Смотрите также Андреева Юрия Викторовича
Юрий Викторович Андреев
Островные поселения Эгейского мира в эпоху бронзы
Часть I. Эпоха ранней бронзы
Глава 1. Поселения островов северо-восточной Эгеиды
Острова восточной части Эгейского бассейна — Лемнос, Лесбос, Хиос и другие — образуют, как было уже сказано, обособленный культурный регион, слабо связанный с островами центральной Эгеиды и в течение всей эпохи ранней бронзы тяготевший гораздо больше к северо-западной Анатолии и ее крупнейшему культурному центру Трое-Гиссарлыку. Развивавшаяся здесь археологическая культура (или, может быть, культуры) обычно расценивается как ответвление троянской культуры благодаря очевидному сходству основных типов керамики и некоторых других видов ремесленных изделий. В соответствии с этим хронология основных этапов культурного развития в этой части Эгейского мира сориентирована прежде всего с установленной Дерпфельдом и Блегеном хронологией первых пяти поселений, открытых при раскопках городища Гиссарлык.1
В настоящее время известны и более или менее полно обследованы только два значительных поселения этого района: Полиохни на Лемносе и Ферми на Лесбосе. От остальных, например от Эмпорио на о. Хиос,2 от поселения на месте самосского святилища Геры и других сохранились лишь незначительные фрагменты застройки, на которых мы не будем специально останавливаться.
Поселение Ферми на северо-восточном побережье Лесбоса было открыто в начале 30-х годов британской археологической экспедицией под руководством У. Лэмб. Поселение размещалось на небольшой возвышенности в непосредственной близости от моря, вследствие чего часть стоящих здесь древних строений была смыта прибоем. В процессе раскопок было выявлено пять строительных фаз, которым, соответствовало пять поеелений, существовавших в хронологическом промежутке с 3200/3100 по 2400/2350 гг. до н. э. (Lamb, 1936, р. 211). Две первые строительные фазы — Ферми I и II датируются концом IV — началом III тыс. (3200/3100 — 3000/2900 гг. до н. э.). В этот период поселение [34] состояло из нескольких блоков прямоугольных, обычно вытянутых в длину помещений, расходящихся «веером» в разные стороны от некоего общего центра (рис. 1). Лэмб называет такую планировку лучевой (radiating — ibid., p. 12). Границы между блоками на прилагаемых планах улавливаются с трудом, чему виной как чрезвычайная плотность застройки, так и плохая ее сохранность. Довольно трудно понять, где проходили «улицы», о которых упоминает Лэмб (ibid.). На плане даже лучше сохранившегося Ферми II для них как будто не остается места. Поселение (или, вернее, обследованная его часть) лишено ясно выраженных границ, так что и общая его конфигурация, и размеры остаются практически неустановленными (ср.: Sinos, 1970, S. 27).
Рис. 1. План поселения Ферми II на Лесбосе
От первой строительной фазы не сохранилось никаких следов оборонительных сооружений. Лэмб заключает отсюда, что в этот период поселение занимала «мирная земледельческая община, не опасавшаяся никакого нападения» (Lamb, 1936, р. 12), В домах «I города» характерной чертой были ряды углублений в полу, в которых найдены обломки пифосов. Они явно предназначались для хранения различных продуктов. Судя по всему, эти примитивные кладовые устраивались прямо в жилых помещениях, хотя Лэмб (ibid., р. 10) предпочитает называть их «store chambers». Интересно, что в более поздних слоях конструкции такого рода уже не встречаются, из чего можно заключить, что в Ферми II, III и т. д. запасы продовольствия хранились в каких-то общинных «амбарах», как это, по-видимому, было в Полиохни (см. ниже), хотя мы и не знаем, где они могли находиться.
Говоря о Ферми II, Лэмб упоминает о двух так называемых «бастионах», под которыми она подразумевает массивные каменные конструкции высотой до 0.55 м, фланкирующие вход в «город» на юго-западе поселения. Насколько эта догадка соответствует действительности, сказать пока трудно, ввиду того [35] что, как было уже замечено, общие контуры поселения едва ли можно считать твердо установленными как для первой, так и для второй строительной фазы. Во всяком случае дома, окружающие предполагаемый вход в «город», слишком далеко выходят за линию «бастионов», что было бы трудно объяснимо, если бы здесь действительно проходила линия укреплений (Lamb, 1936, plan 2). К тому же сама Лэмб приводит факты, которые прямо противоречат этой ее гипотезе. В следующей строительной фазе — IIIа (Ферми III в целом датируется периодом 3000/2900-2800/2700 гг. до н. э.) конструкции типа «бастионов» или «башен» появляются также и внутри поселения в виде пристроек к некоторым домам (ibid., р. 24 f., plan 3). Высказав вначале предположение, что это могли быть остатки второго кольца укреплений, защищавшего какое-то пространство внутри «города», Лэмб затем сама отказывается от этой догадки и тут же предлагает другое объяснение, полагая, что утолщенная стена с выступами была в действительности частью улицы, рампы или дамбы. Эта конструкция продолжала существовать также и в следующей строительной фазе (IIIb), проходя примерно по той же линии. Вообще строительные остатки Ферми III довольно скудны, что сильно затрудняет реконструкцию общей планировки поселения в этот период. Скорее всего, она мало изменилась в сравнении с предшествующими строительными фазами. Во всяком случае ориентация сохранившихся фрагментов домов по сторонам света как будто остается в целом той же самой.
