«Военно-историческая антропология». 2002. С. 306-318.
В последние годы исследователи истории Советского Союза стали обращаться не только к изучению деятельности различных властных структур и лидеров советского государства, но и сделали первые шаги в исследовании повседневной жизни населения, изменениях в общественном сознании. Тем самым закладывается солидный фундамент для объективного изучения советского периода отечественной истории. Как и ранее, немалое место в российской историографии занимает изучение истории участия Советского Союза во Второй мировой войне. За последнее десятилетие значительно расширилась источниковая база этих исследований. Большое внимание уделялось событиям 1939-1941 гг., которые вызвали в 1980-е — 1990-е гг. немало дискуссий, приведших к складыванию нескольких направлений в историографии. Вместе с тем, основное внимание уделялось в основном изучению военно-политических событий, а их отражение в общественном сознании исследовано все еще недостаточно. Конечно, сам по себе феномен общественного сознания достаточно сложен для изучения, тем более много десятилетий спустя после событий. Вместе с тем, поскольку в СССР, как и в других странах, осуществлялся мониторинг общественных настроений и эффективности влияния официальной пропаганды, в архивах соответствующих структур отложился немалый пласт документов, позволяющих выделить основные тенденции в развитии общественного сознания того времени.
Ныне все еще существует относительно устойчивое убеждение, что граждане Советского Союза конца 1930-х — середины 1940-х гг., лишенные иных источников информации, кроме официальных советских изданий (СМИ), волей-неволей оказались под воздействием этих СМИ, и, соответственно, советское общественное сознание в этом случае воспринимается как некое монолитное образование. Однако, как показывают специальные исследования последних лет, феномен общественного сознания не столь прост. В нем всегда существуют «ячейки» личностного восприятия той или иной официальной информации. Если эти устойчивые явления существуют даже сейчас, когда воздействие электронных СМИ на общество достигло невиданных ранее масштабов, то резонно предположить, что 60 лет назад, когда влияние газет и радио было гораздо менее интенсивным, сохранялись устойчивые традиции информационного общения, люди имели больше возможностей давать любой информации личностную интерпретацию. Конечно, все эти общие соображения следует проверять на основе изучения имеющихся материалов с использованием современных методов анализа общественного мнения. Понятно, что пока это дело будущего. Здесь же хотелось бы обратиться к документам особых отделов НКВД, дающих представление о настроениях среди военнослужащих РККА в 1939-1941 гг.
Сразу же следует отметить специфику данного источника. Особые отделы НКВД собирали сведения о различных нарушениях, имевших место в вооруженных силах СССР, в том числе и о так называемых антисоветских и нездоровых высказываниях военнослужащих. Копии докладов, посвященных морально-политическому состоянию военнослужащих, различным бытовым проблемам, посылались в Главное политическое управление РККА (с 1929 г. — Политическое управление, с 29 июля 1940 г. — Главное управление политической пропаганды). Что касается высказываний военнослужащих, то в этих документах приводятся как «правильные», то есть соответствующие официальной пропаганде, так и «неправильные» — ей не соответствующие. Эти доклады за 1939-1941 гг. позволяют проследить как влияние официальной пропаганды на личный состав РККА, так и различные отклонения от нее. Не стремясь охватить все отраженные в этих документах проблемы, в данном сообщении хотелось бы остановиться только на тех сведениях, которые показывают неадекватную, с точки зрения тогдашних властей, реакцию военнослужащих Красной Армии на наиболее значительные события кануна Великой Отечественной войны.
Первым таким важным моментом, потребовавшим существенной трансформации советской пропаганды был, безусловно, факт договора о ненападении с Германией от 23 августа 1939 г. и поход Красной Армии в Польшу 17 сентября — 12 октября 1939 г. Как показано в исследовании В.А. Невежина, советская пропаганда была вынуждена резко перестроиться1, что, естественно, привело к изменению общественного мнения и резко расширило возможности для личностной оценки этих событий. Позднее, когда новая линия в пропаганде уже стала привычной, столь резкого всплеска личностных настроений на общем фоне общественного сознания по данным вопросам не было.
Сообщение о заключении советско-германского договора вызвали следующие оценки.
Младший командир стрелковой роты Калининского военного округа Семенов считал, что «Советский Союз дал возможность начать вторую империалистическую войну. Если бы не заключили с Германией договора, она бы побоялась начинать войну с Польшей, а теперь Гитлер осуществляет свои планы»2.
По мнению курсанта Пермской авиашколы Ведерникова, «заключение договора развязало руки Германии для агрессивных действий по отношению стран Западной Европы»3.
