Венера-нигилистка
(Тема на форуме: )
В детстве она под впечатлением рассказов о выборе невест для царя Алексея Михайловича мечтала, как в их затерянный в лесу дом приедут сваты, и ее выберут царицей. Она даже не подозревала, что наступит время, когда ее могущество будет настолько велико, что ее будут бояться цари. Но царицей Вера Николаевна Фигнер так и не стала. Не пришлось ей стать и хирургом, хотя до получения диплома доктора медицины ей оставалось полгода. И в семейной жизни у нее все осталось незавершенным. Она вышла замуж в 18 лет и в 24 года развелась, чтобы остаться в одиночестве, даже в «одиночке». И дело тут было не в недостатке обаяния.
Можно даже сказать, что она была красивой всю свою долгую жизнь. Она была красивой девочкой (так говорили родители), красивой девушкой (так думал жених), красивой женщиной (так говорили друзья и враги) и красивой старухой (разумеется, для своего возраста). Она словно хотела посмеяться над стереотипом «нигилиста», грубого и неопрятного. Веру Фигнер сравнивали с Венерой Милосской, но натурой она послужила только для «Аленушки» Васнецова.
И вся эта привлекательность была оболочкой для твердого решительного характера одного из руководителей самой известной террористической организации в истории России. Ее путь в революционную партию не был вызван какими-либо личными счетами или впечатлениями. Из всех членов «Народной воли» она, казалось, меньше всего была знакома с социальными изъянами России.
Вера Фигнер родилась в 1852 году в Казанской губернии в дворянской семье, но до 1861 года ей практически не пришлось сталкиваться с известными даже современным школьникам проявлениями крепостного права. Семья лесничего Николая Фигнера буквально жила в лесу в доме, отгороженном от мира высоким забором. Не проявился протест у будущей революционерки и в казанском Родионовском институте благородных девиц, куда ее приняли в 1863 году в VI класс (выпускным классом считался первый). Единственный случай, когда воспитанницы выжили нелюбимую классную даму, прошел без участия Веры Фигнер. Она оставалась прилежной ученицей. Первые смутные представления о социальной несправедливости у нее возникли уже после окончания института. И первое решение, которое она нашла для исправления недостатков общества, было связано с использованием полученных знаний.
Сначала Вера Фигнер попробовала устроиться лаборанткой к известному химику Марковникову, но убедившись, что этот ученый готов ее научить только мыть пробирки, обратилась за разрешением работать на кафедре профессора Лесгафта. Работать ей пришлось в анатомическом театре Казанского университета. Для начала Вере Фигнер и ее сестре поручили препарировать дохлую кошку, но постепенно профессор стал доверять им более ответственные задания, и в конце концов сестрам Фигнер разрешили посещать лекции наравне со студентами-мужчинами. На необычных слушательниц обращали внимание, но добиться их благосклонности уже было непросто.
К этому моменту Вера Фигнер стала Верой Филипповой. Ей не пришлось долго ждать жениха. Достаточно было несколько раз съездить на балы, и начинающий юрист Алексей Филиппов бросил выгодную работу в Казани и перевелся в Тетюши поближе к невесте. Менее, чем через год, 20 октября 1870 года они обвенчались в сельской церкви. Молодой супруг вполне одобрял желание жены стать хирургом и помог ей уехать на учебу в Швейцарию. Выбора у нее не было: в русские университеты женщин не принимали.
Кроме того, накануне отъезда за границу в Казанском университете по распоряжению царя в октябре 1871 года был отстранен от должности профессор Лесгафт, а вслед за ним в знак протеста покинули университет профессора В.В.Марковников, Н.А.Головкинский, А.Е.Голубев, А.Я.Данилевский, П.И.Левитский, В.Г.Имшенецкий и А.И.Якобий. Фигнер была взволнована этим событием, но никаких политических выводов не сделала. Она выехала в Цюрих, чтобы стать врачом и помогать нуждающимся в ее помощи.
Когда отец отказал ей в просьбе отпустить на учебу, она насмешливо спросила: «Да вы, может быть, думаете, что я не достигну цели, что у меня сил не хватит?» Ответ Николая Фигнера оказался неожиданным, но очень важным для дочери: «Нет. Я знаю: если ты возьмешься, ты исполнишь». И Вера Филиппова исполнила задуманное. Она поступила в Цюрихский университет. Главным делом для нее по-прежнему была медицина.
