистым склоном холма. Длина стены в ее сохранившейся части — 71.5 м, высота — 1.34 м, толщина колеблется между 1.3 и 1.8 м. Снаружи к стене было пристроено шесть полукруглых «бастионов» или, может быть, башен. В стене были устроены три нешироких прохода, один из которых (в «бастионе В») закрывался специальной дверью. Несколько ниже основной оборонительной стены перед линией «бастионов» сохранились остатки еще одной стены или, может быть, просто ограды, значительно уступавшей первой в мощности (толщина — от 0.9 до 1.15 м) и, видимо, также в высоте (в противном случае, как указывает Цунтас, нападающие враги легко могли бы перепрыгнуть с одной стены на другую — Tsountas, 1899, s. 120). Вся эта сложная конструк- [53]
Рис. 5. План поселения Кастри (Халандриани) на Сиросе. [54]
ция оборонительных сооружений Кастри была явно рассчитана на защиту поселения от внезапного нападения со стороны моря. Даже преодолев первую из стоявших перед ними преград, нападавшие должны были потратить еще немало времени и сил для того, чтобы перебраться также и через вторую стену. Внутреннее пространство поселения между оборонительной стеной и обрывом было довольно плотно и без всякой видимой системы застроено небольшими, неправильной формы домами с тонкими стенами, сложенными из мелких плит песчаника. Некоторые из этих домов были вплотную пристроены к оборонительной стене.
Среди обитателей Кастри были люди, которые владели ремесленными навыками и занимались выплавкой и обработкой меди и бронзы то ли для собственных нужд, то ли для нужд всей общины. Во время раскопок в одном из домов (№ 11) были найдены частицы медного шлака вместе с обломками плавильного тигля и очагом, из чего можно заключить, что в поселении была своя кузнечная мастерская (Tsountas, 1899, s. 124, fig. 35-37; Bossert, 1967, fig. 3-5). В этом же доме был обнаружен целый набор инструментов, сделанных из бронзы, камня и кости, в том числе восемь бронзовых резцов и лезвие пилы. Ремесленник, которому принадлежали все эти орудия труда, мог быть не только кузнецом, но также и резчиком по камню или по дереву (Renfrew, 1972, р. 315). В другом доме были открыты две формы для отливки топоров и резцов и еще один тигель со следами свинца.
В остальном жилая застройка Кастри отличается поразительным однообразием: ни один из обследовавших это поселение археологов не упоминает о каких-либо индивидуальных особенностях в архитектуре и характере отдельных жилищ. Можно, таким образом, предполагать, что в среде обитателей Кастри еще не было сколько-нибудь резких социальных различий и контрастов, а жизненный уровень основной их массы был еще очень невысок. К несколько иным выводам пришел К. Ренфрью после тщательного изучения материала из раскопок расположенного неподалеку и, вероятно, принадлежавшего той же самой общине некрополя в Халандриани (Renfrew, 1974, р. 81 f.). В его представлении, община, занимавшая Кастри вместе с его окрестностями, была довольно четко стратифицирована по имущественному признаку. Свое конкретное выражение это нашло в том, что некоторые наиболее ценные виды изделий в составе погребального инвентаря, например медные щипчики, медные и серебряные заколки, расписная керамика и т. п., оказались сконцентрированными в 32 наиболее богатых могилах из общего числа около 500 могил. В то же время в этих могилах сравнительно редко встречаются наиболее дешевые виды изделий, такие, как обычная (без росписи) керамика. Сопоставив все эти данные, Ренфрью, казалось бы, с полным основанием заключает: «Мы не могли бы надеяться на более ясное свидетельство в пользу того, что концепция богатства (the concept of wealth) сознательно поддерживалась в это время». На это мы можем, однако, возразить, что даже если такая концепция действительно существовала среди обитателей Кастри, сфера ее действия, скорее всего, была здесь крайне ограниченной. Вполне возможно, что само понятие богатства простиралось лишь на те немногие предметы, которые считались личным имуществом отдельных членов родовой общины и вместе с тем использовались как знаки их социального престижа, выделявшие их среди общей массы общинников. Как неотъемлемая часть личности погребенного они следовали за ним в могилу, где и были спустя тысячелетия обнаружены археологами. Можно с большой долей [55] вероятности предполагать, что 32 богатые могилы, на которые Ренфрью ссылается в подтверждение своего основного тезиса, принадлежали родовым старейшинам или главам большесемейных общин. В повседневной жизни различия между ними и рядовыми общинниками могли быть не столь уж значительными и, скорее всего, сводились лишь к немногим привилегиям вроде права носить некоторые особо ценившиеся виды украшений или пользоваться расписными сосудами вместо заурядных горшков. Богатство такого рода носит скорее символический характер и, конечно, еще не может считаться настоящей частной собственностью. Если наши предположения в какой-то мере оправданы, противоречие между сугубо «эгалитарным» характером поселения на акрополе Кастри и более или менее ясно выраженной дифференцированностью близлежащего некрополя должно быть признано мнимым.