Общая ориентация поселения начинает заметно меняться на переходе от IIIb строительной фазы к IVa, т. е. где-то около 2800/2700 г. до н. э. При этом в его центральной части сохраняются, правда, в сильно фрагментарном виде постройки, сориентированные, как и в первых трех фазах, по оси север-юг и запад-восток. В это же время на «окраинах» появляются дома с иной ориентацией — северо-восток-юго-запад. Эти новые «кварталы» отличаются от старых также и своей планировкой — уже не радиальной (веерообразной), а вписанной в более или менее строго выдержанную сетку прямоугольников (ibid., plan 4). Анализируя эту ситуацию, Лэмб пришла к выводу (ibid., р. 29), что центральная часть поселения была занята в этот период сильно уменьшившимся в числе населением «старого города», в то время как на «окраинах» жили появившиеся, видимо, уже после 2800/2700 г. новопоселенцы (frech in-habitants), строившие свои дома уже по иному принципу. Отсюда следует, что строительные фазы III и IVa практически в течение некоторого времени сосуществовали в рамках одного и того же поселения.
Радикальное изменение планировки поселения происходит в следующей строительной фазе — IVb.3 Теперь ортогональная сетка «кварталов», или блоков домов, довольно четко сориентированная по оси северо-восток-юго-запад, охватывает всю площадь, занятую поселением (остатки застройки Ферми III, таким образом, окончательно исчезают), которая в этот период как будто несколько уменьшается (Lamb, 1936, р. 35). Поселение не имеет никакого ясно выраженного центра. На плане (ibid., plan 5 — наш рис. 2) ясно различимы два больших блока, состоящих из вытянутых в длину строго параллельно друг другу помещений (многие из них разделены внутренними перегородками на более короткую и более длинную части). В юго-западной части поселения [36] сохранился фрагмент еще одного такого же блока, вероятно, уничтоженного эрозией почвы. Эти «кварталы» отделяются друг от друга двумя улицами — широкой и узкой, идущими по основной оси поселения опять-таки параллельно друг другу. Кое-где на них сохранились следы вымостки.
Рис. 2. План поселения Ферми IV
Внутри блоков отдельные помещения могли сообщаться между собой (это особенно ясно видно на плане блока KZ в юго-западной части поселения), из чего можно заключить, что домами здесь были не эти длинные и узкие камеры, как полагает сама Лэмб, а целые комплексы, включающие по нескольку таких камер. Правда, разграничить эти комплексы внутри «кварталов» довольно трудно. Невольно напрашивается поэтому мысль, что каждый «квартал» был, в сущности, одним большим домом. Лэмб высказывает также предположение (ibid., р. 35 f), что Ферми IV было окружено стеной, хотя ее остатки, сохранившиеся местами вдоль юго-западного края поселения, не производят впечатления оборонительного сооружения и могут быть интерпретированы как-то по-другому.
Последнее, пятое, поселение в Ферми территориально несколько уступало своему ближайшему предшественнику, занимая площадь около 4500 м2 (Renfrew, 1972, р. 237, tabl. 14.V), но зато, как указывает Лэмб (Lamb, 1936, р. 43), было гораздо лучше распланировано и построено. Улицы стали шире. Планировка домов заметно усложнилась, а в их внутреннем устройстве появились признаки некоторого комфорта. Приблизительно в центре «города», на перекрестке двух улиц, образовалось свободное пространство, возможно, выполнявшее функции площади. Наконец, что особенно важно, поселение обзавелось в этот [37]
Рис. 3. План поселения Ферми V. [38]
период довольно сложной системой укреплений. Судя по прилагаемому плану (ibid., plan 6 — наш рис. 3), планировка поселения на этом этапе его развития существенно изменилась, хотя ориентация по сторонам света осталась прежней (на плане заметен лишь небольшой сдвиг к востоку). Увеличилось число «кварталов» и разделяющих их улиц. «Кварталы» теперь сильно различаются между собой по величине. Самый большой блок КZI, занимающий всю юго-западную часть поселения, протянулся вдоль оборонительной стены (тыловые части его домов пристроены практически вплотную к ней) и с двух сторон был ограничен узкими проходами, ведущими к «городским» воротам. Разделение этого блока на четыре жилых комплекса, обозначаемых литерами К, Z, Λ и I,* остается, в общем, довольно проблематичным, поскольку эти комплексы соединялись между собой проходами. Своей «фасадной» частью большой блок обращен к длинной продольной улице, пересекающей почти все поселение в направлении с северо-запада на юго-восток и круто поворачивающей на юго-запад между комплексами I и Н. К северо-востоку от этой, видимо, главной улицы располагались еще три «квартала» АВГ, EN и Θ, разделенные двумя короткими поперечными улицами. Юго-восточную часть поселения занимал «квартал» Н, также упирающийся своей тыльной стороной в «городскую» стену.