Но именно в Швейцарии Филиппова-Фигнер начала активно участвовать в русских эмигрантских организациях. Сначала это был женский студенческий кружок («ферейн»), где между сумбурными беседами на самые разные темы, читались рефераты о Бакунине, Руссо и Разине. Более существенную роль в политическом просвещении сыграла русская библиотека, организованная при участии пятерки анархистов (Бакунина, Эльсница, Гольштейна, Ралли и Росса).
Вера Фигнер больше, чем раньше, стала читать политическую литературу. Кроме того, она вместе с многими посетителями анархистского центра добилась передачи контроля над цюрихской библиотекой группе сторонников П.Л.Лаврова, создавшей «Русский дом». Русские студентки не считались ни с какими авторитетами. Объектами их критики становились и Бакунин, и Лавров, и Тургенев, который вынужден был отменить свою поездку в Цюрих.
Активность юных революционерок, в конце концов, обратила на себя внимание властей. 21 мая (2 июня) 1873 года в петербургском «Правительственном Вестнике» было опубликовано сообщение о поведении цюрихских студенток, намекавшее, что они вместо учебы занимаются политикой и «свободной любовью». На основе этого «компромата», чиновники рекомендовали русским подданным покинуть Цюрих, угрожая недопущением к экзаменам в России. На официальное хамство студентки ответили бурным возмущением, но собрать нужное количество подписей под совместным протестом не смогли.
Часть студенток перебралась в Париж. Вера Фигнер переехала в Берн, где преподавал знаменитый хирург и будущий лауреат Нобелевской премии Эмиль Теодор Кохер. Сопровождавший ее муж вернулся в Казань, уехала и сестра Лидия. За это время взгляды Фигнер стали более определенными. Она вошла в женский социалистический кружок («фричей»), близкий к бакунистскому крылу Первого Интернационала.
Размежевание между марксистами и анархистами на взглядах начинающих политиков почти не отразилось. Фигнер, симпатизируя Бакунину, тем не менее, посещала одновременно и марксистский и бакунистский конгрессы, проходившие в Женеве в сентябре 1874 года. Фигнер и ее подруги одинаково охотно читали и анархистских авторов и Маркса, не говоря уже об обильной либеральной литературе.
Политические и личные пристрастия не улучшили отношение швейцарского кружка к бакунинскому протеже — Нечаеву. Вспоминая о реакции русских студенток на высылку основателя «Народной расправы» из Швейцарии, Фигнер кратко заметила: «Симпатии к Нечаеву, как к человеку известного нравственного облика, ни у кого не было».
Анархистки не приняли и централистскую программу приехавшего в Швейцарию Ткачева, хотя личные отношения с ним складывались без заметных конфликтов. Для кружка «фричей» все определеннее становилась цель — организация революционной пропаганды в России. Вести такую работу из Швейцарии было невозможно, и студентки одна за другой начали возвращаться на родину. Из Берна уехали сестры Любатович, Каминская и Хоржевская,
Вера Фигнер вернулась одной из последних. Она не хотела приступать к своей профессиональной деятельности недоучкой и уже тщательно обдумывала тему докторской диссертации. Обучение врача в Бернском университете продолжалось 9 семестров, а Фигнер прошла только 7. Но друзья из России все настойчивее требовали ее возвращения. Приехавшие в Швейцарию народники Натансон и Аптекман рассказывали о нехватке людей для пропаганды в Москве. После долгих колебаний в декабре 1875 года Вера Филиппова-Фигнер покинула Швейцарию.
С этого момента основной для нее стала политическая деятельность. Включиться в работу московской народнической организации она уже не успела, так как та была разгромлена полицией. Единственным активным членом организации была Вера Андреевна Шатилова.
С огромным трудом Вере Фигнер удалось восстановить некоторые связи. Слабые кружки, едва объединившись, тут же распадались. Вместо активных протестов и пропаганды, московским подпольщикам пришлось заняться организацией переписки с арестованными. Сравнительно невинная, на первый взгляд, кампания поддержки узников обернулась для Фигнер первым заключением в Московском тюремном замке, более известном, как Бутырки.
К счастью для начинающей арестантки, существенных улик против нее у полиции не было. А когда прокурор узнал, что муж Фигнер — Филиппов служит секретарем Казанского окружного суда, злоумышленницу отпустили на волю под подписку о невыезде. Постепенно с помощью более опытных подпольщиков Вера Фигнер поняла, «что для дела нужны не порывы, а терпеливая и кропотливая работа».
