М. Н. Тихомиров
Сказания о начале Москвы
«Исторические записки», т. 32. 1950. Стр. 233-241.
История Москвы с давнего времени привлекала к себе внимание. Заурядный город XII-XIII вв. в XIV-XV вв. сделался столицей великого княжества, а в последующие два столетия — «царствующим градом», центром могущественного государства. Ответить на вопрос, «почему было Москве царством быти», пытались по-разному, так как никаких материалов о начале города, кроме домыслов, топографических названий и смутных легенд, не существовало. Так появились на свет сказания о начале Москвы. Наибольший интерес из этих сказаний имеют три повести, изученные в недавнее время С. К. Шамбинаго. Автор делит их на три самостоятельные «композиции», под названиями: 1) хронографическая повесть, 2) новелла, 3) сказка1.
Нельзя признать эти названия особенно удачными, хотя в некоторой степени они и характеризуют содержание названных «композиций». Нам кажется, что повести о начале Москвы удобнее было бы обозначить менее претенциозными названиями, в какой-то мере отражающими их сюжеты, тем более, что и так называемая «хронографическая повесть» и «новелла» имеют некоторые общие черты. Поэтому мы предпочли бы сказания о начале Москвы разделить на три группы: 1) повесть о зачале Москвы, 2) повесть об убиении Даниила Московского, 3) повесть об отшельнике Букале. Оставляя в стороне повесть об отшельнике Букале, остановимся только на двух первых сказаниях, происхождение которых, на наш взгляд, осталось неясным и после исследования С. К. Шамбинаго.
Повесть о зачале Москвы рассказывает об основании города Юрием Долгоруким и имеет в рукописях обычно такое заглавие: «О зачале царствующего великого града Москвы, како исперва зачатся». Повесть начинается небольшим введением, которое ставит своей целью доказать, что Москва является третьим Римом. По мнению автора повести, древний Рим и второй Рим (Константинополь) возникли на человеческой крови. Поэтому «и нашему сему третьему Риму, Московскому государству, зачало быть не без крови». Далее следует рассказ о кровавых событиях, ознаменовавших начало Москвы: после смерти Владимира Мономаха на великом княжении сел его сын Юрий, а «в лето 6666″, т. е. в 1158 г., князь Юрий приехал в Москву, которая принадлежала тогда боярину Стефану Ивановичу Кучке. Боярин не воздал чести своему князю и был за это казнен. Двоих его сыновей, Петра и Акима, а также дочь Улиту Юрий Долгорукий отослал во Владимир к сыну Андрею. Улита сделалась женой Андрея, а Юрий вернулся в Киев, заповедав сыну «град Москву людьми населити и распространите». Улита не любила мужа, отказывавшегося от плотского сожительства с ней, и замыслила его убить. По ее наговору братья Кучковичи убили князя, но и сами погибли от Андреева брата, Михалка Юрьевича.
Повесть о зачале Москвы заканчивается кратким летописцем с известиями: о Всеволоде Большое Гнездо, о Батыевщине, о смерти Ярослава Всеволодовича и Александра Невского, о Данииле Московском, об основании Успенского собора в Москве и Петре митрополите, об Иване Калите. Летописец кончается словами о детях Калиты: «сынове его осташа Симеон, Иван»2.
Нетрудно заметить, что повесть о зачале Москвы представляет собой своеобразный московский летописец, в который вставлено предание о боярине Кучке. Поэтому С. К. Шамбинаго и назвал ее хронографической. Автор повести хорошо чувствует живописное положение Москвы, ее красивых сел, разбросанных по обеим сторонам реки. Он любуется, вместе с Юрием Долгоруким, обширной панорамой, которая открывается с кремлевской горы — «по обе страны Москвы реки и за Неглинною». Так писать мог только москвич, любивший свой город и его чудесное местоположение.
Московское происхождение автора становится еще более ясным из полемического характера его вступления к повести. Автор возражает против «нецыих» «от окрестных стран», которые поносят Москву: «кто убо чая и слыша, когда яко Москве граду царством слыти и многими царствы и страны обладати». Поэтому в задачу повести входит доказательство того, что Москва — третий Рим, возникла «по заклании и по пролитии кровей многих», так же как и древний Рим и второй Рим, или Константинополь. На основании этих слов, С. К. Шамбинаго считает повесть о зачале Москвы очень поздней по своему происхождению — «не ранее конца первой половины века» (понимается XVII в.). «Появление хронографической повести о начале Москвы,- пишет С. К. Шамбинаго,- было вызвано желанием противопоставить иностранным гипотезам южных хроник свои объяснения происхождения стольного города»3.