Заместитель начальника 5-го отдела 5-го управления РККА Шулькин полагал, что «пакт, вообще говоря, никудышный, наверное, к этому пакту есть еще секретная часть, согласно которой германские войска не подойдут к нашим границам». Начальник кафедры академии им. В.И. Ленина Волков говорил: «Договор с Германией опубликован не полностью. В договоре есть пункт о том, что Германия в результате войны должна получить территорию, принадлежавшую ей до империалистической войны, а СССР должен забрать Западную Украину и Западную Белоруссию»4.
Вступление Красной Армии на территорию Польши привело к новым оценкам советско-германского договора.
Старший писарь 180-й стрелковой дивизии Орловского военного округа Карпов заявил: «Значит, Советский Союз договорился с Германией разделить Польшу; Германии западную часть, а Советскому Союзу восточную». Красноармеец 2-й отдельной Краснознаменной армии Иванов считал, что «Советский Союз развязал руки агрессору и с этим агрессором уничтожил и разделил Польшу». Инструктор пропаганды 138-го кавполка Ленинградского военного округа старший политрук Караваев полагал, что «по существу, сейчас происходит раздел Польши. Видимо, это было решено при заключении договора между СССР и Германией, поэтому Гитлер начал так уверенно свои действия»5.
Вообще, в оценках вступления советских войск в Польшу видно не только смятение от резкого изменения пропаганды, но и просто пацифисткие настроения со специфическим советским оттенком.
Красноармеец взвода особого отдела 13-го стрелкового корпуса Кружилин задавался вопросом: «На нас не напали фашисты и мы чужой земли ни пяди не хотим брать, так почему же мы выступаем?»6.
Красноармеец Муравицкий интересовался: «Почему мы идем защищать Западную Украину и Белоруссию, ведь у нас политика мира, пусть они сами освобождаются, а на нас не нападают, ну и ладно». По мнению красноармейца Шелудчева, «у нас есть лозунг, что мы чужой земли не хотим, а зачем же мы перешли польскую границу? Ведь в Польше и в других странах есть компартия, есть пролетариат, ну и пусть они сами совершают революцию и своими силами избавляются от помещиков и капиталистов»7.
Политрук учебного батальона 4-й танковой бригады Украинского фронта Потелешко: «Нам командир и комиссар батальона заявили, что мы будем воевать, но не сказали, с кем. Нам никто войны не объявил, мы проводим политику мира и стараемся, чтобы нас никто в войну не втянул, а вдруг сами объявляем и втягиваемся в войну. Такая политика противоречит учению партии Ленина-Сталина. Ленин учил, что революцию на штыках не принесешь, как в Польшу, так и в другую страну. К этому кто-то приложил руку, чтобы изменить нашу политику»8.
Красноармеец в/ч 5305 34-й танковой бригады Московского военного округа Орехов заявлял: «Я не могу воевать. Как я буду колоть хотя бы немца, когда он такой же рабочий, как и я…»9.
Красноармеец в/ч 4474 Ленинградского военного округа Макаров считал, что «Советский Союз стал фактически помогать Гитлеру в захвате Польши. Пишут о мире, а на самом деле стали агрессорами. Население Западной Украины и Белоруссии не нуждается в нашей помощи, а мы ее захватываем и только формально сообщаем, что не воюем, а становимся на их защиту»10.
Красноармеец в/ч 5281 Харьковского военного округа Корасык полагал, что «Германия захватывает чужую территорию в Польше и мы делаем то же самое. Хотят, чтобы и мы проливали кровь». По мнению красноармейца 69-го артполка 2-й отдельной Краснознаменной армии Позднякова, «Советский Союз пошел защищать народы Польши, которую уже разбила Германия, это получается, что мы тоже загребаем жар чужими руками»11.
Младший командир 2-го прожекторного полка в/ч 4820 Ленинградского военного округа Золотов высказал следующие соображения: «Для чего все это нам нужно, у нас и так много своих бедных, которых не обеспечивают, а тут еще берут себе украинцев. Украинцы самый плохой и вредный народ, я с украинцами жил и знаю их». По мнению красноармейца в/ч 4911 Ленинградского военного округа Иофчика, «наши почувствовали слабость польской армии и давай заниматься захватнической политикой. Мы всюду пишем и говорим против агрессоров, а по существу дела сами являемся ими»12.