Не добившись заметных результатов в нелегальной деятельности, Фигнер попробовала найти применение своим знаниям в других местах. Сначала она попыталась выехать в Сербию для участия в войне в качестве медсестры. Однако на первом же собеседовании с И.С.Аксаковым, руководившим отправкой медиков на Балканы, ей отказали.
Чтобы подтвердить полученную в Швейцарии квалификацию, Фигнер в Ярославле сдала экстерном экзамен об окончании акушерской школы, удивив ни о чем не подозревавших экзаменаторов блестящим знанием латыни. Со справкой из ярославской больницы она отправилась в Петербург, где после экзамена у профессора Горвица в Военно-Медицинской академии ей был выдан диплом акушерки.
Чтобы окончательно развязать себе руки в предстоящей легальной и нелегальной работе, Фигнер поехала в Казань, где развелась с мужем, с которым ее уже два года мало что связывало. Филиппов спорить с женой не стал, и в течение нескольких месяцев бракоразводный процесс был завершен. Она вернула себе девичью фамилию, хотя в полицейских документах по-прежнему упоминалась Филиппова-Фигнер.
Политические вопросы решались медленнее семейных. Чтобы изменить страну, необходима была организация, но ее создатели так и не смогли договориться между собой о принципах ее формирования. Часть народников выступала за привлечение в тайное общество новых членов, другая группа полагалась только на уже проверенных единомышленников.
Так в спорах и сомнениях осенью 1876 года было создано общество «Земля и воля», изначально разделившееся на две фракции. Среди его основателей была и Вера Фигнер. Она присоединилась к сторонникам действий в рамках замкнутого кружка, хотя позже признала это решение ошибкой.
Впрочем, в действиях против самодержавия землевольцы были едины. Их программа подразумевала революционную пропаганду, которая должна привести к крестьянскому восстанию хотя бы в одном из регионов, а затем к свержению царя. Для реализации этих обширных планов планировалось использовать все средства политической борьбы: от издания литературы до организации терактов («дезорганизации власти»).
В Петербурге общество «Земля и воля» планировало проведение серии акций протеста. Самой известной из них стала демонстрация у Казанского собора 6 декабря, завершившаяся речью Г.В.Плеханова, возле которого рабочий Яков Потапов поднял красное знамя с надписью «Земля и воля». Городовые бросились ловить участников, захватив, кроме Потапова, еще 35 человек, причем среди них оказались случайные прохожие.
Руководителям «Земли и воли» удалось уйти. Вера Фигнер и часть членов организации переехали из Петербурга в Самару. С помощью сочувствовавшего землевольцам врача Попова она устроилась «фельдшерицей», в обязанности которой входил объезд 12 сел участка, центром которого было село Студенцы.
То, что она увидела, лучше любой теории демонстрировало самые настоящие болезни: «…неисправимые катары желудка и кишок, грудные хрипы, слышные на много шагов, сифилис, не щадящий никакого возраста, струпья, язвы без конца, и все это при такой невообразимой грязи жилища и одежды, при пище, столь нездоровой и скудной, что останавливаешься в отупении над вопросом: есть ли это жизнь животного или человека?» Вопреки первоначальным планам, Вера Фигнер так и не решилась вести пропаганду среди людей, которым в первую очередь нужна была медицинская помощь. Она просто лечила с утра до ночи. Эта работа была прервана приездом члена «Земли и воли» Квятковского, предупредившего о возможном аресте. Фигнер вернулась в Самару, а через неделю в Студенцы за ней приехали жандармы.
В Самаре она восстановила связи с новой группой «Земли и воли», в которой впервые встретилась с Софьей Перовской. Многие из «народников» уже сильно разочаровались в попытках пропаганды среди крестьян, но Фигнер твердо отстаивала принципы «хождения в народ» и выехала в Саратов. В Саратовской губернии с помощью нотариуса Праотцева землевольцам удалось устроить своих людей на должности волостных писарей и фельдшеров. Смогла устроиться и Фигнер, которой кроме официальных фельдшерских обязанностей пришлось выполнять функции земского врача, принимая по 500 больных в месяц. На этот раз ей помогала сестра Евгения, работавшая учительницей. Сестры Фигнер теперь имели возможность не только выслушивать жалобы, но и пробовали что-то объяснять и советовать. Многое им приходилось излагать своими словами, поскольку политической литературы, доступной для крестьян, еще не существовало. Влияние землевольцев среди крестьян было не очень сильным, но успело напугать власть имущих. Особые подозрения возникли у местных помещиков, когда в январе 1879 года волостной сход села Вязьмина избрал нового старшину вместо занимавшего этот пост взяточника, а также уменьшил на 100 рублей жалованье волостному писарю.