В главе «Повести о начале Москвы», написанной С. К. Шамбинаго для «Истории русской литературы», находим некоторые дополнительные соображения о времени возникновения повестей o начале Москвы4. Правда, С. К. Шамбинаго на этот раз не дает точной датировки появления «хронографической повести», но, повидимому, относит ее появление к еще более позднему времени, чем середина XVII в. Он указывает, что в повести повторена идеология старца Филофея о трех Римах, а «во второй половине XVII в. этими идеями был проникнут кружок «ревнителей благочестия», любивших цитировать Филофея, выступая противниками никоновской реформы». Далее С. К. Шамбинаго пишет: «Можно думать, что появление хронографической повести вызвано желанием противопоставить схоластическим этимологиям с «Мосохом» национальное объяснение происхождения стольного города».
Наблюдения С. К. Шамбинаго над текстом хронографической повести впервые с большой четкостью ответили на многие вопросы, возникающие при чтении повести о зачале Москвы. Так, С. К. Шамбинаго указывает, что источниками, которыми пользовался автор повести о зачале Москвы для своего рассказа, были, с одной стороны, живое предание о боярине Кучке как первом владельце Москвы, с другой — литературный источник (хроника Манассии). Вообще труды С. К. Шамбинаго насыщены интересными наблюдениями и основаны на большом рукописном материале. Однако возникновение повести о зачале Москвы рисуется нам по-иному, чем С. К. Шамбинаго.
Прежде всего необходимо отметить, что так называемая «хронографическая повесть», или, по-нашему, повесть о зачале Москвы, имела предшественника. В этом нас убеждает знакомство с рукописью Барсовского собрания No 1473, которая заключает в себе разного рода сказания. В их числе находим сказание о Владимирской иконе, о митрополитах Фотии и Киприане, краткий владимирский летописец и т. д. Состав «Владимирского сборника», как, нам кажется, надо его называть, разнообразен, но почти все его статьи носят владимирское происхождение.
Сборник (в четвертку, на 172 листах) написан полууставом конца XVII в. В конце его дан расчет лет, из которого видно, что сборник составлен около 1655 г., а переписан в 1681 г.: «и от лета 6834 по лето 7163-328 лет, а до лета 7189-го году — 354 лета» (л. 161 об.). Такой же расчет годов найдем и в других местах этого сборника. Дело, видимо, надо понимать так, что первоначальный оригинал был написан в 1655 (7163) г., а данная рукопись переписана в 1681 (7189) г. Роспись панихид не оставляет сомнений, что сборник имеет отношение к Успенскому собору во Владимире. В нем имеется роспись панихид по указу Ивана IV, «по книгам»5.
Во Владимирском сборнике мы и найдем те элементы, которые вошли в повесть о зачале Москвы. Так, в нем помещено сказание об убиении Андрея Боголюбского, в котором говорится, что Андрей «многи добродетели показа к богу и человеку». Рассказ об убиении этого князя еще близко стоит к летописи, но включил уже и кое-какие легендарные черты. В этом рассказе говорится, что с Москвы во Владимир пришел князь Михалко Юрьевич «и отмета злодейство беззаконного господу-убийц». После этого Михалко «бысть лето единодержавствуя, преставися к богу»6.
Его брат Всеволод Юрьевич «сугубо возмездие учини самем Кучковичем и всему сродствию их, их же ухващая многоразличным смертием дати повеле, овех же в коробы пошивая во езеро истопить повеле». Во Владимирском сборнике мы найдем и дату построения Москвы, отмеченную в повести: «Того же лета 6666-го постави град Москву великий князь Юрьи Володимеровичь Долгорукий» (л. 154 об.). Отсюда же взята и дата расправы Михалко Юрьевича с Кучковичами и его смерти в 6684 г.