Рис. 6. План поселения Панорм на Наксосе
Еще одно укрепленное поселение, относящееся к периоду расцвета «культуры Керос-Сирос», было открыто Хр. Думасом в окрестностях Панорма на Наксосе, на холме Корфари тон Амигдалион (Doumas, 1964, s. 411 ff.; 1972a, р. 165 f.). Его общая площадь составляла всего лишь около 500 м2. Оборонительная [56] стена толщиной около 1 м опоясывала, по-видимому, все поселение, хотя полная ее протяженность и конфигурация пока не установлены ввиду незавершенности раскопок (рис. 6). По существу же эта стена не может считаться самостоятельным фортификационным сооружением, как стена Кастри, поскольку она была образована, как это ясно показано на плане Думаса, сплошной линией наружных стен жилых домов. Сами эти дома, насколько мы можем судить о них по тому же плану, не были достаточно четко разграничены между собой и, следовательно, не могут считаться обособленными планировочными единицами. Все поселение, таким образом, воспринимается как большое коммунальное жилище наподобие более или менее синхронного с ним жилого комплекса в Миртосе на востоке Крита (см. о нем ниже). Полукруглые выступы наружной стены или «бастионы», как называет их Думас, здесь были, по-видимому, так же как и сама стена, интегральной частью основного жилого массива и могли использоваться как жилые или хозяйственные помещения. Все население такой «цитадели» вполне могло состоять из одной-единственной большой семьи. Впрочем, немногим больше оно было, по-видимому, и в Кастри, и в других кикладских поселениях этого периода (ср.: Doumas, 19726, р. 227).
Кроме Кастри и Панорма, к той же категории раннекикладских городков-акрополей могут быть отнесены и некоторые другие поселения. В их число Думас включает, например, Кинфос на Делосе, Гротту и Кастраки на Наксосе, Пиргос и Парэкию на Паросе, поселение на островке Даскалейо близ Кероса и др. (Doumas, 1972а, р. 162 ff.; 1972b, p. 228 f.; 1976, S. 33). Правда, все эти поселения были обследованы археологами лишь частично. Восстановить их планировку по обнаруженным в них разрозненным фрагментам жилой застройки и оборонительных сооружений сейчас практически невозможно. Тем не менее само их местоположение на возвышенностях с более или менее крутыми и обрывистыми склонами, вероятно, говорит в пользу их сближения с Кастри и Панормом.
В этот же период мы встречаемся и с несколько иным типом поселения, для которого характерно местоположение на низком, выдающемся в море выступе береговой полосы. Ренфрью даже склонен считать этот тип поселения наиболее распространенным в пределах Эгеиды на протяжении всей эпохи ранней бронзы (Renfrew, 1972, р. 260). Число поселений-акрополей было в это время, как он полагает, сравнительно невелико (ср.: Matz, 1954, S. 205 f.; Bintliff, 1977, pt II, р. 555; Barber, McGillivray, 1980, р. 149). Несколько шире этот, как он его называет, «Kastro type» распространился в Эгейском бассейне лишь в эпоху средней бронзы. В действительности мы не располагаем достаточным количеством археологических данных, которые позволили бы утверждать, что поселения на мысах в III тыс. до н. э. численно преобладали над всеми другими. Наиболее известные их образцы — Маника на Эвбее и Аскитарио на восточном побережье Аттики — находились за пределами зоны распространения кикладской культуры. Внутри же этой зоны единственным примером поселения такого типа может служить Айя Ирини на Кеосе, от которого сохранились лишь фундаменты нескольких жилых домов, обнаруженные под более поздним «городом» эпохи средней бронзы (Gaskey, 1970, р. 339 ff.; 1971b, p. 359 ff.).