С помощью «административного ресурса» решение схода отменили, но в подстрекательстве заподозрили «фельдшериц». А когда вязьминские крестьяне выступили против изменения условий аренды земли у графа Нессельроде, виновность сестер Фигнер стала для местных помещиков очевидной. В результате исправник поспешил закрыть вязьминскую школу.
Но, гоняясь за призраком революционной пропаганды, местная саратовская полиция проглядела визит в Вязьмино Александра Соловьева, собиравшегося совершить покушение на Александра II. Соловьев пытался убедить Фигнер в бессмысленности мирной пропаганды в условиях политической несвободы, а Фигнер предупреждала Соловьева об опасных последствиях в случае неудачи покушения. В конечном счете, 2 апреля 1879 года Соловьев промахнулся, а по его следам в Саратовскую губернию выехала специальная комиссия. Сестры Фигнер покинули Вязьмино за сутки до приезда жандармов. Вера Фигнер вышла из саратовского кружка сторонников народнической пропаганды, заявив о желании присоединиться к политическому обществу «Земля и воля». Но поднятое у Казанского собора знамя принадлежало пока не единой организации, а федерации то и дело разгоняемых кружков. Объединение землевольческих групп было оформлено на Воронежском съезде в июне 1879 года.
И уже на этом первом съезде стало ясно, что руководители новой партии по разному относятся к террору. Перед самым Воронежским съездом 17 июня 1879 года состоялся Липецкий съезд сторонников террора, оформивших создание собственной группы «Народная воля». Собрание 11 будущих террористов со стороны выглядело как пикник на опушке леса. Не участвовавшие в Липецком съезде Фигнер и Перовская колебались, опасаясь раскола, но сочувствовали сторонникам цареубийства.
Важным аргументом в пользу террора стала успешная работа динамитной мастерской во главе с Кибальчичем, сумевшим в короткий срок изготовить несколько пудов взрывчатки. Окончательный раскол между двумя фракциями произошел в доме Квятковского в Лесном на окраине Петербурга, где были разделены деньги и шрифт для типографии.
В распоряжении «Народной воли» оказались 23 тысячи рублей, переданные Якимовыми, и 8 тысяч рублей, хранившиеся у Зунделевича. Крупные суммы, завещанные организации Д.А.Лизогубом, были присвоены его управляющим Дриго. Почти все народовольцы, включая Фигнер, к этому времени были на нелегальном положении и разыскивались полицией.
В доме Квятковского был сформирован и руководящий орган «Народной воли» — Исполнительный комитет. Первоначально в руководство организации вошли только участники Липецкого съезда, однако уже через месяц к ним присоединились еще 11 человек, включая С.Перовскую и В.Фигнер. В целях конспирации для общения с рядовыми членами «Народной воли» руководителям запрещалось сообщать о своей принадлежности к Исполкому, поэтому для всех соратников они были «агентами третьей степени».
Своей целью народовольцы провозглашали введение в России народного правления путем как пропаганды, так и террора, но в историю они вошли, как классический пример террористической организации. В готовившихся покушениях на царя Фигнер не отвели никакой роли, и только по ее настоянию, она получила поручение перевезти динамит из Петербурга в Одессу, а потом устроила сторожем на железнодорожный перегон народовольца Фроленко.
Началась известная «охота» на Александра II. То и дело закладываемые заряды взрывались, но царь то опаздывал, то опережал расчеты террористов. Каждое неудачное покушение вызывало с одной стороны уныние у членов «Народной воли», а с другой — увеличивало известность организации. Неведомый Исполнительный Комитет превращался в политическую силу, о которой писали в европейских газетах. Даже ярый противник террора Г.В.Плеханов не удержался от сочувственной оценки деятельности «Народной воли»: «Остановить на себе зрачок мира — разве не значит уже победить.»
Сама Вера Фигнер к покушениям на царя отношения не имела, но готовила в Одессе теракт против статс-секретаря Панютина. Устав от постоянно менявшихся планов, Вера Фигнер летом 1880 года выехала в Петербург.