Линия стены сохранилась вдоль западной и юго-западной границ поселения. В других местах она разрушена морем и эрозией почвы. Судя по уцелевшим фрагментам, оборонительные сооружения Ферми V состояли из одной внутренней стены толщиной около 2 м и двух или даже более того внешних стен (Lamb, 1936, р. 44). Высота стены в ее сохранившейся части не превышала 1.1 м. Материалом для ее постройки служили плиты или небольшие куски сланца и известняка, промежутки между которыми заполнялись землей. В стене были устроены двое ворот довольно сложной конструкции. Западные ворота фланкировались сторожевой башней и еще одной стеной, построенной перпендикулярно к главной. Некое подобие бастиона было устроено также и перед южными воротами. Узкий проход, ведущий внутрь поселения, был здесь с обеих сторон ограничен сильно утолщенными стенами домов, очевидно, также включенными в состав системы оборонительных сооружений.
В Ферми V не обнаружено никаких следов пожара или другой катастрофы. Скорее всего, поселение было просто покинуто своими обитателями в силу каких-то неизвестных нам причин. Как указывает Лэмб (ibid., р. 52), это произошло еще до того, как был изобретен гончарный круг (керамика, изготовленная с его помощью, характерна для завершающей фазы в истории Трои II, которая, видимо, просуществовала несколько дольше, чем поселение в Ферми). После этого место, где стояло поселение, оставалось незаселенным вплоть до начала периода средней бронзы.
Завершая свою книгу, Лэмб дает следующую краткую, но выразительную характеристику хозяйственной жизни обитателей Ферми I (ibid., р. 208): «Доисторические фермиоты были мирной пастушеской общиной, жившей в хорошо построенных каменных домах значительного размера без каких-либо укреплений. Они владели обычными домашними животными: козами, свиньями, небольшими собаками и, вероятно, быками. Свои запасы они пополняли за счет охоты и рыбной ловли. Вероятно, они обрабатывали землю, выращивая зерно для хлеба, который они выпекали в своих печах… Мясо и молоко — наиболее очевидные компоненты их рациона… Их ремесленные занятия показывают разные степени умения. В обработке металла они достигли лишь примитивного [39] уровня, в обработке камня явно деградировали, в гончарном деле проявили предприимчивость и артистизм, в ткачестве делали то, что соответствовало их нуждам. Короче, их развитие было (для своего времени) вполне нормальным». Судя по данным, приводимым в той же книге, охарактеризованная таким образом экономика Ферми в основе своей мало изменилась за почти тысячелетнюю историю «города», хотя с течением времени постепенно расширялись его связи с внешним миром, в особенности с Троадой, в сфере влияния которой это поселение оказалось уже в очень раннее время. Постепенно увеличивалось также употребление металла. Оно становится особенно заметным в Ферми III, от которого сохранились не только мелкие поделки вроде булавок, но и крупные предметы из меди, например кельты и резцы (Lamb, 1936, р. 165 ff.). Судя по находкам терракотовых тиглей и литейных форм (ibid., р. 157), выплавка и обработка меди производилась в самом поселении. Обитатели Ферми, однако, так и не научились получать бронзу. Изделия из драгоценных металлов на территории поселения практически также не встречаются, если не считать небольшого фрагмента серебряной проволоки (ibid., р. 165).
Еще один важный центр культуры раннебронзового века был открыт в Полиохни, на восточном побережье о. Лемнос. Поселение раскапывалось итальянскими археологами в течение целого ряда лет: сначала в 1931-1936 гг. и затем, после длительного перерыва, в 1951-1960 гг.4 Полиохни размещалось на невысоком холме, господствующем над неглубокой, но надежно защищенной от северных ветров бухтой, которая в древности могла служить удобной корабельной стоянкой (Bernabo-Brea, 1964, р. 17). Раскопки показали, что это место было заселено начиная уже с эпохи халколита. Первые следы обитания здесь восходят к самому началу III тыс. до н. э. (так называемый «черный период», или «догородская фаза»). От этого времени дошли фрагменты нескольких овальных или, может быть, круглых построек, в совокупности, по-видимому, составлявших небольшую деревню, размеры и точную планировку которой установить не удалось5 (ibid., р. 24, 54 sgg., 86, 93 sgg.). Деревня эта существовала довольно долго (обнаружено всего семь слоев застройки, перекрывающих друг друга) и около 2750 г. до н. э. уступила место поселению уже иного, как считает Бернабо-Бреа, «городского» типа.
Первый «город», относящийся к так называемому «синему периоду»6 (между 2750-2500 гг. до н. э. — ibid., р. 24 sgg., 117 sgg., 175 sg., 243 sgg.), состоял из более просторных, прямоугольных в плане жилищ и был обнесен оборонительной стеной, огибающей по периметру подножие холма. Раскопки открыли более 1/3 ее общей протяженности. На восточном склоне холма не сохранилось никаких следов стены, так как эта часть поселения сильно пострадала от размывания берега. Лучше всего сохранился отрезок стены на юго-западном склоне холма. Ее высота достигала здесь 3.5-4.5 м, хотя первоначально она составляла, по-видимому, не менее 5-5.5 м (ibid., р. 119). В некоторых местах к стене [40] были пристроены просторные помещения, которые, как полагает Бернабо-Бреа, могли использоваться как общественные житницы или как арсеналы (ibid., р. 117). В стене было устроено несколько ворот, ведущих внутрь «города». Главные ворота фланкировали две квадратные башни. В дальнейшем эта стена была засыпана сбросовой землей. Новая стена, построенная в конце «синего периода», проходила уже не вдоль подножия холма, а по склону, образованному сбросами. Однако она также просуществовала недолго. Поселение постепенно разрасталось и уже не умещалось в кольце стен. На южном и юго-западном склонах некоторые дома вышли за его пределы, но затем были разрушены, может быть, ввиду угрозы вражеского нападения (ibid., р. 121).