Итак, элементы, вошедшие в повесть о зачале Москвы, сложились сравнительно рано, во владимирских памятниках. Этим и объясняется та странность, что автор повести так мало говорит о самой Москве, а главное внимание обращает на суздальские события. Только конец повести возвращается к московским князьям и оканчивается на княжении Ивана Калиты. Эта часть повести основана на московских источниках, причем также летописного характера7. Таким образом, автор повести связал предание о боярине Стефане Кучке, как о первом владельце Москвы, с суздальскими сказаниями.
Когда же и где владимирский источник соединился с московским преданием о боярине Кучке? Как мы видели, С. К. Шамбинаго относит повесть к середине и даже ко второй половине XVII в., но его ссылки на элементы баснословия, господствующего в повести, не убедительны. Ведь это баснословие вовсе не XVII в., а гораздо более раннего времени. Уже в сборнике XV в. находим статью «а се князи русьстии». В ней рассказывается о наказании Кучковичей, которых Всеволод Большое Гнездо «в коробы саждая, в озере истопил». В этой же статье имеется намек на более раннее мщение Михалка Юрьевича за брата: «и в первое лето мстил обиду брат его Михалко»8. Таким образом, элементы повести сложились по крайней мере в XV в. Можно предполагать, что предание об убиении Андрея Боголюбского и о наказании Кучковичей существовало задолго до XVII в., отдельно от предания о первом владельце Москвы — боярине Кучке.
Ключом к установлению времени возникновения повести, конечно, надо считать ее введение, где говорится о трех Римах. Слова «кто убо чая или слыша, когда яко Москве граду царством слыти и многими царствы и страны обладати» говорят нам о нападках на Московское царство его внешних врагов. В середине XVII в., когда, по предположению С. К. Шамбинаго, возникла повесть о зачале Москвы, вопрос об обладании Москвой многими царствами был решен. По-иному дело обстояло во второй половине XVI в. Это было время приобретения первых завоеванных «царств» — Казанского и Астраханского. «Когда яко Москве… царствы и страны обладати»,- в этих словах чувствуется неуверенность самого автора повести в правах Москвы, желание объяснить ее быстрое возвышение. Эти слова особенно понятны в устах автора второй половины XVI в., когда Стефан Баторий и польские публицисты насмешливо отзывались о претензиях Ивана IV производить свой род от римского цесаря Августа: «Альбо! для лакомства, альбо для пыхи до Пруса якогось фальшивого, а николи на свете не бывалого брата цесаря Августа род свой выводить»9. Перед нами произведение, создание которого легче отнести к XVI в., чем к позднейшему времени.
Подтверждение наших выводов найдем при рассмотрении повести об убиении Даниила Московского, так как она стоит в явной связи и в зависимости от повести о зачале Москвы. Эта повесть, названная С. К. Шамбинаго «новеллой», представляет собой сказочное повествование с фольклорными мотивами о князе Данииле Московском и княгине Улите.
Она начинается словами: «И почему было Москве царством быть и кто то знал, что Москве государством слыти»10. Когда-то на месте Москвы стояли «села красные хороши» боярина Стефана Ивановича Кучки. У него были два красивых сына, «и не было столь хороших во всей Руской земле». Даниил приказал Кучке отдать ему сыновей в службу под угрозой разорения — «села твои красныя огнем пожгу». Кучка испугался и отдал сыновей Даниилу, который одного Кучковича сделал стольником, а другого чашником. Юноши приглянулись княжне Улите, и она вступила с ними в преступную связь. Улита и Кучковичи задумали убить князя и напали на него на охоте. Даниил ускакал на коне от убийц. Оставив коня, он побежал к перевозу на реке Оке. Перевозчик не узнал князя и отказался перевезти его на другой берег без денег: «лихи де вы люди оманчивы, како перевези за реку, удете, не заплатя перевозного». Князь снял золотой перстень и положил его на весло, протянутое перевозчиком, а тот взял перстень, оттолкнулся от берега и не посадил Даниила в лодку. Князь побежал возле реки и скрылся на ночь в маленьком срубе, где был погребен мертвец. А Кучковичи были в страхе, что его упустили, боясь мести князя Андрея Александровича, брата Даниила. Но злая княжна Улита дала им пса-выжлеца. Кучковичи пустили «напред себя пса выжлеца», и пес привел их к срубу. Братья нашли Даниила и убили его, вернулись в Суздаль и привезли Улите окровавленную княжескую одежду. У Даниила остался малолетний сын Иван, которого охранял верный слуга Давыд Тярдемив. По прошествии двух месяцев Давыд тайно взял княжича, примчался вместе с ним во Владимир к князю Андрею Александровичу и рассказал о злодеянии. Андрей собрал войско и пошел на Суздаль. Кучковичи бежали к отцу в Москву, а княгиня Улита попала в плен и была предана лютой смерти. Собрав войско, Андрей пошел на Москву, взял приступом «села и слободы красныя» и предал Кучку с сыновьями лютой смерти, и «седе в тех красных селах и слободах жительcтвовати», в Суздале же и Владимире посадил «державствовати» своего сына Георгия. Андрей воздвиг в Москве церковь Благовещения («невелику сущи древяную») и «около тех красных сел по Москве реке» построил город; «и оттоле нача именоватися… град Москва». Андрей Александрович умер и оставил Москву князю Ивану Данииловичу, который взял к себе своего сородича, внука Андрея Александровича от его рано умершего сына Юрия — Дмитрия Юрьевича, «а Суздаль град и Володимер град во свою же Московскую область державствовати приим». Далее говорится о приходе к Ивану Даниловичу митрополита Петра, который предсказал, что Москва прославится над всеми странами, «рекомый вторый Иерусалим».