Слушатель 3-го курса командного факультета академии Химической зашиты Адамашин заявил: «Вот тебе и Красный империализм. Говорили, что чужой земли не хотим, а как увидели, что можно кусочек захватить, сразу об этом забыли. Немцы, когда Судеты захватывали, тоже писали, что они немцев защищают, там немцев как раз столько, сколько белорусов и украинцев в Польше. Мы кричали, агрессоры, а теперь сами то же делаем… Хорошо чужими руками жар загребать. Немцы разбили Польшу, а мы на готовое идем»13.
По мнению сотрудника 4-го отдела Генштаба РККА майора Швецова, «если при встрече с немцами будет остановка наших войск и советское правительство не потребует от Германии восстановления границ старой царской России, то это будет неправильно. Все равно с Германией воевать придется, а поэтому надо ей предъявить требования, — отдать нам всю Польшу, а ей отдать то, что она требовала от Польши, т.е. Данциг и территорию, населенную немцами»14.
Заключение советско-германского договора о дружбе и границе от 28 сентября 1939 г. и новое военно-политическое положение в Восточной Европе привело к новым оценкам обстановки. Шок от событий сентября 1939 г. уже прошел, и теперь в среде личного состава Красной Армии стали раздаваться совершенно другие голоса.
Командир в/ч 296 Харьковского военного округа капитан Гороховик полагал, что «Польша для Германии семечки. Гитлер хочет быть вторым Наполеоном. Вот забрал Чехословакию, а теперь Польшу; в 1939-1940 гг. Францию, а в 1941 г. — СССР. Гитлер с головой — он вот заключил договор с нами, а сам будет всех щелкать по одиночке, а там доберется и до нас»15.
Помощник командира 14-го стрелкового полка Шепланов считал, что «напрасно наше правительство уступает этому прохвосту, нападет он на нас». Начальник связи 9-го гаубичного артполка Шелехов: «Жаль, что части отходят к новой границе, кусочек хороший». По мнению заместителя политирука Неверова, «все ничего, но Варшаву отдали — это тяжелая потеря»16.
Работник 3-го отдела Артиллерийского управления РККА майор Володин заявил: «Я заражен красным империализмом: нам нужно захватить Варшаву»17.
Преподаватель военно-воздушной академии РККА полковник Плешаков полагал, что «теперь мы, освободив Белоруссию и Украину, должны будем подумать о выходе к Балтийскому морю, тем более, что в Литве тоже есть бывшие белорусские территории, теперь можно нажимать и на Румынию, она быстро отдаст Бессарабию»18.
Схожие мысли высказал сотрудник 2-го отдела 5-го управления РККА майор Герасимов: «Ограничиваться только Западной Белоруссией и Западной Украиной не следует. Необходимо во что бы то ни стало обеспечить за СССР площадь хотя бы [до] Висл[ы]. Варшава тоже должна быть наша, ведь это слово русское. Сейчас наступил благоприятный момент, чтобы вернуть назад всю территорию, отнятую у нас несколько лет тому назад»19.
Сотрудник Химического управления РККА военинженер 2-го ранга Петров, наоборот, считал, что «граница проведена с учетом всех моментов и она правильна. К СССР отошли Западная Белоруссия и Западная Украина. Нельзя было делить польский народ между двумя странами20«.
По мнению инспектора Управления высших военно-учебных заведений по иностранным языкам А.А. Игнатьева (бывшего военного атташе России во Франции), «ось капитализма проходит по Англии и, что по этой оси нужно бить, ибо расшатав ее, развалятся основные устои капитализма. Вот почему с этой точки зрения Советскому Союзу выгодно держать дружбу с Германией, чтобы ее руками разбить эту ось»21.
Красноармеец отдельного батальона связи 13-го стрелкового корпуса Кулибаба задавался вопросом, «когда же мы прокорректируем границу с Румынией, а ведь и Бессарабию нужно освободить»22.
Младший командир 208-й авиабазы Сиванко считал, что «правительство сделало неверно, отдало город Вильно Литве. Бойцы и командиры свою кровь проливали, а теперь все отдали»23.
По мнению преподавателя Академии Генштаба комбрига С.Н. Красильникова, «город Вильно возвращать Литве не стоит, надо на этой территории создать Литовско-Советскую Республику, а потом присоединять всю Литву»24.
Профессор Академии Генштаба комдив Д.М. Карбышев полагал, что «сейчас наше положение такое, что можем делать, что захотим, такие государства, как Эстония, Латвия и Литва — должны быть включены в состав какого-либо большого государства. Давно доказано, что маленькие страны самостоятельно существовать не могут и являются только причиной раздора»25.