Повторяя мысль, которая была высказана в свое время Цунтасом, Ренфрью квалифицирует укрепленные поселения на возвышенностях типа Кастри или Панорма как временные убежища (strongholds), в которых могли укрыться в случае опасности обитатели других открытых поселений, размещавшихся где-то внизу на равнине или же прямо на морском берегу (Renfrew, 1972, р. 176; [57] см. также: Caskey, 1971a, р. 796). Гипотеза эта, однако, сейчас едва ли может быть подкреплена сколько-нибудь репрезентативным археологическим материалом. Насколько нам известно, вблизи Кастри, Панорма и других раннекикладских «цитаделей» пока еще не удалось обнаружить ни одного соответствующего им поселения открытого типа. Более правдоподобным представляется нам мнение Хр. Думаса, который расценивает Кастри и другие подобные ему поселения как укрепленные деревни, занятые небольшими общинами, состоявшими из нескольких семей, возможно, связанных между собой узами родства.
Рис. 7. Каменный сосуд с о. Мелос с ячейками, воспроизводящими (жилые?) башни
Кроме открытых при раскопках строительных остатков мы располагаем и некоторыми другими источниками, заключающими в себе информацию о кикладских поселениях эпохи ранней бронзы. Такими источниками могут считаться некоторые произведения кикладского искусства, и прежде всего уникальный каменный сосуд (возможно, пиксида) с о. Мелос (рис. 7). Нетрудно догадаться, что мастер, вырезавший из мягкого камня (хлорита) этот загадочный предмет, пытался воспроизвести какой-то довольно сложный архитектурный комплекс, состоящий из семи цилиндрических ячеек, напоминающих башни.4 Эти ячейки [58] сгруппированы вокруг замкнутого пустого пространства (внутренний двор?) и объединены общей оградой, имеющей один, тоже общий, вход в виде ворот с портиком, перекрытым двухскатной крышей. Все это сооружение располагается на скругленной платформе, поддерживаемой четырьмя рифлеными ножками. Что именно хотел воспроизвести резчик, изготовивший сосуд, остается загадкой. Мнения ученых, так или иначе касавшихся этого вопроса в своих работах, уже давно разделились. Согласно наиболее распространенной сейчас интерпретации, мелосский сосуд представляет собой не что иное, как модель зернохранилища (Oelmann, 1925, S. 19 ff.; Marinatos, 1946, р. 342; Press, 1964, S. 218; Sinos, 1971, S. 35; Renfrew, 1972, p. 288; Hood, 1978, p. 138). Цилиндрические ячейки сосуда действительно имеют некоторое сходство с башнеобразными житницами древнего Египта, известными по целому ряду изображений, как скульптурных, так и графических. Поддерживающие сосуд ножки находят свое функциональное оправдание, если предположить, что его реальным прототипом была приподнятая над землей свайная конструкция, основное назначение которой заключалось в том, чтобы предохранить зерно, ссыпанное в житницы, от почвенной влаги и грызунов (Oelmann, 1925, S. 24). Существует, однако, и другое мнение, сторонники которого склонны видеть в мелосской модели воспроизведение какой-то жилой постройки, возможно, даже целой группы связанных между собой жилищ (Pfuhl, 1905, S. 336, 349; Bulle, 1907, S. 45; Schuchhardt, 1914, S. 289 ff.; 1919, S. 151; Demargne, 1964, fig. 57; Matz, 1964, p. 92; 1973, p. 148 f.). Наконец, в одной из последних работ, посвященных этому своеобразному произведению кикладского искусства, оно было квалифицировано как макет некоего культового сооружения (Höckmann, 1975, S. 269 ff.; Thimme, 1976, S. 515).