Единственным светлым воспоминанием о пребывании в Одессе для нее осталась встреча с «Сашкой-инженером» (Юрковским, совершившим по поручению организации ограбление Херсонского казначейства), который дал ей прозвище «Топни-ножка». Когда писатель Вересаев спросил о происхождении этой клички, Фигнер лукаво улыбнулась: «Потому что красивые женщины имеют привычку топать ножкой». Но события все меньше располагали к невинным капризам. Силы организации «Народная воля» убывали. В октябре 1880 года был арестован самый опытный конспиратор Александр Михайлов, был схвачен и затем выдал многих друзей Гольденберг. 27 февраля 1881 года были арестованы Желябов и Тригони.
28 февраля на конспиративной квартире у Вознесенского моста Софья Перовская в присутствии оставшихся на свободе руководителей «Народной воли» поставила вопрос о целесообразности осуществления намеченного на следующий день цареубийства. И все участники собрания, включая Фигнер, проголосовали за покушение. Фигнер помогла Кибальчичу Суханову и Грачевскому завершить изготовление зарядов. Один из этих пакетов и убил царя.
Все утро 1 марта Вера Фигнер провела на конспиративной квартире, ожидая возвращения участников теракта. Она узнала о том, что царский кортеж не проехал по Малой Садовой улице, где была заложена мина, и уже была уверена, что покушение не состоится. Однако в это время Софья Перовская приказала бомбометальщикам перебраться на набережную Екатерининского канала. Около 14.00 1 марта Вера Фигнер услышала два глухих взрыва, а затем на квартире писателя Глеба Успенского узнала о смерти Александра II.
Народовольцы ждали изменения политического курса. Но вместо предполагавшихся реформ начался разгром петербургской организации. В конце концов, руководители «Народной воли» приняли решение о переводе Исполнительного комитета в Москву. Выехала в Москву и Вера Фигнер. На этот раз полиция твердо взяла след.
Когда аресты захватили Москву, Фигнер перебралась в Харьков. Она отчетливо представляла себе масштаб разгрома «Народной воли» и в любой момент ожидала ареста. Но вместо жандармов к ней приехал известный публицист Михайловский с предложением от правительства заключить своеобразное перемирие. Контакты устанавливали через цепочку посредников. Царь поручил вести переговоры Воронцову-Дашкову, Воронцов-Дашков нашел либерального публициста Николадзе, который передал предложения Михайловскому. В обмен на прекращение террора правительство обещало ввести свободу слова, включая социалистическую пропаганду, и амнистировать некоторых политзаключенных (речь шла об Исаеве). В искренность этого предложения Фигнер не поверила, но согласилась продолжить переговоры через оказавшегося за границей Льва Тихомирова.
Охранка в тот момент даже не предполагала, до какой степени была ослаблена «Народная воля». Опасения полиции по поводу возможности новых терактов подтвердила раскрытая 5 июня 1882 года динамитная мастерская Прибылевых. Однако вскоре жандармы получили самые точные сведения об оставшихся на воле подпольщиках. Эту информацию они получили от члена военной организации народовольцев отставного штабс-капитана Дегаева.
На этот раз Фигнер спастись не удалось. Попытка восстановить «Народную волю», используя опыт входивших в нее офицеров, привела ее к провалу. Утром 10 февраля 1883 года Фигнер была арестована. Александр III, узнав о ее аресте, воскликнул: «Слава богу! Эта ужасная женщина арестована!» Фигнер была доставлена в Петропавловскую крепость, где ее изредка вызывали на допросы. Она стойко перенесла тяготы годичного заключения, хотя в результате длительного молчания ее голос стал резким и скрипучим.
В переписке с братьями и сестрами ей удавалось обходить вопрос о безнадежности своего положения, заменяя его рассказами о прочитанных книгах. Предвидя возможную казнь, она в письме к брату Петру просила позаботиться о матери, напомнив: «…мы, пятеро, взяли от жизни то, что хотели, распоряжаясь вполне самостоятельно устройством и направлением этой жизни, и все шипы, которые зависят от денег и неблагоприятных домашних условий, были устранены нашей матерью.»
После некоторой паузы следователи объяснили, что почти все детали деятельности Фигнер были известны полиции и рассказали, что выдал ее Дегаев. Кроме того, жандармы охотно продемонстрировали показания офицеров-народовольцев, каявшихся в своих поступках. Для Фигнер это было тяжелым ударом, поскольку все эти люди обещали организовать выступления в армейских частях по приказу Исполнительного Комитета.
Бывший лидер сплоченной организации теперь могла расчитывать только на саму себя. Следователи (и видимо, царь) с судом не торопились, надеясь ее морально сломить. Только в сентябре 1884 года Вере Фигнер вручили обвинительное заключение. В это же время ей сообщили, что Дегаев убил завербовавшего его Судейкина и сбежал за границу.