Сотрудник Химического управления РККА капитан Ревельский задавался вопросом: «Интересно, как будет теперь решаться вопрос с Литвой. Видимо, Литва здорово боится и, вероятно, Англии и Франции служить больше не будет. Не мешало бы теперь ликвидировать Эстонию, Литву, Латвию, чтобы они не мешали всякими интригами СССР и вместе с тем мы имели бы порты на Балтийском море»26.
По мнению сотрудника Генштаба Светлова, «нужно занять территории Эстонии, Латвии и Литвы, так как это территория наша»27.
Как видим, военнослужащие довольно быстро сориентировались в новой обстановке и вслух высказали то, о чем официальная пропаганда, естественно, умалчивала. Собственно, именно поэтому их высказывания были отнесены в разряд «нездоровых».
Новым испытанием для сознания личного состава Красной Армии стал ввод гарнизонов советских войск в Прибалтийские страны в октябре-ноябре 1939 г. Как показала перлюстрация писем военнослужащих из советских гарнизонов родным, больше всего их поразили магазины. «В настоящий момент нахожусь в Эстонии. В магазинах всего много, а покупателей нет, если зайдешь в магазин посмотреть, то набрасывают целую гору и глаза разбегаются во все стороны, простая мануфактура стоит не рубли, а копейки», — писал красноармеец Рудаков. «Когда приехали, нам выдали по 30 крон. Продукты здесь дешевле. На одну крону можно прожить сутки. Хороший бастоновый костюм стоит 60 крон, золотые часы можно купить за 80 крон, ботинки стоят 15-16 крон, очень дешевая мануфактура. Если бы платили, сколько получал я у нас, то за год можно сделаться капиталистом», — полагал красноармеец Овсянников.
«Много здесь есть в магазинах хороших вещей, — расписывал красноармеец Максимов. — Можно просто зайти в магазин и взять, т.е. купить, что только вам понадобится, начиная от иголки и кончая хорошим костюмом и хозяйской посудой различной формы. Я как зашел первый раз в магазин, так у меня глаза и разбежались. Ничего не могу понять: полный магазин мануфактуры всевозможной, какой только душа желает, и нет ни одного человека, не говоря уже об очереди. Кому чего надо, зайдет, купит и уходит».
«Нахожусь в Эстонии. Сапоги хромовые стоят здесь 20 крон, простые 11 крон, часы золотые 25 крон, пальто кожаное 60 крон, костюм у нас стоит 1.000 р., а здесь 80 крон. Так что, если бы нам разрешили брать в их магазинах, то я за свою получку весь магазин закупил бы за один месяц, но только не разрешают покупать», — сообщал красноармеец Антаков28.
Понятно, что в таком состоянии ни о каком критическом восприятии действительности советские военнослужащие и не думали. В этих условиях Главное политическое управление РККА должно было заняться разъяснениями общей экономической ситуации в капиталистических странах.
Конечно же, большой всплеск «нездоровых» и «антисоветских» настроений породила война с Финляндией. Если накануне и в первые недели война преобладали шапкозакидательские настроения и ожидания быстрой победы, то с конца декабря 1939 г. особые отделы отмечали резкое усиление отрицательных настроений в Действующей армии.
Красноармеец Цепленков заявил: «С момента сближения с Германией для меня стала окончательно понятна политика Советской власти. В общем, мы заделались «освободителями» и переносим революцию на штыках за границу»29. Красноармеец 554-го стрелкового полка 138-й стрелковой дивизии 7-й армии Веселов считал: «Подаем финнам братскую руку, а у нас в деревнях сидят без хлеба. Только начали войну, а уже хлеба нет. Освобождаем финский народ, которого нет. Война завязалась потому, что наши захотели просто захватить Финляндию»30.
По мнению красноармейца 2-й роты 205-го стрелкового полка В.С. Передченко: «Наш Советский Союз влез не туда, и Финляндию не победить. Только хвалятся, что в СССР много техники. Прошел месяц, а финны не поддаются. Думают, что здесь, как в Польше, забывая, что Польшу разбил немец. Мы здесь все пропадем и всех нас перебьют». Красноармеец разведроты 217-го стрелкового полка член ВЛКСМ П.П. Льяковский полагал: «Да, 11 миллионов украинцев и белорусов освободили, но такое же количество наших людей ляжет на территории Финляндии. СССР ведет войну не с целью освобождения финского народа, а с целью захвата Финляндии. Эти действия Советского правительства никак нельзя считать правильными. Это политика захвата» 31.