Выбирая наиболее правдоподобный из трех возможных вариантов интерпретации мелосской модели, мы, по-видимому, должны учитывать прежде всего, в какой мере каждый из них сообразуется с теми археологическими данными, на которых в настоящее время базируются наши представления о кикладской архитектуре III тыс. до н. э. Сразу же заметим, что среди архитектурных памятников этой эпохи нет ни одной постройки, которую можно было бы с уверенностью отнести к категории зернохранилищ или же культовых сооружений.5 Круглые, изнутри облицованные камнем ямы для ссыпки зерна, или, как их называют обычно, «кулуры», впервые появляются на Крите спустя почти полтысячелетия после периода акме кикладской культуры. Египетские аналогии, к которым обычно обращаются сторонники версии «зернохранилища», едва ли что-нибудь могут доказать, в особенности если учесть, что маленькие и бедные кикладские общины вряд ли располагали такими запасами зерна, для которых могли бы понадобиться большие житницы египетского типа. Для хранения хлеба и других продуктов им, судя по всему, вполне хватало обычных пифосов или же небольших ссыпных ям, устраивавшихся прямо в домах. Святилища, которые хотя бы отдаленно напоминали своей конструкцией мелосскую модель, в истории эгейской архитектуры вообще неизвестны.
Тем не менее заключенная в этой модели конструктивная идея — идея замкнутого пространства, со всех сторон обнесенного стеной с каким-то подобием башен, отнюдь не чужда кикладской архитектуре, насколько мы теперь ее [59] себе представляем по материалам раскопок. Тот же принцип достаточно отчетливо выражен и в планировке двух наиболее изученных раннекикладских поселений — Кастри и Панорма, о которых мы уже говорили выше. Правда, в первом из них кольцо оборонительных стен не было полностью замкнуто. Здесь в этом не было особой необходимости, поскольку, как было уже сказано, с одной (юго-восточной) стороны поселение было надежно защищено естественным обрывом. Однако в Панорме стена с полукруглыми «бастионами» охватывала, по-видимому, все это маленькое поселение. Проникнуть внутрь поселения здесь можно было только через единственный узкий проход.
Вполне допустимо, что мастер, создавший мелосский сосуд, пытался передать в своей работе то общее впечатление, которое мог на него произвести городок-акрополь типа Кастри или Панорма или, что еще более вероятно, целый ряд таких городков, виденных им в разных местах. При этом он постарался выделить в архитектуре своего городка как наиболее важный конструктивный элемент, определяющий внешний облик всего поселения, группу башен с заключенным внутри нее свободным пространством, которое может восприниматься как намек на охваченную кольцом стен внутреннюю территорию поселения, занятую жилыми домами. Правда, сами эти дома на модели отсутствуют. Возможно, резчик просто не хотел их воспроизводить, чтобы не дробить образ «города» слишком мелкими и, в его понимании, второстепенными деталями. Заметим попутно, что аналогичные приемы упрощенной трактовки городского пейзажа применялись неоднократно и в древневосточном, и в античном, и в средневековом искусстве до того, как были открыты законы перспективы.