Это событие было косвенным признаком того, что на воле действуют еще какие-то последователи «Народной воли». Через несколько дней после предъявления обвинения Фигнер перевезли в дом предварительного заключения, и начался суд. «Процесс 14-ти» был закрытым, но разрешалось участие адвокатов. Фигнер пригласила адвоката Леонтьева, использовав его для передачи на волю последних распоряжений, которые нельзя было сделать через родных. Свою ответственность она не отрицала и постаралась как можно четче изложить это в своем последнем слове, которое произвело сильное впечатление на каявшихся офицеров.
Но покаяние и прошения о помиловании помогли не всем. 2 женщины (Фигнер и Волкенштейн) и 6 офицеров были приговорены к казни через повешение. Фигнер не стала просить о помиловании и даже потребовала от матери не подавать никаких прошений, каким бы суровым не был приговор. Для большинства приговоренных через 10 дней приговор был смягчен и заменен пожизненным заключением в крепости. Были казнены Рогачев и Штромберг (последний к моменту открытия процесса несколько лет находился в сибирской ссылке).
Началась долгая Шлиссельбургская «эпопея». Эта часть биографии Веры Фигнер подробно изложена в ее мемуарах «Запечатленный труд». Тюремщики часто повторяли, что из Шлиссельбурга не выходят, а выносят. Суть шлиссельбуржского режима кратко выразил смотритель Соколов: «Если прикажут говорить заключенному «ваше сиятельство», буду говорить «ваше сиятельство». Если прикажут задушить, задушу.» В самом деле, в крепости с 1884 по 1906 год казнили 13 человек, умерло — 15 человек, трое покончили жизнь самоубийством и сошло с ума — 5 человек.
Могла так же закончить свою жизнь и Фигнер. Осенью 1889 года, когда во время инспекции тюрьмы была конфискована часть книг, заключенные объявили акцию протеста. Фигнер настаивала на проведении голодовки, но большинство ее не поддержало. И тогда она начала голодать самостоятельно. Вслед за ней к голодовке присоединилась почти вся тюрьма. Но постепенно один за другим заключенные начали прекращать голодовку.
Продолжала голодать только Фигнер. Это уже был принцип. Она заранее решила, что будет голодать насмерть. Ее поддержал только внешне легкомысленный Юрковский. Чтобы спасти Фигнер, двое заключенных заявили, что в случае ее смерти покончат с собой. Этот прием остановил девятидневную голодовку. Но для Фигнер происшедшее показалось предательством, и она прервала отношения с товарищами. Потребовались годы, прежде чем она решила, что голодовка была ошибкой, поскольку нельзя заставлять людей идти на смерть из сочувствия к голодающему.
Хотя все заключенные находились в одиночных камерах, но полной изоляции добиться не могли. Кроме того, Фигнер имела возможность на прогулках встречаться со своей подельницей Волкенштейн (она вышла на волю раньше и погибла в 1906 году при расстреле демонстрации во Владивостоке, а ее внук защищал Ленинград под Шлиссельбургом).
Единственно, что соблюдалось довольно строго, это ограничения на доступ к информации. Даже литературные журналы попадали в крепость с опозданием на год. Существовал, например, запрет на чтение Чехова. Прочитать чеховские произведения Фигнер смогла только после смерти писателя в 1904 году. Они произвели на нее сильное и тяжелое впечатление.
Даже об обстоятельствах смерти П.И.Андреюшкина, В.Д.Генералова, В.С.Осипанова, А.И.Ульянова и П.Я.Шевырева, казненных в Шлиссельбурге в 1887 году, узники крепости впервые услышали только после освобождения. Не узнали шлиссельбуржцы и о начале русско-японской войны. Не узнали шлиссельбуржцы и о начале русско-японской войны. Выручило умение читать между строк, когда в научном журнале прочли заметку о ките, погибшем в дальневосточных водах на минном заграждении.
Смерть Александра III никак не сказалась на судьбе Фигнер. Режим ее содержания оставался неизменным. Почти 13 лет узникам Шлиссельбурга запрещалось какое-либо общение с внешним миром. Только в январе 1897 года Фигнер разрешили переписку с родными (корреспонденция вручалась заключенным два раза в год). Первую весточку с воли она получила от сестры Ольги, испытав при этом и радость и смущение перед незнакомым миром, заметив: «поздняя радость, должно быть, мало или совсем не греет».