Помощник начальника 4-й части штаба 4-й стрелковой дивизии 13-й армии Морозов задавался вопросом: «Я не понимаю, зачем наше правительство продолжает вести войну с финнами, мы ведь достигли линии намеченной границы, опасность для Ленинграда устранена, и на этом можно войну прекратить». Техник-интендант 1-го ранга 204-го противотанкового дивизиона 163-й стрелковой дивизии 9-й армии Устинов считал, что «СССР исключили из Лиги Наций. Против СССР организовалось 12 государств, все они помогают Финляндии. Положение тяжелое, положат нас всех здесь, для чего это нужно было делать, ведь теперь нашу агрессию ничем не прикроешь» 32.
Командир отделения 173-го стрелкового полка 90-й стрелковой дивизии Кривилев полагал, что «договор с народным правительством Финляндии есть только ширма, при помощи которой Советский Союз обрабатывает общественное мнение, а там, когда окончим войну, тогда восстановить Советскую власть, и дело кончено»33.
Красноармеец 54-го отдельного разведывательного батальона 8-й армии Симоненко считал: «Затеяли войну, не могли договориться мирным путем с Финляндией, нашли какое-то Народное правительство, которое никто не видел и не знает, возможно, оно и не существует, и заключили с ним договор. Помогают рабочим и крестьянам Финляндии, которых мы также не видели. Они от нас бегут. Только народ губят. Сколько уже наших убито и ранено»34.
По мнению красноармейца 302-го гаубичного артполка 123-й стрелковой дивизии Кузнецова, «Советский Союз хочет установить советскую власть в Финляндии, поэтому пошел на нее войной. После Финляндии очередь за Швецией. Нашим правителям понравилось забирать чужое. Польшу взяли, Эстонию и Латвию тоже, а на Финляндии подавились»35.
Командир отделения 2-й пулеметной роты 128-й стрелковой дивизии Уральского военного округа Мокрынский считал, что «у Советского Союза политика такова, что чужой земли не хотим, но на деле стараемся всячески присвоить чужие земли. Польшу забрали, Финляндию заберут, а потом и с Турцией воевать будут»36.
Заключение мира с Финляндией 12 марта 1940 г. на фоне всеобщей радости и облегчения, тем не менее, также дало всплеск «нездоровых» настроений.
Младший командир 3-го батальона Военно-медицинского училища Добромыслов считал, что «неправильно сделало наше правительство, заключая договор с Финляндией, нужно было бить финляндскую белогвардейщину до конца». По мнению техник-интенданта 2-го ранга 39-го стрелкового полка Ясинова, «нужно было войну продолжать; заключение договора с Финляндей для нас политически невыгодно. Сколько воевали, сколько жертв понесли, а такой малой страны не могли взять». Техник боепитания 113-го артполка 8-й армии задавался вопросом: «Зачем было заключать договор, ведь мы потеряли столько людей, а теперь кончаем войну. С белофиннами рано или поздно воевать все равно придется». Красноармеец штабной батареи 113-го артполка Тихонович: «Как же так? Воевали, воевали, теряли людей, тратили средства, а теперь заключили мир. Ведь белофинны нас могут обмануть. Заключат договор, укрепятся еще сильнее, а потом опять будут провоцировать войну». Красноармеец 1-го инженерного батальона 14-й армии Очкин считал, что «наше правительство испугалось англо-французского блока, поэтому заключило договор»37.
По мнению помощника начальника строевого отдела штаба армии капитана Тригуба, «война не выиграна, победы в этом нет. Что писалось и говорилось — все ерунда. Сделали вовсе не то, что собирались сделать, и чтобы избежать дальнейших потерь, вынуждены были закончить войну. И потерь у нас больше, чем у финнов, в несколько раз»38. Красноармеец 5-й батареи 150-го гаубичного артполка 23-го стрелкового корпуса Гребельни-ков считал, что «это для нас позор, войну начали, а до конца не довели, значит наше правительство струсило и заключило договор»39.
События лета 1940 г., связанные с присоединением Прибалтики и освобождением Бессарабии, уже не вызвали такого всплеска эмоций, хотя и в это время «компетентные органы» фиксировали «нездоровые» настроения.
По мнению красноармейца 2-й батареи артдивизиона 15-й моторизованной стрелково-пулеметной бригады 1-го мехкорпуса Михайлова, «говорят, что политика других стран захватническая, какова же наша политика, если мы сюда приехали и делаем, что хотим с малой и слабой Эстонией». Его мнение поддержал красноармеец Терханов, заявив, что «неверно говорили, что наша политика мирная, ибо в прошлом году заставили Эстонию силой подписать договор и сейчас берем силой» 40.