С наступлением следующего, так называемого «зеленого периода» (2500-2400 гг. до н. э. — ibid., р. 25, 271 sgg., 385 sgg., 417 sgg.), вне черты старой оборонительной стены на западном склоне холма возник новый жилой квартал, для защиты которого была сооружена специальная новая стена. Еще позже, в течение так называемого «красного периода» (2400-2200 гг. до н. э. — ibid., р. 25, 271 sgg., 317 sgg., 465 sgg.), кольцо укреплений было еще более расширено и усилено постройкой двух мощных полукруглых бастионов, опять-таки на западном склоне холма. Эта новая стена может считаться вместе с тем и последней. Она продолжала существовать также и в течение всего следующего, «желтого периода» (2200-2100 гг. до н. э. — ibid., р. 25). В это время поселение достигло в своем территориальном развитии предела, дальше которого оно пойти не смогло (рис. 4). План поселения в его сохранившейся части восходит в основном именно к «желтому периоду» (Schachermeyr, 1962, S. 204). Площадь, занятая Полиохни, в это время составляла около 15 000 м2, превосходя среди кикладских поселений даже площадь самого большого из них — Филакопи I (Renfrew, 1972, tabl. 14 V). Около 2100 г. до н. э. Полиохни было разрушено землетрясением и в дальнейшем уже никогда больше не восстанавливалось.
За шесть или семь веков своего существования Полиохни неоднократно подвергалось перестройкам, охватывавшим как все поселение, так и отдельные его части. Как указывает Бернабо-Бреа (Bernabo-Brea, 1964, р. 30), число строительных фаз внутри каждого из четырех основных периодов, а также в в различных пунктах на территории поселения могло сильно колебаться. Для «синего периода» таких фаз установлено семь или восемь, для «зеленого» — две или три, для «красного» — от четырех до восьми, для «желтого» — от двух до трех. Во многих случаях дома Полиохни сохраняли свою планировку почти неизменной на протяжении столетий, несмотря на то что их стены и крыши неоднократно ремонтировались. С другой стороны, известны случаи, когда целые кварталы (инсулы) подвергались радикальной перестройке, причем старые жилища сносились до основания, чтобы освободить место для новых построек (ibid., р. 26).
В целом планировка Полиохни, по-видимому, не претерпела за это время каких-то принципиальных изменений. Определяющим фактором здесь всегда оставалась конфигурация холма, на котором стояло поселение. Отсюда — вытянутое по линии, несколько отклоняющейся к востоку от оси север-юг, расположение всего массива жилой застройки. Отсюда же, видимо, и вогнутая (подковообразная) форма его основной части: самая высокая и крутая часть холма оставалась незастроенной. Планировка Полиохни не отличается особой правильностью. Основной принцип, положенный в ее основу, — максималь- [41]
Рис. 4. План поселения Полиохни («желтый» период) на Лемносе. [42]
ная компактность в размещении жилых домов и укреплении в пределах крайне ограниченного пространства, пригодного для их постройки. Основную часть поселения составляли различающиеся по величине и очертаниям конгломераты жилых помещений, или так называемые «инсулы», между которыми были проложены узкие извилистые проходы. Эти проходы соединялись с двумя главными улицами, пересекавшими поселение в двух разных направлениях. Одна из них, короткая, но широкая, пересекала все поселение поперек, разделяя его на две неравные части. На западе эта улица завершалась воротами в «городской» стене. По восточному краю холма вдоль основной оси поселения была проложена другая, более длинная улица, соединявшаяся с первой. Дома, стоявшие вдоль восточной ее стороны, не сохранились. Небольшие расширения на северном и южном концах этой улицы Бернабо-Бреа называет «площадями» (Bernabo-Brea, 1956, р. 144). На каждрй из этих площадей были устроены общинные колодцы, вырубленные в скале и достигавшие очень большой глубины. Здесь же были открыты остатки дренажной системы, предназначенной для стока дождевой воды. Еще одно большое свободное пространство видно на плане «желтого периода» в юго-западном углу поселения, между линией оборонительной стены и расположенными здесь инсулами. Назначение этой площади остается неясным. Дальше к северу инсулы практически вплотную примыкают к стене, так что разграничить оборонительные сооружения и жилые или хозяйственные помещения здесь довольно трудно.