По мнению С К. Шамбинаго, повесть об убиении Даниила, так называемая «новелла», создалась еще позже хронографической повести, значит, уже во второй половине XVII в. «Новелла, впрочем, увлекшись романтическим рассказом, совсем позабыла об основании Москвы в первой части», -справедливо пишет С. К. Шамбинаго о ее содержании. Однако причины создания такого странного памятника, каким является повесть об убиении Даниила Московского, остались неясными и после исследования С. К. Шамбинаго. Между тем и в бессмыслице хронологических показаний повести имеется своя закономерность.
Не надо производить большие исследования, чтобы заметить резкую разницу между первой и второй частями повести. Первая часть — это своеобразная песнь, «новелла», по выражению С. К. Шамбинаго, вторая — витиеватое и книжное повествование об Андрее Александровиче и Иване Калите. Перед нами произведения разного стиля. В песне имеется много народных выражений и образов: здесь и темные осенние ночи, и злая княгиня Улита, и пес-выжлец (борзая собака), обманщик-перевозчик и т. д. Имя Даниила точно случайно связано с рассказом, так как сами события происходят не в Москве, а то в Суздале, то на Оке. Во всей легенде нет ничего московского, и Кучковичи боятся, что раненый Даниил убежит «во град Владимир». Перед нами не московская, а суздальская легенда. Поэтому можно предполагать, что сам Даниил появился в легенде, вероятно, на место другого песенного персонажа, судя по именам княгини Улиты и Кучковичей — на место Андрея Боголюбского. Автор повести взял ходячую легенду, может быть, песнь о князе и неверной княгине, и соединил ее с прозаическими выписками из летописей, впрочем, далекими от известных нам летописных текстов. Получилось множество исторических несообразностей, в силу которых Н. М. Карамзин назвал автора повести об убиении Даниила Московского «совершеннейшим невеждой», основываясь на том, что в повести об убиении Даниила события XIII в. отнесены к XIV в.
Однако и невежество бывает разного рода. При всем своем невежестве автор иногда дает точные даты: 17 марта 1289 (6797) г. — день взятия Москвы князем Андреем Александровичем, 27 июня 1291 г. — устройство городских укреплений, смерть Андрея Александровича в 1300 (6808) г. Следует отметить, что подобные даты указаны в древнейшем тексте повести, помещенном в Сибирском сборнике. В изданных текстах эти события отнесены к концу XIV в.11. Откуда взяты эти даты — неизвестно, их нет в летописных памятниках, за исключением года смерти Андрея Александровича. Трудно настаивать на их достоверности, но нельзя и отвергать, имея в виду, что кончина того же Андрея Александровича в большинстве летописей отнесена к 1304 г., а в Рогожском летописце — к 1308 г.12
Какими источниками, кроме устной суздальской легенды, пользовался автор повести об убиении Даниила Московского? Некоторый ответ на этот вопрос дает историческая справка о суздальском князе Андрее, который выступает мстителем за убитого Даниила. Исторический Андрей Александрович был старшим братом Даниила и умер почти одновременно с ним (в 1304 г.). У Андрея был сын Юрий, который и по повести об убиении Даниила умер раньше отца. Здесь, как мы видим, «совершеннейший невежда» оказывается неожиданно осведомленным. У Юрия, по повести, был сын Дмитрий Георгиевич, которого взял на воспитание подросший Иван Калита. Тут показания повести уже не могут быть проверены, так как сведений о продолжении рода Андрея Александровича не имеется13.