В 1903 году Вера Фигнер узнала о том, что ее мать подала прошение о смягчении участи дочери. Сначала эта новость вызвала у заключенной раздражение, но потом из письма сестры она узнала, что мать умирает. На этот раз Фигнер ждала помилования с нетерпением, но встретиться с матерью не успела.
Определенную роль в досрочном освобождении шлиссельбуржских узников сыграли хлопоты княжны Марии Михайловны Дондуковой-Корсаковой и митрополита Петербургского Антония, надеявшихся вернуть бывших революционеров в лоно церкви. Если встреча с княжной была очень эмоциональной, то беседа с церковным иерархом состояла в обсуждении взглядов революционеров на религию. Фигнер отказалась принять благословение от митрополита, который однако под впечатлением своеобразной исповеди неверующей узницы сказал: «Быть может, те, кто верует, как вы, а не другие спасутся!»
В 1904 году пожизненное заключение ей заменили ссылкой в Архангельскую губернию. Могли сослать и дальше, но в связи с боевыми действиями на Дальнем Востоке ссылку в Сибирь существенно ограничили. Путь к месту назначения сопровождался то смягчением официального надзора, позволившим встретиться с членами семьи, то содержанием в Архангельской тюрьме. После непродолжительной заминки, вызванной новым заключением, Фигнер вместе с сестрой Ольгой была 19 ноября 1904 года в сопровождении полиции доставлена в посад Нёноксу в 70 километрах от Архангельска.
Страна, от которой узница Шлиссельбурга была изолирована, за 22 года изменилась настолько, что с ней пришлось знакомиться заново. Даже привычный мир тюрьмы становился иным с новыми обитателями, которых теперь называли не «радикалами», а «политиками».
Неудивительно, что после освобождения Фигнер часто повторяла вопрос: «Что делается в России?» Ответы далеко не всегда радовали, но совершенно неожиданно для нее прозвучали слова М.П.Сажина (мужа сестры Евгении): «Вы представить себе не можете, как разрослось революционное движение: там, где прежде были единицы и десятки, теперь — сотни и тысячи.»
После длительного перерыва Фигнер познакомилась с нелегальными изданиями партии эсеров, в которой, к ее удивлению, народовольцев считали своими учителями. Известия о событиях 9 января сильно потрясли бывшую террористку. В разговоре с Дондуковой-Корсаковой, она даже сказала: «Если б я была в Петербурге, я стояла бы рядом с Гапоном.» Но собеседница, осведомленная в деталях гапоновщины, заметила: «Нет, вы не встали бы рядом с ним, …потому, что вы человек искренний, а Гапон — честолюбец и лжец.»
События 1905 года превратили Фигнер в одного из творцов революции, хотя ее участие в этом было минимальным. С ее авторитетом снова стали считаться. Из Архангельской губернии ее перевели в родную — Казанскую. Путь домой для Фигнер сопровождался политическими акциями, одна из которых была организована архангельскими ссыльными, устроившими на пароходе демонстрацию с поднятием красного флага и исполнением «Рабочей Марсельезы».
Смена мест, несмотря на постоянный надзор со стороны полиции, дала Фигнер ощущение некоторой свободы. Правда, встреча с знакомыми деревнями — Христофоровкой и Никифоровом ее разочаровали. Иногда ей удавалось вести с земляками беседы на политические темы, но и они чаще всего оказывались безрезультатными. Неудивительно, что встретившаяся с Фигнер Е.К.Брешковская, сделала поспешный вывод, что руководительница «Народной воли» «возненавидела деревню».
На самом деле, критическое отношение к аграрным проблемам у Фигнер осталось прежним. Неизменным было и ее отношение к помещичьему землевладению. Когда брат предложил ей долю в фамильном имении, она отказалась от этого дара. По печальной иронии усадьба в Никифорове была сожжена пьяницей-пастухом, которому Вера Фигнер (не владевшая домом) отказалась дать деньги на покупку лошади.
Воспользовавшись тем, что под влиянием Октябрьского манифеста 1905 года был прекращен гласный надзор полиции за ссыльными, Фигнер покинула родной Тетюшский уезд и переехала в Нижний Новгород. Она надеялась, что в крупном городе ей удастся присоединиться к организованному общественному движению, но просчиталась. В конце 1905 года крупные оппозиционные организации Нижнего Новгорода были разгромлены. Поневоле Фигнер довольствовалась «малыми делами», вроде помощи голодающим.