Структура отдельных инсул отличается большой сложностью. Их главное ядро обычно образует большой мегарон, открывающийся чаще всего на юг и через «вестибюль» связанный с просторным, нередко вымощенным двором. К мегарону примыкают с разных сторон жилые помещения и кладовые, иногда разделенные небольшими внутренними двориками (Bernabo-Brea, 1956, р. 146). Как указывает Бернабо-Бреа, в некоторых случаях жилой дом практически мог занимать целую инсулу. Однако чаще инсулы делились на два или большее число домов, составлявших вместе одну структурную единицу в общей планировке поселения, но не имевших между собой непосредственного сообщения. Некоторые инсулы состояли из целого ряда небольших жилищ, каждое из которых включало мегарон и несколько комнат. «Любопытно, — замечает далее Бернабо-Бреа, — что в таких случаях, как эти, разные жилища, кажется, строились одновременно, то есть они составляли одну структурную единицу» (ibid.).
По мнению того же автора (ibid., р. 153), большие дома Полиохни по сложности своей планировки не знают себе равных во всем Эгейском мире эпохи ранней бронзы, не исключая и таких поселений, как Троя или Ферми, и уступают в этом отношении лишь более поздним критским дворцам. Правда, в то время, когда Бернабо-Бреа писал свою статью, еще не были известны такие хронологически и типологически более близкие к инсулам Полиохни архитектурные памятники, как коммунальное жилище в Миртосе или же так называемый «квартал М» в Маллии, о которых мы еще будем говорить далее. В известном смысле Полиохни позволяет представить, как выглядели древнейшие «города» Крита: та же Маллия, Кносс, Фест до того, как в них были построены первые дворцы.
В самом Полиохни, судя по всему, не было здания, которое функционально и по своим размерам могло бы претендовать на то, чтобы считаться дворцом. Бернабо-Бреа это особо подчеркивает (ibid., р. 153), указывая вместе с тем, что [43] среди жилой застройки Полиохни можно выделить несколько особенно больших и богатых домов, состоявших из двадцати или даже более того помещений, с вымощенными дворами, и наряду с ними более скромные жилища, включавшие в свой состав только мегарон с добавлением еще одного или двух помещений. Сразу вслед за этим, однако, делается важная оговорка. Провести четкую грань между богатыми и бедными домами, оказывается, не так-то легко, поскольку в общем жилом массиве поселения они строились практически в тесном соседстве, нередко вплотную друг к другу (ibid., р. 153 f.). Кроме того, большие многокомнатные дома время от времени делились на жилища меньшего размера. Согласно предположению Бернабо-Бреа, это могло быть следствием раздела имущества между сыновьями после смерти отца, что, в общем, довольно правдоподобно. Большие дома или инсулы Полиохни могут, таким образом, свидетельствовать о том, что здесь существовала особая форма социальной организации, которая в этнографии обычно квалифицируется как большесемейная или домовая община.7 Бернабо-Бреа, видимо, и сам склоняется к той же мысли, ссылаясь в качестве возможной аналогии на знаменитое описание дома Приама в гомеровской «Илиаде» (ibid., р. 154). Отсюда следует, что постулируемое им разделение инсул на большие и малые или богатые и бедные дома может носить лишь достаточно условный характер. Этнографические параллели (Косвен, 1963, с. 62 сл.) подсказывают, что занимающая отдельную инсулу большая семья могла оставаться более или менее целостным социальным организмом также и после смерти ее главы, несмотря, видимо, на свойственную составляющим ее малым семьям тенденцию к известной бытовой обособленности. Едва ли случайно, что почти в каждой из инсул Полиохни основные хозяйственные помещения (житницы для хранения зерна и других продуктов, стойла для вьючных животных, обычно устраивавшиеся в «вестибюле» перед входом в мегарон, закуты для свиней, внутренние дворы, в которых, по вполне вероятному предположению Бернабо-Бреа, женщины занимались приготовлением пищи, ткали и пряли шерсть, стирали и т. д., мастерские и т. п.), как правило, размещаются в самом большом из составляющих ее домов. Отсюда нетрудно сделать вывод, что все эти помещения находились в совместном пользовании всех обитателей инсулы,8 в сознании которых продолжало жить чувство их общей принадлежности к одному родовому коллективу. Аналогичным образом как место сбора и совместных трапез всей семейной общины мог использоваться и мегарон большого дома (ср.: Bernabo-Brea, 1956, р. 154). Все это, разумеется, не означает, что в общине, занимавшей Полиохни, безраздельно господствовал первобытный принцип всеобщего равенства. Вероятно, какие-то, пусть хотя бы зачаточные, формы социального и имущественного неравенства здесь уже были известны. В одинаковой мере они могли развиваться как внутри отдельных болынесемейных коллективов, например в виде разделения этих коллективов на старшие и младшие ветви, различающиеся между собой и по оказываемому им почету, и по доле получаемых ими жизненных благ, так и в масштабах всей общины в отношениях между составляющими [44] ее большими семьями. Золотые и серебряные украшения, найденные в разных местах на территории поселения9 и, скорее всего, выполнявшие здесь, как и в других эгейских обществах эпохи ранней бронзы, функции знаков социального престижа, могут восприниматься как свидетельство того, что в общине полиохнитов уже начала складываться прослойка родовой знати.