Зачем же автору повести об убиении понадобилось вводить в свой рассказ забытого князя Андрея Александровича, оставившего по себе совсем не блестящую память? По-видимому, автор повести спутал двух Андреев. Почти современником Андрея Александровича был его дядя Андрей Ярославич, который считался родоначальником князей Шуйских.
Крайне запутанные родословные счеты легко позволяли отождествить Андрея Ярославича с Андреем Александровичем, а также их сыновей. Сами Шуйские в XVI в. указывали свой род только от великого князя Дмитрия Константиновича (умер в 1383 г.), не восходя к своему родоначальнику Андрею Ярославичу14.
Вот здесь мы, кажется, и находим разгадку «совершенного невежества» автора повести об убиении Даниила. Текст повести ясно обнаруживает стремление показать, что Шуйские произошли от того же гнезда, что и московские великие князья. Поэтому автор повести не постеснялся ввести исторические несообразности и сделал Андрея Александровича мстителем за Даниила и хозяином Москвы. Андрей благословил своего племянника Ивана Данииловича «державствовати» в городе Москве. К Андрею, как ближайшему родственнику, к дядюшке, везут малолетнего Ивана Данииловича. Автор повести всюду старается сблизить москвичей, владимирцев, суздальцев и ростовцев. Поэтому Андрей воспитывает, по повести, Ивана Калиту, а Калита воспитывает сына Андрея — Юрия.
Для кого нужна была подобная подтасовка летописных известий, притом столь отдаленного прошлого, какую цель преследовал автор повести об убиении Даниила Московского, сваливая в одну кучу самые различные исторические события? На этот вопрос, на наш взгляд, дают ответ события начала XVII в., связанные с воцарением Василия Шуйского. «Выкрикнутый» боярами и московскими посадскими людьми, Василий Иванович Шуйский тотчас же попытался обосновать свои права на московский престол происхождением от общего именитого предка — Александра Невского. Шуйский «учинился» на Московском государстве не только по выбору «всяких людей Московского государства», но и «по коленству», т. е. по происхождению, «по степени прародителей наших»15.
О своих правах на московский престол Василий Шуйский говорит в первой же своей грамоте: «Учинилися есмя на отчине прародителей наших, на Российском государстве царем и великим князем, его ж дарова бог прародителю нашему Рюрику, иже бе от Римского кесаря, и потом многими леты и до прародителя нашего великого князя Александра Ярославича Невского на сем Российском государстве быша прародители мои, и по сем на Суздальской удел разделишась, не отнятием и не от неволи, но по родству, яко ж обыкли на большая места седати»16.
В этих словах находим все элементы второй части повести об убиении Даниила Московского с ее псевдолетописными справками. Шуйские ведут свой род от одного прародителя вместе с угасшим родом Калиты, у тех и у других один родоначальник — Александр Невский. Потомки Калиты сидят в Москве, а потомки Андрея Александровича — в Суздале, потому что они, как старшие, «обыкли на большая места седати». Так, те самые Шуйские, которые при Грозном тягались о старшинстве с другими боярами, внезапно предъявляют свои претензии на московский престол по праву первородства. Нет нужды говорить о том, что утвердись Шуйские на престоле, и составленная ими родословная сделалась бы официальной. Тем самым претензии родственников угасшей династии (Мстиславских, Романовых), а также других боярских фамилий теряли всякое основание. «Совершеннейший невежда», таким образом, очень ловко старался обосновать права Шуйских на престол.
Дата возникновения повести, по нашему мнению, — начало XVII в.; она возникла не позже 1610 г. — времени свержения Василия Шуйского. С этим сходятся и показания древнейшей рукописи повести. Названная рукопись лишь недавно поступила в собрание Исторического музея в Москве и подробно описана М. В. Щепкиной17. По почерку и водяным знакам она должна быть отнесена к первой половине XVII в. Следовательно, сама повесть об убиении Даниила никак не может быть датирована серединой XVII в.