Впрочем, мы допускаем, что здесь возможно и несколько иное объяснение, если предположить, что создатель модели имел в виду не башни в собственном значении этого слова как специальные фортификационные сооружения, а особого рода башенные жилища. В древности жилые постройки такого типа были распространены практически по всему Средиземноморью (вспомним хотя бы знаменитые нураги о. Сардиния), а также и во многих странах Передней Азии (Джандиери, Лежава, 1976, с. 7 слл.). Одной из их разновидностей могут считаться «башенные дома» минойского Крита, известные по так называемой «городской мозаике» из Кносского дворца (Evans, 1921, р. 301 ff.). На островах Кикладского архипелага сооружения такого рода археологически до сих пор не выявлены. Тем не менее вполне вероятно, что нечто подобное могут изображать каменные сосуды или пиксиды кикладского производства, которым изготовившие их резчики, придали сходство с какими-то круглыми постройками. Это сходство особенно усиливается благодаря наличию у некоторых из них конусообразных крыш (Thimme, 1976, Abb. 338, 359, 361, 362). Можно предположить, что реальным прототипом для этих сосудов послужили обычные круглые хижины, сплетенные из ветвей или тростника. Но в этом случае они должны были бы иметь некое подобие дверного проема, который у них почему-то отсутствует. Отсутствие такой важной детали можно объяснить тем, что эти каменные модели воспроизводят не обычный жилой дом, а именно башенное жилище, в котором вход устраивается, как правило, где-нибудь высоко над землей (проникнуть в него можно только с помощью приставной лестницы) и делается как можно более незаметным (Джандиери, Лежава, 1976, с. 90 сл.).6 [60]
Рис. 8. Пиксида с о. Керос, воспроизводящая группу из двух башен
В зависимости от конкретных местных условий жилые башни могли строиться как поодиночке, так и целыми группами, образуя небольшие поселения. Простейший вариант такого поселения — группу всего из двух башен, связанных между собой двумя перегородками, очевидно, имитирующими дощатый или бревенчатый забор, изображает пиксида с о. Керос (рис. 8). Дальнейшее развитие той же конструктивной идеи воплощает уже знакомая нам мелосская модель, воспроизводящая, как было уже сказано, целый укрепленный городок. Абсолютно стандартные башенки посажены на этой модели в ячейки, расположенные почти вплотную друг к другу, как патроны в обойме, — принцип группировки жилого массива, который пока не находит прямых аналогий среди археологически выявленных кикладских поселений III тыс. до н. э. Во всяком случае этот тип поселения в целом уже соответствует той характеристике квазигорода, которая была дана во . Рядом с ним и Кастри, и тем более Панорм производят впечатление более примитивных и архаичных форм архитектурной организации пространства. В первом из этих двух случаев речь может идти всего лишь об укрепленной деревне, в которой довольно хорошо продуманная система фортификационных сооружений сочетается с крайне примитивной жилой застройкой, явно не достигающей уровня квазигорода. Во втором случае все поселение, как было уже сказано, в сущности, сведено к одному коллективному жилищу, по всей вероятности, занятому большой семьей или какой-то другой группой кровных родственников. Как бы то ни было, даже и эти немногочисленные примеры убеждают нас в чрезвычайном многообразии форм и типов раннекикладских поселений.
Основная сближающая их черта состоит в том, что все они, хотя и по-разному, были укреплены и занимали стратегически выгодные пункты, отчасти защищенные самой природой. Несомненно, прав К. Ренфрью, полагающий, что эта забота обитателей кикладских городков и деревень о защите от нападения извне лучше, чем что-либо другое, свидетельствует о нарастании в этот период военной напряженности и широком распространении пиратства (Renfrew, 1972, р. 262 ff.; ср.: Doumas, 1972а, р. 170; 1972b, р. 229). Постоянная угроза со стороны моря вынуждала обитателей островов не только выбирать для поселения места, надежно защищенные самой природой (тип акрополя или кастро), и возводить вокруг них оборонительные стены, но и стягиваться из одиночных, далеко отстоящих друг от друга «хуторов» и «усадеб» (эта форма поселения, как было уже замечено, по-видимому, наиболее типична для РКI периода или же периода «культуры Гротта-Пелос») в более крупные укрепленные деревни. Разумеется, ни эта нуклеация, ни строительство укреплений, даже таких сложных, как укрепления Кастри, сами по себе еще не дают нам права называть эти поселения «городами» или хотя бы «протогородами» (ср.: Schachermeyr, 1954а, S. 1414; Блаватская, 1976, с. 8). [61]
Согласно категорическому утверждению Барбера и Мак-Джиливрэя (Barber, McGillivray, 1980, р. 150 f.), все известные сейчас раннекикладские поселения, за исключением Парэкии и, может быть, также Даскалейо, были покинуты своими обитателями в течение РКIIIА периода, т. е. еще до завершения эпохи ранней бронзы. Единственными поселениями следующего PKIIIB периода, о которых мы имеем хоть какую-то информацию, могут считаться та же Парэкия на о. Парос и Филакопи I на Мелосе. Примерно так же оценивают ситуацию, сложившуюся на Кикладах в конце III тыс. до н. э., и некоторые другие авторы, в том числе Кэски, Думас и Ренфрью (Caskey, 1971a, р. 794 f.; Doumas, 1972а, р. 168 f.; 1972b, р. 229; 1976, S. 33 f.; Renfrew, 1972, р. 186 ff.; 1976, S. 27 f.). Все они отмечают как наиболее очевидный факт резкое сокращение общей численности кикладских поселений в сравнении со временем около середины III тыс.7 Это обстоятельство заставляет думать о своего рода демографическом спаде на всей территории архипелага. Ренфрью прямо говорит об «обезлюдении» (depopulation) ряда островов в конце III — начале II тыс., связывая его опять-таки с деятельностью пиратских дружин (Renfrew, 1972, р. 264; ср.: Doumas, 1972a, р. 170; 1972b, р. 229).