Бернабо-Бреа, несомненно, был прав, полагая, что возведение «городских» стен Полиохни, так же как и устройство общественных житниц и колодцев, прокладка и мощение улиц, сооружение дренажных стоков и другие работы, осуществлявшиеся в интересах всех жителей поселения, требовали довольно высокого уровня коммунальной организации (Bernabo-Brea, 1956, р. 154 f.). В его представлении, община полиохнитов, которую он предпочитает называть «государством» или даже «полисом», располагала весьма значительной властью по отношению к своим «гражданам». Она могла налагать определенные ограничения на права проживавших в «городе» «частных собственников», например требовать сноса принадлежащих им жилых или хозяйственных строений, если они мешали прокладке новой улицы. Итальянский археолог впадает даже в известное преувеличение, утверждая, что сложные правовые отношения, существовавшие внутри общины как между отдельными домовладельцами, так и между «частными лицами» и «полисом», должны были регулироваться специальным сводом законов. Высказывая такую мысль, Бернабо-Бреа явно забывает об огромной временной дистанции, отделяющей его полиохнитов от греческого города-государства V-IV вв. до н. э.
Полученный при раскопках Полиохни археологический материал дает определенные основания для суждений (разумеется, только вполне гипотетических) о существовавшей здесь форме общинного самоуправления. По мнению Бернабо-Бреа, она была ближе к республиканскому, нежели к монархическому строю (ibid., р. 154). Реальная власть была сосредоточена в руках собрания или совета «старейшин» (видимо, глав больших семей), собиравшихся на свои заседания в помещении так называемого «булевтерия». Это вытянутое в длину сооружение с двумя рядами каменных сидений, тянущихся вдоль одной из стен, было открыто в числе других пристроек к оборонительной стене в юго-западном углу поселения. Бернабо-Бреа относит его к наиболее раннему («синему») периоду в истории Полиохни (Bernabo-Brea, 1964, р. 177 sgg.). Предлагаемая им интерпретация представляется нам в общем довольно правдоподобной, тем более что другие ее версии пока как будто отсутствуют. Правда, на первый взгляд несколько странным может показаться сам выбор места для постройки такого рода — на самом краю поселения, не в центре, где ей, казалось бы, надлежало быть. Однако, если вдуматься, то включение «булевтерия» в состав довольно сложного комплекса общественных сооружений, связанных с «городской» стеной, должно быть признано достаточно оправданным с точки зрения самих обитателей Полиохни, поскольку заседавшие здесь «старцы градские», вероятно, в первую очередь должны были решать вопросы, связанные с распределением запасов продовольствия, хранившихся в расположенных неподалеку общинных житницах, а также с возведением и ремонтом фортификационных сооружений. [45]
Экономической основой устойчивого процветания Полиохни на протяжении ряда столетий было, по всей вероятности, сельское хозяйство, и прежде всего земледелие, о чем могут свидетельствовать хотя бы внушительные размеры открытых здесь общественных и частных житниц, если, конечно, идентификация этих помещений в книге Бернабо-Бреа соответствует действительности. Определенную роль в жизнеобеспечении полиохнитов играло, видимо, также и скотоводство, и, как и всюду на островах Эгеиды, рыбная ловля. Ряд фактов свидетельствует о развитии ремесленного производства, и в частности металлургии. Отдельные предметы из меди, свинца и серебра найдены уже в слоях, относящихся к «первому городу» («синий период» — Bernabo-Brea, 1964, р. 591 sgg.). Их общее количество заметно увеличивается в следующих далее слоях «зеленого» и особенно «красного» и «желтого» периодов. В это время появляются уже и первые изделия из бронзы. Особенно впечатляет большой клад бронзового оружия и орудий труда, найденный при раскопках так называемого «помещения 829″ и датируемый «красным периодом» (ibid., р. 659 sgg., tab. CLXXI-CLXXIV; Renfrew, 1972, р. 325 f.). В свой состав он включает четыре целых кинжала и фрагменты еще трех плохо сохранившихся, три шила с костяными ручками, пять плоских топоров и еще один топор с цилиндрическим обухом, а также нож с гибким клинком. О том, что предметы такого рода вполне могли быть изготовлены в самом Полиохни, свидетельствуют по-разному датируемые находки литейных форм, тиглей и медных шлаков (Bernabo-Brea, 1964, р. 591, 698). Судя по этим находкам, в некоторых домах Полиохни обработка металла могла быть своего рода наследственным промыслом, передававшимся, как это нередко бывает, от отцов к сыновьям в каждом новом поколении. Так, литейные формы, датируемые «синим» и «зеленым» периодами, были найдены вместе с остатками шлака в одном и том же мегароне No 605, что позволяет говорить об известном уровне специализации ремесленного производства. Впрочем, преувеличивать значение подобного рода находок, учитывая их во многом случайный характер, по-видимому, также не следует. Вполне вероятно, что выплавкой и обработкой металла для собственных нужд занимались если не все, то по крайней мере многие из обитателей Полиохни. Более высокого профессионализма требовали в то время лишь немногие отрасли ремесленного производства, такие, как, например, ювелирное мастерство, о развитии которого в Полиохни может свидетельствовать уже упоминавшийся клад золотых и серебряных украшений из помещения 643 и некоторые другие находки того же рода.