Между тем автор повести об убиении Даниила Московского, конечно, знал уже повесть о зачале Москвы. Андрей Александрович «на угрии восстав и посмотрив по тем красным селам и слободам», так же как это сделал Юрий Долгорукий в повести о зачале Москвы. И там и здесь действуют Стефан Кучка и его сыновья, там и здесь упоминаются московские «села красные». И в той и в другой повести читаем известия с точными датами, относящимися к истории Москвы. Крымские татары, неверная жена Улита, мучительные казни, все это ведет нас к XVI в., только что пережившему царствование Грозного. Как видим, повесть о зачале Москвы была одним из источников повести об убиении Даниила Московского и, следовательно, сама возникла в XVI в.
С. К. Шамбинаго с большой тонкостью подметил, что повесть об убиении Даниила (так называемая «новелла») — «достояние подвижного посада, ищущего в прошлом не фактов, а занимательности». Действительно, повесть была рассчитана не на ученых людей, а на тех «пирожников» и «шубников», которые возвели Шуйского на престол. Она соответствовала вкусам и понятиям людей XVI в. и в среде неученых людей она нашла читателей, которые часто и охотно ее переписывали. Недаром «села красные хорошие» Юрия Долгорукого напоминали о таком же Красном селе у самой черты города, жители которого так часто принимали участие в бурных событиях начала XVII в.
Наконец, прямым указанием на конец XVI — начало XVII в., как на время возникновения повести об убиении Даниила, могут служить заключительные слова повести о Москве, как втором Иерусалиме. Напрасно С. К. Шамбинаго считает эти слова указанием на то, что повесть возникла во второй половине XVII в. По словам Ивана Тимофеева, царь Борис Годунов намеревался разрушить Успенский собор и построить в Москве новый храм, «яко же во Иерусалиме, во царствии си хотяше устроити, подражая мняся по всему Соломону самому»18. Проект Бориса Годунова имел, несомненно, и своих апологетов, которые готовы были создать в Москве второй Иерусалим, подобно тому как позже «новый Иерусалим» был воздвигнут в окрестностях Москвы патриархом Никоном.
Хронологические несообразности и неточности обеих повестей о начале Москвы не лишают их некоторого исторического значения. Обе повести донесли до нас старое предание о древнем владетеле Москвы, Стефане Ивановиче Кучке. А это предание находит себе опору в существовании во второй половине XII в. двойного названия Москвы: «Москва, рекше Кучкове» (иными словами: Москва, т. е. Кучково). Хорошо известно было и московское урочище — «Кучково поле» в районе Сретенских ворот19. Следует ли отрицать достоверность существования боярина Кучки, если существовали «Кучковичи», убившие Андрея Боголюбского в XII в.? Предания связывали боярина Кучку и его сыновей и с Москвой и с Суздалем. Таким образом, они сохранили нам память о боярском роде XII в. Историки литературы, конечно, оценят и литературные достоинства повести об убиении Даниила Московского, настоящей русской «новеллы» XVII в., по выражению С. К. Шамбинаго, насыщенной драматизмом событий, вводящей нас в круг тех поэтических произведений русских народных кругов, которые дошли до нас только в отрывках и, к сожалению, еще так мало оценены историками литературы.
Повести о начале Москвы и об убиении Даниила Московского, при всей их некнижности, могут быть причислены к той политической литературе, которая так развилась в Русском государстве XVI в. Повесть о зачале Москвы утверждает права на Москву родоначальника московских князей — Даниила Александровича, повесть об убиении Даниила Московского ставит другую цель — объяснить права суздальских князей на московский престол.
В этой небольшой статье я попытался обосновать свой взгляд на оба сказания о начале Москвы как на произведения XVI в. В моих построениях много гадательного, да иначе и не может быть при изучении недатированного памятника письменности, к тому же с явными чертами песенного творчества. Я разошелся в датировке этого памятника с С. К. Шамбинаго и попытался найти объяснение появлению подобного памятника в XVI в., отводя от его авторов обвинение в невежестве, считая, что и «невежество» имеет свою закономерность. А сказания о Москве — произведения достаточно яркие и в свое время должны были немало волновать современников. В данном случае их авторы в духе русской книжности начала XVII в. преследовали цель обосновать права Шуйских на русский престол. Ведь пользовались же распространением в XVII в. вымышленных разрядов в местнических и родословных спорах, а кн. М. М. Щербатов включил сведения из них в свою историю, после чего их уже цитировали как непреложную истину20.