Красноармеец 84-й стрелковой дивизии С.Л.Суховеев: «Мы говорим, что нам чужой земли не надо и своей вершка не отдадим. Бессарабия никогда не была русской, а теперь ее захватили. В Финляндии погибло несколько сот тысяч человек, за счет этого присоединили ненужные нам территории. Во внутренние дела других стран мы не вмешиваемся, так почему же мы вмешались в дела прибалтийских стран»41.
Красноармеец 36-й танковой бригады Соколовский заявил: «Опять война, опять протягиваем братскую руку помощи. А сами говорим, что у нас нет империалистической захватнической политики». По мнению красноармейца 335-го гаубичного артполка РГК Федотова, «у нас только говорят против войны, а сами воюют, в результате чего уже погибло до 200 тыс. человек и еще готовим войну, чтобы убивать людей, это преступно»42.
Любопытно отметить, что визит В.М. Молотова в Германию в ноябре 1940 г. также преломился в сознании военнослужащих.
Младший лейтенант 102-го стрелкового полка 41-й стрелковой дивизии Сарновский полагал, что «своей политикой вождь партии товарищ Сталин и советское правительство сбили гонор с Германии и заставили считаться с Советским Союзом, как с мощной силой. Прежде, чем решать какие бы то ни было вопросы, Германии приходится спрашивать наше мнение». Младший политрук 146-го автомобильного батальона 140-й стрелковой дивизии Ропиленко считал, что «в Германии тов. Молотова приняли хорошо. Нам это очень приятно. Наглядно видно всему миру, что с нами считаются. Теперь все Черчилли и Рузвельты подумают о том, чтобы предложить визит тов. Молотову». По мнению старшего лейтенанта 940-го отдельного строительного батальона Лопаня, «несмотря на то, что в газетах не пишут о сути переговоров между тов. Молотовым и Гитлером, но можно и так понимать, что разговор шел не о торговле, а о расширении территории СССР»43. В данном случае явно заметно влияние официальной пропаганды.
Ну и конечно, немалый интерес представляют материалы, отражающие настроения в Красной Армии в мае-июне 1941 г., когда подготовка войны с Германией вступила в заключительную стадию.
Начавшаяся переориентация советской пропаганды на воспитание населения и личного состава Красной Армии в духе «всесокрушающей наступательной войны», на серьезное идеологическое противоборство с Германией и ее союзниками, сосредоточение советских войск на западных границах СССР44, естественно, порождало слухи о предстоящей войне с Германией, которые были зафиксированы «компетентными органами» уже в середине мая 1941 г. 3-е Управление Наркомата обороны (Особые отделы) неоднократно информировало начальника Главного управления политической пропаганды и другие заинтересованные инстанции о «нездоровых политических настроениях и антисоветских высказываниях» среди населения западных районов страны и военнослужащих Красной Армии. Так, в ходе сосредоточения 75-й стрелковой дивизии Западного особого военного округа к границе 12-13 мая были зафиксированы следующие высказывания. Красноармеец Радинков во время марша сказал: «Нас ведут на войну и нам ничего не говорят». Лейтенант Дашкевич заявил по поводу опровержения ТАСС от 9 мая, что «Советское правительство занимается обманом и действительность опровергает». По мнению лейтенанта Кондакова, «если кончится вторая империалистическая война, то Советскому Союзу будет конец45«. 15 мая красноармеец 337-го отдельного зенитно-артиллерийского дивизиона Архангельского военного округа Зюзин полагал, что «если сейчас войны нет между СССР и Германией, Англией, то это потому, что СССР еще не готов к войне, а если будет готов, то объявит Вам, дуракам, пойдем освобождать братьев Англии и Германии, и Вы все, дураки, пойдете»46.
20 мая 1941 г. 3-е Управление НКО докладывало о настроениях в войсках Киевского особого военного округа. Среди вольнонаемного персонала частей циркулировали следующие слухи. «Приезд советских генералов в г. Ровно говорит за то, что Россия скоро будет воевать с Германией… Раз советские войска начали устраивать радиостанции и конспирировать их, то скоро будет война России с Германией» (повар военного госпиталя Сорокин). «Советские войска усиленно подбрасываются в г. Ровно, очевидно, готовится война с Германией» (бывший работник военного госпиталя Вишт). «В г. Ровно приехало много генералов Красной Армии, скоро будет война с Германией» (электромонтер Бекер). «…Здесь стоит штаб, много генералов, полковников, все ведут подготовку к войне» (мастер городской аккумуляторной мастерской Рожок). «Война с Германией будет обязательно. В настоящее время в СССР проходит мобилизация. Из Ровно отправили большую партию допризывников. Кроме того, из Дальне-Восточного края (ДВК) на Запад перебрасывается много войск… Теперь ясно, что было в японской газете, целиком соответствует действительности» (зубной техник военного госпиталя Тошман).