Территориально Полиохни последнего, «желтого», периода более чем в три раза превосходит Ферми (15 000 м2 против 4500 м2). Не приходится сомневаться в том, что это поселение было занято более многочисленной, более богатой и, видимо, также более развитой в социальном и культурном отношении общиной (полиохниты, например, уже умели выплавлять бронзу, которой еще не знали обитатели Ферми).
И все же, несмотря на столь существенные различия между ними, нам думается, что и Ферми, и Полиохни должны быть отнесены к одной и той же категории древнейших земледельческих поселений, которую мы называем «категорией квазигородов». Высказывая такое суждение, мы неизбежно вступаем в противоречие с авторитетным мнением самих первооткрывателей этих двух поселений, которые без каких-либо оговорок зачислили их в разряд «городов», хотя бы и небольших (Лэмб постоянно употребляет в своей книге [46] термин «town», которому у Бернабо-Бреа соответствует слово «citta»). Их примеру в основном следует и такой крупный авторитет в области эгейской археологии, как К. Ренфрью. Правда, соблюдая некоторую осторожность, он относит и Полиохни, и Ферми к поселениям «протогородского» (proto-urban) типа, ставя их в этом плане в один ряд с Троей I-II (Renfrew, 1972, р. 127, 129; ср.: Блаватская, 1966, с. 35). К сожалению, в своей книге Ренфрью нигде не объясняет, какой смысл он вкладывает в само понятие протогорода. Исходя из самих контекстов, в которых у него встречается этот термин, можно догадаться, что основное различие между собственно городом и протогородом заключается лишь в их сравнительных размерах. Протогород, по Ренфрью, это просто маленький город и ничего больше. Именно так охарактеризованы им Полиохни и Ферми. В его понимании, это были «small towns» в отличие от Трои, которую он называет «fortress» («крепость» — ibid., р. 129). Здесь же Ренфрью указывает на два основных признака, с помощью которых протогород, или, что то же самое, маленький город, можно отличить от поселений более примитивного типа. Такими признаками, присущими в равной мере и Ферми, и Полиохни, он считает, во-первых, «выстроенные из камня укрепления» и, во-вторых, «контролируемое использование внутреннего пространства» (видимо, имеется в виду более или менее правильная планировка этих двух поселений). Несколько ниже (ibid., р. 129) к этим двум признакам добавляется еще один — каменные дома с довольно сложной планировкой, резко отличающиеся от синхронных с ними жилищ «традиционного типа» в других районах Эгейского мира, например в Ситаграх (восточная Македония).
Со своей стороны, нам хотелось бы заметить, что ни один из этих признаков уже в силу их чисто внешнего (формального) характера не может служить критерием при разграничении протогорода или небольшого города и исторически предшествующего ему негорода, что бы мы ни понимали под этим последним. Сложенные из камня или кирпича оборонительные стены, более или менее рациональная организация пространства внутри черты стен, благоустроенные дома, подымающиеся над обычными стандартами первобытного жилища, — все это в той или иной мере характерно уже для целого ряда неолитических и халколитических поселений на территории Передней Азии и Балканской Греции. Примерами могут служить Иерихон в Палестине, Чатал Гюйюк и Хаджилар в Анатолии, Телль эс-Савван и Шога Мами в северной Месопотамии, Димини и Сескло в Фессалии. Некоторые из этих поселений и по занимаемой ими площади, и по численности населения намного превосходят и Полиохни, и тем более Ферми. Но если допустить, что все они уже были протогородами или даже настоящими городами, нам пришлось бы перенести в глубины эпохи неолита весь сложный комплекс социальных и экономических процессов, связанных с возникновением поселений протогородского типа (ср.: Redman, 1978, р. 208 f.).
Если взять само понятие протогорода в его исторически сущностном, отнюдь не формальном значении (см. Введение), не так уж трудно убедиться в том, что ни Ферми, ни Полиохни, ни другие однотипные с ними поселения эпохи ранней бронзы никак не могут быть подведены под эту дефиницию. Относя их к исторически более ранней и примитивной категории квазигорода, мы имеем в виду следующие основные моменты. Во-первых, протогород как особая форма поселения, характерная преимущественно для раннеклассового общества, предполагает довольно высокий уровень социальной стратификации. Общины, [47] занимавшие Ферми и Полиохни, явно еще не успели достигнуть в своем развитии такого уровня. Как было уже отмечено, внутренняя структура обоих поселений, в общем, довольно-таки однородна. Здесь нет ничего похожего на типичное для большинства протогородов разделение всего жилого массива поселения на аристократический сеттльмен и кварталы бедноты и простонародья (ср.: Блаватская, 1966, с. 35; 1976, с. 8). Различия между «богатыми» и «бедными» или большими и малыми домами Полиохни носят, как это признает и сам Бернабо-Бреа, пытавшийся их найти, достаточно условный характер, поскольку и те и другие, по всей видимости, были включены в состав крупных жилых комплексов (инсул), принадлежавших большесемейным общинам. Во-вторых, мы не располагаем данными, которые позволили бы утверждать, что ремесленное производство в этих двух общинах уже переросло стадию домашнего ремесла и находилось в руках