Примечания:
1. С.К. Шамбинаго. Повести о начале Москвы, «Труды отдела древнерусской литературы Ин-та литературы АН СССР», т. III, M.- Л., 1936.
2. См. М.Н. Тихомиров. Древняя Москва, М., 1947, стр. 210 и сл.
3. С.К. Шамбинаго. Указ. соч., стр. 76.
4. «История русской литературы», т. II, ч. 1, М.- Л., 1948, стр. 244 и сл.
5. Сборник начинается сказанием о Владимирской иконе (начало утеряно), далее следует повесть о сретении Владимирской иконы (л. 5 об.), сказание вкратце о премудром Киприяие митрополите (л. 41 об.), его прощальная грамота (л. 44 об.), об убиении Андрея Боголюбского (л. 49 об.), о доставлении церкви Владимирской (л. 54 об.), о преславном великом князе Всеволоде Георгиевиче (л. 56), о великом князе Георгии Всеволодовиче (л. 73 об.), о гневе божий и о нахождении безбожного Батыя (л. 81 об.), из летописной книги крещение Суздальской земли (л. 88 об.), сказание вкратце о Царьграде (л. 91), приход александрийского патриарха Иоакима (л. 124 об.), послание Ивана IV к александрийскому патриарху Иоакиму (л. 134 об.), сказание о Фотии митрополите (л. 138), страдание ключаря Патрикия (л. 143), краткий летописец с 6498 (т. е. 990) г. до возведения в митрополиты Алексея (л. 153), роспись родословию великим князьям, с указанием панихид, которые поются в Успенском соборе во Владимире.
6. В повести о зачале Москвы — «лето едино пребысть на великом княжении и умре».
7. Составитель повести о зачале Москвы пользовался каким-то кратким московским летописцем. Датировка событий в некоторых случаях у него спутана, но сами известия не заключают чего-либо легендарного. Сходный по типу краткий летописец см. в ЛСРЛ, т. VII, ктр. 231-238.
8. Новгородская летопись по Синодальному хоратейному списку, СПб., 1888, стр. 435-436.
9. Н.М. Карамзин. История Государства Российского, т. IX, СПб., 1821, стр. 201 (примечания).
10. Текст повести приводится по недавно приобретенной рукописи Государственного исторического музея под условным названием — Сибирский сборник (в четвертку, на 295 листах, скорописью первой половины XVII в., повесть об убиении Даниила помещена на лл. 189 об.-202).
11. Например, в сборнике конца XVII в. находим такие даты: взятие Москвы отнесено к 17 марта 6890 г. (1382), построение града — к 6891 г. (1383), смерть Андрея — к 6892 г. (1384).
12. ПСРЛ, т. VII, стр. 184; т. XV, изд. 2-е, вып. 1, стр. 35.
13. А.В. Экземплярский. Великие и удельные князья северной Руси, т. II, СПб., 1891, стр. 392 и сл.
14. «Русский исторический сборник», т. II, М., 1838, стр. 5 (местническое дело В.Ю. Голицына с И.П. Шуйским). Вот типичное родословие Шуйских: «Род Суздальских и Шуйских князей от Нижегородцких великих князей. Князь Андрей Ярославичь брат был меньшой великому князю Александру Ярославичу Невскому, а у князя Андрея дети князь Юрьи да князь Василей. А князь Васильевы дети Александр бездетен да Константин, а у князя Константина 4 сына» и т. д. Рукопись Государственного исторического музея. Уваровское собрание, No 766 (у Леонида — No 1509), Родословец в четвертку, на 138 листах, скорописью XVII в., л. 18 (глава V).
15. РИБ, т. XIII, стб. 69.
16. СГГД, т. II, стр. 199 (No 141).
17. Это описание будет в ближайшее время издано. Автор приносит М.В. Щепкиной глубокую благодарность за указание на этот новый и древнейший список повести об убиении Даниила Московского.
18. РИБ, т. XIII, стб. 341-342. О том же говорит и Масса (И. Масса. Краткое известие о Московии, М., 1937, стр. 63).
19. См. М.Н. Тихомиров. Указ. соч.
20. Н.П. Лихачев. Разрядные дьяки XVI в., М., 1888, стр. 126.
