Е. Л. Лившиц
MARIE-MADELEINE MACTOUX, Penelope. Legende et mythe, P., «Les belles lettres», 1975, 284 стр. (Annales litteraires de l’Universite de Besancon, 175)
«Вестник древней истории», 1977, No 3. С. 234-237.
Среди образов античной литературы образ Пенелопы, чье имя давно превратилось в нарицательное, воспринимается нами сквозь призму многовековой традиции. Исследовательница из Безансонского университета (Франция) М.-М. Макту поставила перед собой задачу заново рассмотреть легенду и миф о Пенелопе, провести детальное и по возможности беспристрастное изучение письменной и иконографической традиций, попытаться проследить переосмысление образа Пенелопы в связи с изменениями в социально-экономической и идеологической структуре античного общества. Материал литературного характера дополнен иконографией, в книгу включено 13 стр. иллюстраций, а также подробная библиография.
Обращаясь к творчеству Гомера, автор приводит примеры неоднозначности построения образа Пенелопы, которое не может быть удовлетворительно объяснено на основе материала только самого произведения. Вопреки давно утвердившемуся взгляду о верности и долготерпении героини, ряд мест «Одиссеи» указывает, прямо или косвенно, на ее желание вновь устроить свою жизнь. Мысль эта не кажется абсурдной не только женихам или сыну, но и Афине: «Матери ж, если супружество сердцу ее не противно, ты предложи, чтоб к отцу многосильному в дом возвратилась, где, приготовив все нужное к браку, богатым приданым милую дочь, как прилично то сану ее, наделит он» (Od. I, 271-274). Существует предположение о наличии иного варианта, где поведение Пенелопы небезупречно. Телемах в отличие от прочих персонажей Гомера, которым несвойственно ставить под сомнение свое родство, на вопрос, чей он сын, отвечает: «Мать утверждает, что сын я ему (Одиссею), но сам я не знаю» (Od. I, 211-212). Верность Пенелопы не отмечается и не восхваляется, Гомер не противопоставляет ее неверным женам. М.-М. Макту стремится показать, что вопрос о необходимости «защиты» Пенелопы или мотивировки ее поведения, поднимаемый рядом исследователей, исходящих априори из присущей ей абсолютной добродетели, не правомочен. Дело не в верности или неверности героини, а в том, к ряду персонажей какого типа она принадлежит.
Автор обосновывает свое определение «Илиады» как поэмы верности и «Одиссеи» как поэмы хитрости. Героиня ее является неким женским, «ослабленным» вариантом Одиссея. Но для Одиссея характерны ум, хитрость, изворотливость, умение овладевать обстоятельствами, действия же его жены тщетны. Автор прослеживает отголоски легенды, в которой хитрости и испытания, придуманные Пенелопой, оправданы логикой повествования. Небезосновательно в таком случае предположение о том, что, желая создать поэму об Одиссее, Гомер вынужден был скрыть активное начало Пенелопы с тем, чтобы выделить, подчеркнуть его у центрального персонажа (Например, см. W. J. Woodhouse, The Composition of Homer’s Odyssey, Oxf., 1969).
Дальнейшая судьба образа Пенелопы оказалась переменчивой. В эпоху архаики Пенелопа не вызывает особого интереса, служит как бы фоном для более подвижного и яркого супруга. Но в V в. до н.э. история Пенелопы оказывается в центре внимания. Наблюдается драматизация образа, наделение его чертами индивидуальности. Эсхил и Филокл Старший, Софокл и Феопомп избирают Пенелопу героиней своих произведений. Из 69 известных драматических произведений Эсхила, более четверти которых вдохновлены Гомером, пять пьес созданы на сюжеты «Одиссеи», и одна из них, составлявшая, по-видимому, часть трилогии, называется «Пенелопа». Пьеса посвящалась теме узнавания супругов и устранения женихов. Сохранившиеся фрагменты трилогии указывают на то, что Одиссей был выведен в комическом плане и Пенелопа противопоставлялась ему в качестве трагического персонажа, наделенного неложной мудростью. Опасения, страх, ужас — чувства, свойственные героине, — получили в драматургии Эсхила уважение, которое питала эпоха к людскому страданию (М.-М. Макту приводит характерные слова Эсхила: «страдать, чтобы понять»). Известно, что и для других авторов, в частности Софокла, Одиссей теряет привлекательность и обаяние, отходит на второй план. Трусость и незначительность героя подчеркивают истинное величие Пенелопы. Эврипид также разделяет это общее неуважение к Одиссею, но ни в чем не подрывает авторитет Пенелопы. Отсутствие этой героини в произведениях сатирической направленности, где фигурируют «дурные женщины», говорит в ее пользу не меньше, чем хвалебные высказывания автора в других случаях. Достоинство и страдания Пенелопы вызывают преклонение, она долго не становится участницей комедий. Аристофан упоминает о добродетельной Пенелопе, противопоставляя ее развратной Федре.
Таким образом, легенда о Пенелопе получила в V в. до н.э. большое развитие и, по-видимому, восприятие ее было однозначным, так как в литературе другой вариант легенды отражения не нашел. Автор подчеркивает, что трагики V в. до н.э. играли роль носителей национального сознания и духовных руководителей афинян, поэтому их интерес и постоянное обращение к образу Пенелопы весьма показательны. Соответственно в иконографии V в. до н.э. Пенелопа занимает значительное место. Образ покинутой богами, подвергаемой мучениям Пенелопы постепенно приобретает черты величественности.