полностью занятых мастеров-профессионалов, без чего невозможно представить себе протогород даже в его элементарной форме. Судя по тому, что почти в каждой инсуле Полиохни имелась своя домашняя житница и хотя бы небольшое стойло для скота, все это поселение должно было представлять собой не что иное, как очень плотно укомплектованное скопище крестьянских дворов, все обитатели которого были так или иначе заняты в сфере сельского хозяйства. Наконец, в-третьих, в нашем распоряжении нет никаких фактов, которые можно было бы расценивать как указание на то, что и Ферми, и Полиохни выполняли функции политических, военных и религиозных центров по отношению к определенному округу или району. Оба поселения скорее производят впечатление обособленных, самодовлеющих общин, никак не связанных с другими общинами на территории того же Лесбоса или Лемноса, если предположить, что таковые там действительно существовали. В этом отношении и Ферми, и Полиохни резко отличаются от таких синхронных с ними поселений, как Троя I-II в Малой Азии или Лерна III на Пелопоннесе. Обитатели этих двух цитаделей, несомненно, держали под своим контролем обширные окрестные территории и вместе с тем, вероятно, могли в случае военной угрозы предоставлять подвластному им населению право убежища в стенах своих твердынь. Ни в Ферми, ни в Полиохни не удалось открыть ни одной постройки, которую можно было бы поставить в один ряд с большим троянским мегароном или же с так называемым «домом черепиц» в Лерне (оба эти сооружения по праву считаются резиденциями каких-то носителей светской, а может быть, также и духовной власти). Мощные укрепления Полиохни, лишь немногим уступающие стенам Трои I-II, насколько, конечно, мы можем судить о них по фотографиям и планам в книге Бернабо-Бреа, скорее всего, предназначались лишь для защиты жителей самого этого поселения — едва ли для укрытия каких-то беженцев из окрестных деревень (вся площадь городка была так плотно застроена, что им здесь просто негде было разместиться).10 То же самое можно, по-видимому, сказать и о больших общинных житницах, устроенных в стенах Полиохни. Хранившееся в них зерно, вероятно, служило резервным фондом на случай войны или неурожая, [48] но к этому фонду вряд ли имел доступ кто-либо помимо самих полиохнитов.11
Таким образом, у нас нет ни одного факта, который мог бы указывать на то, что Полиохни и Ферми были связаны отношениями господства и подчинения с какими-то другими поселениями. Между тем, как было уже замечено, протогород в точном значении этого слова не может существовать вне рамок более или менее сложной иерархии поселений, в которой он обычно занимает положение узлового структурообразующего звена всей системы. Следовательно, оба эти поселения могут быть отнесены только к категории квазигородов. [49]
Примечания:
1. Общую характеристику культуры восточной Эгеиды в III тыс. до н. э. см.: Renfrew, 1972, р. 121 ff.
2. Это поселение уже сейчас должно быть признано древнейшим (оно существовало непрерывно примерно с 6000 до 2000 г. до н. э.) и вместе с тем едва ли не самым крупным (по занимаемой площади оно превосходило даже Трою II) населенным пунктом в этой части Эгейского мира (Hood, 1982, р. 85 Н., 91).
3. Лэмб не дает точной датировки этой фазы. Оба последних периода в истории Ферми (IV и V фазы) она относит к промежутку между 2800/2700-2400/2300 гг. до н. э., не указывая, где проходит граница между ними.
*. В книге — «Κ, Ζ и Ι». Исправлено в соответствии с планом. НГ.
4. Подробный, хотя, к сожалению, и незаконченный отчет о раскопках и публикацию основной массы археологического материала можно найти в кн.: Bernabo-Brea L. et al. Poliochni: Citta preistorica nell’ isola de Lemnos. Roma, 1964. Vol. 1. Ps 1-2.
5. Материал этого периода получен путем глубокого зондирования холма, производившегося в различных местах, и поэтому не дает целостной картины поселения.
6. Принятые Бернабо-Бреа условные цветовые обозначения отдельных периодов соответствуют раскраске принадлежащих этим фазам строительных остатков на общих планах поселения.
7. Как жилища больших семей (extending families) были недавно охарактеризованы дома поселения Эмпорио на Хиосе, во многом сходные с домами Ферми и Полиохни (Hood, 1982, р. 118 f.).
8. Бернабо-Бреа (Bernabo-Brea, 1956, р. 154) полагает, что обитатели небольших домов хранили свое зерно в общественных житницах, устроенных в «городской» стене, но это кажется маловероятным.
9. Особый интерес представляет клад, найденный в помещении 643 «желтого периода». Входящие в его состав украшения несколько напоминают предметы из знаменитого троянского клада, хотя и уступают им в мастерстве исполнения (Bernabo-Brea, 1957, р. 206 sg.; Renfrew, 1972, р. 381).
10. С другой стороны, едва ли есть основания сомневаться в том, что жители Полиохни, численность которых, вероятно, составляла никак не менее тысячи человек, могли обойтись своими силами при постройке укреплений, защищавших их «город». Цитадели Трои и Лерны, напротив, могли быть сооружены лишь с привлечением рабочей силы откуда-то извне.
11. Бернабо-Бреа высказывает предположение, что хлеб, хранившийся в общинных житницах, поступал в Полиохни в виде налогов, не поясняя, кто мог платить такие налоги. Эта мысль, как нам кажется, не имеет под собой абсолютно никакой почвы.