Схожие высказывания позволяли себе и военнослужащие. «Высшие командиры приехали не просто для учений, а для начала войны с Германией» (курсант курсов младших командиров Жуков). «В Ровно прибыло много генералов и политработников, значит, скоро будет война» (фельдшер срочной службы Суриков). «К нам прибыло 60 человек генералов и как будто все они на игру. Ну какая может быть игра, если все говорят, как посеем и пойдем воевать с немцами. Хотя правительство и занимается обманными опровержениями, но самому надо понимать, что будет война. Я сегодня сам получил пополнение из ДВК» (врач в/ч 2811 Дворников). «Опровержение ТАСС не соответствует действительности. Части прибывают из ДВК, высшее командование съезжается и, надо полагать, в ближайшее время будет война» (солдат в/ч 2906 Воронков). «В долгосрочный отпуск теперь уйти не придется, так как нужно тщательно готовиться к войне, которая будет с Германией, и готовиться надо тщательно, ибо Германия, это не Польша» (писарь 2-го батальона в/ч 2806 Шабанов)47.
25 мая 1941 г. 3-е Управление НКО сообщало о новых фактах. «Теперь международная обстановка чревата всякими неожиданностями. Приезд генералов в Ровно это не случайное явление… Переброска войск с ДВК, а также переброска германских войск в Финляндию, которых там уже насчитывается 60 тыс., выпуск командиров из училищ и академий Генштаба тоже не случайно. Есть приказание обеспечить в скором времени бойца полным снаряжением» (политрук в/ч 2806 Трофимов). «Советский Союз ведет усиленную подготовку к войне с Германией, поэтому генералы и приехали в Ровно» (младший сержант в/ч 2806 Амелькин). «Говорят, что генералы съехались на учения, но мы не верим в это потому, что такое количество высшего начсостава съезжалось в Проскуров перед наступлением на Польшу» (лейтенант в/ч 2811 Цаберябый). «За последнее время пахнет чем-то нехорошим. Вот в штаб корпуса привезли эшелон медсестер, это ведь неспроста» (старшина 6-й батареи в/ч 2806 Полищук). «В Ровно много машин. Проводят телефоны, прибыло много летчиков, война с Германией неизбежна» (местный житель Литовченко). «О том, что будет война — это факт. Но почему СССР так долго не наступает на Германию» (местный житель Долгий)48.
Естественно, советское руководство старалось всячески пресекать подобные слухи, и не исключено, что именно их распространение привело к тому, что 14 июня 1941 г. было опубликовано известное заявление ТАСС и антифашистская пропаганда в войсках была несколько приглушена, но не свернута. В результате даже после 22 июня 1941 г. продолжалась циркуляция слухов о том, что инициатором войны был СССР. Подобные высказывания были зафиксированы уже в первые дни войны. Как вспоминает А.Ф. Рар, 23 июня 1941 г. в Хабаровске, узнав о начале войны, его мать и ее подруга (обе учительницы) высказали мысль: «Да это, наверное, мы и начали войну, сами и города наши бомбили»49. Те же мысли 23 июня 1941 г. высказал в Москве некто Спунд (бывший эсер): «Война с Германией начата нашими. Это война начата нашим правительством с целью отвлечения внимания широких народных масс от того недовольства, которым охвачен народ, — существующей у нас диктатурой»50.
Однако гораздо более показательно, что схожие настроения имели место и среди военнослужащих. Так, слушатель военно-ветеринарной академии Потапов, прослушав по радио речь Молотова, заявил, что «это, видимо, провокация с нашей стороны вынудила немцев пойти на СССР войной». Преподаватель академии Бреусенко заявил, что «войну начали не они (немцы), а мы»51. По мнению слушателя интендантской академии старшего лейтенанта Прокофьева, «вероятнее всего, войну начала не Германия, а СССР. Мы начали молотить Румынию, а отсюда уже бои разгорелись. Не знаю, как это немцы могли прорваться в СССР, что это, вредительство или что-нибудь другое»52. Начальник 3-го отдела Управления вещевого довольствия Главного интендантского управления Красной Армии Палеев полагал, что «ускорение войны с Германией вызвано нашими провокационными действиями, то есть сосредоточением войск на Западной границе, а главное, выступлением тов. Сталина на выпуске Академиков, где он заявил, что вступление СССР в войну — есть вопрос выбора момента. Кроме того, на всех докладах по международному вопросу, особенно закрытых, также говорилось, что война с Германией неизбежна, поэтому было бы странным со стороны Германии ожидать нашего сосредоточения. Надо признать, что удар немцев на нас, с их точки зрения, был единственно правильным решением в сложившейся обстановке»53. Помощник начальника Военно-политической академии по материально-техническому обеспечению генерал-майор Петров говорил, что «война началась не в 4 часа утра 22 июня, а раньше, о чем ему известно из разговора с каким-то родственником Вадимом, который знал, что Советский Союз начал войну еще до 22 июня 1941 г.»54
Как известно, в условиях германского нападения советской пропаганде пришлось вновь перестраиваться, на этот раз на обеспечение оборонительной войны, и бороться с вышеприведенными слухами.