К IV в. до н.э. имя Пенелопы внезапно исчезает из литературы, хотя ни трагики, ни философы не перестают обращаться к гомеровским сюжетам, к мифологической традиции. Единственным исключением из общего забвения недавно столь популярного образа может быть названо рассуждение киника Антисфена, превозносившего наряду с разумностью Одиссея достоинства его жены. В произведениях изобразительного искусства наблюдается подобный же спад интереса к героине. Аттических мастеров более привлекает вопрос о происхождении Троянской войны, чем ее перипетии, и особенно частый их сюжет — суд Париса. Образ страдалицы Пенелопы, милый V веку до н.э., полностью исчезает, и почти единственным встречающимся сюжетом остается сцена омовения ног Одиссею в присутствии Пенелопы.
В эллинистическую эпоху образ Пенелопы получает двоякое толкование. Наблюдаются две противоположные и, казалось бы, взаимоисключающие тенденции. Одна из них ставит под сомнение безупречность поведения Пенелопы во время отсутствия мужа (версия, получившая развитие с конца IV в. до н.э.), ей приписывается «незаконный ребенок» Пан — сын всех претендентов. Другое направление восхваляет Пенелопу, ее ум и красоту — в этом она якобы превосходит даже Елену, дочь Зевса. Обе традиции существуют параллельно, но ни одна из них не берет верх; это находит подтверждение и в изобразительном искусстве, что «отражает настороженность, недоверчивость эпохи, которая не желала осуществить выбор» (стр. 102).
Автор рассматривает образ Пенелопы в искусстве этрусков. На вазах и зеркалах V-IV вв. до н.э. Пенелопа предстает в виде благородной, величественной женщины, подобной той, что была создана классическим искусством Греции. По-видимому, образ страдалицы не был столь привлекательным для этрусского искусства, как фигура гордой, сильной царицы, «овладевающей обстоятельствами». На предметах повседневного обихода, где она представлена чаще, чем в живописи и скульптуре, Пенелопа постепенно теряет неприступную величавость, приобретает черты обычной жены, а ко II в. до н.э., в соответствии с общественным положением этрусской женщины, можно наблюдать изображение соблазнительной красавицы, участвующей в празднествах и пирах.
Во времена республики и в начале империи образ Пенелопы получает завершенность. Начиная с Катулла и до конца I в. образ Пенелопы нес важные социальную и религиозную нагрузки, и тот факт, что происхождение Итала, давшего имя Италии, связывается с Пенелопой, подтверждает высокое уважение, которым она пользовалась. Авторы, от Цицерона до Сенеки, видят в ней главнейшую добродетель — Fides, храм которой первым возвел царь Нума. В римскую эпоху в образе Пенелопы воплощаются истинные ценности, с ее именем ассоциируется представление о должных человеческих отношениях. Во II-III вв. как реакция на преувеличенное идеализирование Пенелопы наблюдается определенная дегероизация образа, что, по-видимому, и приводит к забвению персонажа. М.-М. Макту объясняет этот поворот в судьбе образа царицы Итаки свойственным времени стремлением к переоценке, пересмотру установленных понятий. В III-IV вв. происходит возрождение легенды, превратившей Пенелопу в символ истинной мудрости, а присутствие ее имени в эпитафиях указывает на неослабевающее почтение, питаемое к ней народом. Пятый век автор называет «сумерками легенды»: некогда вдохновенный образ перестает играть сколько-нибудь существенную роль.
Таким образом, в книге М.-М. Макту оказывается прослеженной судьба Пенелопы в литературе и изобразительном искусстве античного мира, описана эволюция легенды, многовариантность которой предопределена была уже самой гомеровской версией. Неоднозначность характера по природе своей цельного образа позволяет, по мнению автора, искать причину в более ранних произведениях искусства, но ни местный, ни мировой фольклор не сохранил ситуаций, объясняющих двоякое поведение Пенелопы. Тем не менее очевидно, что Гомер не стал создателем совершенно нового образа; остается предположение о существовании образа Пенелопы в легендах и мифах микенской Греции и даже ранее и о постепенной трансформации легенды, связанной с этим образом. Возможно, Гомер или, что более вероятно, один из его предшественников осуществил соединение двух персонажей — Пенелопы и Одиссея, чье имя было известно задолго до этого. Многие из героев, вошедших в сказание, были персонажами мифов, т. е. комплексов религиозных представлений, поэтому учет религиозных традиций не менее важен, чем учет фольклорных. Так, Елена, литературный образ которой построен по той же схеме, что и образ Пенелопы, бесспорно обладает присущими ей в прошлом чертами богини растительности, что подтверждается этимологически. На основании изучения ряда текстов выдвигается гипотеза о том, что Пенелопа изначально воплощала одну из столь почитаемых в Пелопоннесе богинь плодородия. Отсюда и объяснение варианта Пенелопа — мать Пана, и готовность принять претендентов как потенциальных возлюбленных, и тема смерти, соседствующая в мифологическом сознании с темой любви, и имена служанок; к аналогичному выводу приводит и лексический анализ «Одиссеи». Автор делает заключение о том, что легенды о Пенелопе — дочери Икария являются трансформациями мифов о Пенелопе — богине растительности, подобной Елене, культ которой был развит в Лаконии. Приписываемое Пепелопе родство с Еленой является отголоском текстов, где Пенелопа оказывалась двойником Елены. На более глубоком мифологическом уровне выясняется, что обе они связаны с представлениями о птицах, символизирующих солнце и взаимозаменяемых в мифологическом сознании. По-видимому, на некотором этапе произошла десакрализация Елены и Пенелопы, но сколько-нибудь точному определению во времени этот процесс не поддается, так как встает вопрос о самом мифе как о позднейшем мифопоэтическом продукте.
Так, на примере судьбы одного литературного персонажа, с привлечением материала из области истории, права, археологии и эпиграфики, с использованием достижений литературоведения и лингвистики автором прослеживается непрерывная культурная традиция, эволюция типов мышления и эстетических представлений в античности.