Судя по описаниям археологов-первооткрывателей и прилагаемым к ним планам, от обоих известных сейчас поселений ПКIIIВ периода уцелело лишь очень немногое. В основной своей части и Филакопи I, и Парэкия были «стерты» позднейшей застройкой. Филакопи за свою более чем тысячелетнюю историю неоднократно перестраивалось. В результате от самого первого из возникших на этом месте поселений сохранились лишь «изолированные строительные остатки», по которым только в немногих случаях и всегда с очень большой степенью приблизительности удается восстановить планировку отдельных жилых домов этого периода. Планировка всего поселения практически невосстановима (Atkinson et al., 1904, р. 26, 35 ff.). Тем не менее можно предполагать, что это было довольно крупное поселение, возможно, превосходящее по занимаемой им площади (10 800 м2) все прочие поселения того же времени, не говоря о более ранних. Как указывает Эткинсон (ibid., р. 35), остатки построек первого периода были разбросаны почти по всей территории позднейшего «города», хотя остается неясным, насколько компактно были они расположены и чем были заполнены разделяющие их пустые пространства (ср.: Doumas, 1972b, p. 229).8 В ряде случаев линии стен домов I и II периодов, как это ясно видно на общем плане поселения (Atkinson et al., 1904, pl. 1), практически совпадают или же идут параллельно друг другу на небольшом удалении, что позволяет говорить [62] об определенной преемственности планировочных решений. Сам Эткинсон, однако, как будто не придает этому обстоятельству особого значения. «Вообще говоря, — пишет он, — не существует никакой связи между стенами различных периодов. Совершенно очевидно, таким образом, что все постройки дважды были снесены и город отстраивался заново без учета его прежней планировки».
В синхронном Филакопи I поселении в Парэкии, по признанию исследовавшего его О. Рубензона, был открыт лишь «ein winziger Ausschnitt» из общей площади, занятой древней жилой застройкой (Rubenson, 1917, S. 3).
Как указывают Кэски, Барбер и некоторые другие исследователи (Caskey, 1970, р. 342; 1971а, р. 799; Evans, 1973, р. 22 f.; Gimbutas, 1973, р. 132; Barber, 1974, р. 48), конец эпохи ранней бронзы ознаменовался на Кикладах, как и повсюду в Эгейском море, резким разрывом культурной традиции и последовавшей за ним «культурной фрагментацией» (формулировка Барбера). Вполне логично было бы связать этот разрыв с очевидно происходившими в это время (в основном около 2300 г. до н. э.) широкомасштабными неурядицами и перемещениями населения, о чем свидетельствуют слои разрушений, зафиксированные в разных местах на территории материковой Греции, Анатолии и даже Крита, хотя этот остров, по-видимому, пострадал меньше, чем другие районы Эгеиды. Таким образом, уже отмеченное сокращение численности поселений на Кикладах должно расцениваться как феномен скорее упадка, нежели прогресса. Спокойная эволюция в сторону постепенного укрупнения уже существующих поселений или же слияния нескольких мелких поселений в одно крупное здесь едва ли в это время была возможна и практически нигде, кроме Мелоса, археологически не засвидетельствована. Впрочем, даже и для Мелоса это довольно трудно продемонстрировать с полной наглядностью, поскольку мы почти ничего не знаем о поселениях, предшествовавших Филакопи I. Предположения Думаса о мирном процветании островных поселений под эгидой правителей Крита (Doumas, 1972a, р. 170; 1972b, р. 229) также явно не вяжутся с картиной общего упадка кикладской культуры в последней четверти III тыс. до н. э. Имеющиеся в нашем распоряжении данные скорее заставляют думать, что в этот период процесс урбанизации на Кикладах был насильственно прерван и возобновился лишь после длительной паузы уже в иных исторических условиях и соответственно в иных формах. [63]
Примечания:
1. Ср.: Coleman, 1974, р. 333 ff.; Barber, McGillivray, 1980, р. 141 ff.