Приведенные материалы показывают, что современники событий 1939-1941 гг. даже по лозунгам официальной пропаганды и ее умолчанию могли делать достаточно точные выводы о действительном ходе событий. Конечно, вышеприведенные настроения были всего лишь нюансом в общей картине общественного мнения того периода, но с точки зрения исторической антропологии и эти свидетельства истории имеют немалое значение. Стремясь воссоздать историческую реальность, исследователи будут вынуждены обратиться к комплексному изучению материалов, отражающих общественное сознание того периода, и материалы фондов Российского государственного военного архива дают им такую возможность.
Примечания:
1. Невежин В.А. Синдром наступательной войны. Советская пропаганда в преддверии «священных боев», 1939-1941 гг. М., 1997. С. 52-81.
2. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 70. Л. 179.
3. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 70. Л. 187.
4. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 74. Л. 179.
5. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 70. Л. 235.
6. РГВА. Ф. 40780. Оп. 1. Д. 1. Л. 23.
7. РГВА. Ф. 40780. Оп. 1. Л. 37.
8. РГВА. Ф. 35084. Оп. 1. Д. 188. Л. 4-5.
9. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 70. Л. 229.
10. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 70. Л. 234.
11. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 70. Л. 236.
12. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 70. Л. 227.
13. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 70. Л. 246.
14. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 74. Л. 142.
15. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 70. Л. 233.
16. РГВА. Ф. 40780. Оп. 1. Д. 1. Л. 43-44.
17. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 70. Л. 246.
18. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 74. Л. 149.
19. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 74. Л. 153.
20. РГВА. Ф. 9. Оп. 36. Д. 3773. Л. 341.
21. РГВА. Ф. 9. Оп, 36. Д. 3773. Л. 357.
22. РГВА. Ф. 40780. Оп. 1. Д. 9. Л. 30.
23. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 74. Л. 243.
24. РГВА. Ф. 9. Оп. 36. Д. 3772. Л. 354.
25. РГВА. Ф. 9. Оп. 36. Д. 3772. Л. 333.
26. РГВА. Ф. 9. Оп. 36. Д. 3772. Л. 441.
27. РГВА. Ф. 9. Оп. 36. Д. 3773. Л. 352.
28. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 87. Л. 340-344.
29. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 86. Л. 16.
30. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 86. Л. 38-40.
31. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 86. Л. 130.
32. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 86. Л. 176-177.
33. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 86. Л. 179.
34. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 86. Л. 185.
35. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 86. Л. 188.
36. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 87. Л. 339.
37. РГВА. Ф. 9. On. 39. Д. 88. Л. 162-163.
38. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 88. Л. 177.
39. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 88. Л. 216.
40. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 90. Л. 115.
41. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 88. Л. 4.
42. РГВА. Ф. 9. Оп. 36. Д. 4284. Л. 99.
43. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 92. Л. 284-285.
44. Невежин В.А. Указ. соч. С. 186-251; Мельтюхов М.И. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу: 1939-1941. (Документы, факты, суждения). М., 2000. С. 370-453.
45. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 97. Л. 400-401.
46. РГВА. Ф. 37849. Оп. 1. Д. 9. Л. 18.
47. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 97. Л. 124-126.
48. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 97. Л. 163-165.
49. Рар А.Ф. Как это виделось снизу (Очень личные впечатления) // 1939-1945. 1 сентября — 9 мая. Пятидесятилетие разгрома фашистской Германии в контексте начала Второй мировой войны. Материалы научного семинара (16 апреля 1995 — Новосибирск). Новосибирск. 1995. С. 64.
50. Москва военная. 1941-1945. Мемуары и архивные документы. М., 1995. С. 49.
51. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 99. Л. 19-21.
52. РГВА. Ф. 9. Оп. 39. Д. 99. Л. 50.