2. Шахермайр даже склонен был думать, что в этот период население архипелага было гораздо более многочисленным, чем «в наши дни» (Schachermeyr, 1954a, S. 1414), что кажется маловероятным.
3. В своей статье 1974 г. Ренфрью, основываясь главным образом на находках украшений в кикладских некрополях, предлагает квалифицировать островные общества III тыс. до н. э. как «индивидуализированные вождества» (individualizing chiefdoms). В этом плане он ставит их в один ряд с более поздними дворцовыми государствами минойского Крита и микенской Греции, а также с аналогичными политическими образованиями у кельтов, древних майя и т. п. Этот вывод, однако, представляется нам чересчур поспешным. Специфика исторического развития кикладских обществ, на наш взгляд, как раз в том и заключалась, что утверждение персонального могущества и власти племенных вождей шло здесь гораздо более замедленными темпами, чем в смежных районах Анатолии, Балканской Греции, на Крите и на Кипре, причем это относится не только к III, но в значительной мере еще и ко II тыс. до н. э. Особую значимость приобретают в этой связи данные, полученные при раскопках поселений.
4. Вполне вероятно — это предположение высказывалось в литературе неоднократно, что первоначально каждая ячейка имела конусовидную «крышу», потом утраченную. Такие «крыши» встречаются на некоторых других кикладских сосудах примерно того же времени, что и мелосская пиксида (см. о них выше).
5. Примеры, которые приводят в поддержку каждой из этих двух гипотез Маринатос (Marinatos, 1946) и Хекман (Höckmann, 1975), на наш взгляд, далеко не бесспорны.
6. Жилища такого типа могли иметь не только круглую, но и овальную форму, напоминая уже не башню, а целый форт или блокгауз. Об этом свидетельствует оригинальная пиксида о. Наксос (Сидорова, 1972, с. 42, рис. 30).
7. По данным Барбера и Джиливрэя (Barber, McGillivray, 1980, р. 147, tabl. II), в настоящее время известно всего семь мест на территории архипелага, где могли существовать поселения PKIIIB периода. Однако в большинстве из них (кроме Филакопи и Парэкии) весь археологический материал сводится к незначительным находкам керамики на поверхности земли.
8. Ренфрью, как нам кажется, сильно опережает реальный ход событий, утверждая, что уже Филакопи I было «поселением подлинно городского типа (echte Stadtsiedlung) с сеткой улиц, проложенных между тесно поставленными домами на каменном фундаменте и подчиненных (общему), пожалуй, прямоугольному плану. Это был большой прогресс в сравнении со скорее органически выросшими, чем правильно спланированными поселениями предшествующего периода» (Renfrew, 1976, S. 27 f.; см. также: Renfrew, 1972, р. 186). На наш взгляд, эта характеристика, да и то с известными оговорками, может быть отнесена только к Филакопи II и III, т. е. к поселениям эпохи средней и поздней бронзы (ср.: Bintliff, 1977, pt. II, р. 541, где Филакопи I квалифицируется всего лишь как «более значительная деревня» в сравнении с более ранними мелкими поселениями на том же Мелосе).