Шлиссельбургское заточение не прошло бесследно для ее здоровья, и особенно — для психики. Любое переживание оборачивалось для нее рыданиями или истериками. Страх перед новым арестом заставлял видеть агентов полиции в каждом прохожем. По дороге в Нижний Новгород Фигнер обратилась за помощью казанскому невропатологу профессору Л.О.Даркшевичу, который порекомендовал ей не прятаться от шумной толпы, но придерживаться созерцательного образа жизни, исключающего активную деятельность. Врач посоветовал ей не писать мемуары в течение 5 лет, чтобы не бередить едва зажившие душевные раны. Хотя эти рекомендации звучали странно для революционерки, но Фигнер вынуждена была с ними согласиться.
Вместо новых рискованных акций против самодержавия, немолодая женщина должна была прежде всего заботиться о здоровье. В ноябре 1906 года ей разрешили выехать за границу для лечения. Считалось, что политикой после 22 лет заключения она заниматься не станет.
В первые месяцы своего пребывания за границей Фигнер в самом деле отдыхала и лечилась. Правда, круг ее общения и здесь был оппозиционным. Она встретилась на Капри с Горьким и Леонидом Андреевым. Но в поисках единомышленников Вера Фигнер не могла ограничиться кругом литераторов. С ней старались встретиться те, для кого «Народная воля» была образцом для подражания. В курортном городке Алассио на Итальянской Ривьере Фигнер познакомилась с руководителем Боевой организации эсеров — Азефом, а чуть позже в Болье — с Б.В.Савинковым и Гершуни.
Отдых и лечение все больше сочетались с политикой. Взгляды Веры Фигнер не изменились. Едва оправившись от тюремных недугов, она заявила Гершуни о своей готовности вступить в партию эсеров. В 1907 году Фигнер вернулась в Россию, чтобы заняться привычной нелегальной работой. После остановок в Гельсингфорсе и Териоках, она переехала в Выборг, где в то время находилась штаб-квартира партии эсеров.
Знаменитой террористке не стали давать чрезмерно рискованные задания. Осенью 1907 года ей поручили съездить в Воронеж, чтобы получить деньги у одного из сторонников партии эсеров, однако хранитель кассы, выдать требуемую сумму отказался. Такой же неудачной оказалась организация побега М.Спиридоновой, в котором посильное участие принимала Фигнер.
Более приятные впечатления у нее остались от встречи в Петербурге с профессором Лесгафтом, который устроил своей бывшей ученице экскурсию по основанному им институту и даже выразил готовность принять ее на работу, но эта идея едва ли была осуществимой из-за нелегального статуса сотрудницы. Наиболее удачным из всего сделанного Фигнер в 1907 году стала организация «Шлиссельбургского комитета», который занялся решением бытовых проблем освобождаемых узников.
Авторитет бывшей руководительницы «Народной воли» был так велик, что ей поручили разбираться в деле Азефа. На I конференции партии эсеров, проходившей в Лондоне летом 1908 года Фигнер на вопрос о доверии к руководителю Боевой организации, уже подозревавшемуся в связях с полицией, высказалась против его отставки.
В октябре 1908 года вопрос об Азефе вновь рассматривался в третейском суде (Судебно-следственной комиссии), в составе которого были Фигнер, Лопатин, Натансон и Кропоткин. И снова Вера Фигнер, выбирая между свидетельствами бывшего сотрудника «охранки» Бакая и террориста Азефа, поверила последнему. Уже после очередного оправдания лидеры эсеров получили от директора департамента полиции Лопухина прямое подтверждение провокаторской деятельности руководителя Боевой организации. Однако, вопреки решению ЦК, В.М.Чернов и Б.В.Савинков во время встречи с Азефом, не решились убить предателя. Столкнувшись с нежеланием соратников признавать свои ошибки, Вера Фигнер в 1909 году сообщила Натансону и Авксентьеву о своем выходе из рядов партии эсеров.
Уйдя из партии, она не прекратила полностью политическую деятельность. Не в ее натуре было сидеть сложа руки. Основной заботой Фигнер стала судьба политических заключенных в России. Она готовила публикации о положении узников, выступала на митингах в поддержку революционеров. Большую помощь в этих кампаниях ей оказывал знаменитый теоретик анархизма П.А.Кропоткин, с которым Фигнер поддерживала добрые отношения вплоть до самой его смерти.
Начало мировой войны застало Веру Фигнер в Швейцарии. Она не была сторонницей ни одной из воевавших коалиций, но, выбирая из двух зол, симпатизировала Антанте. Отсиживаться в нейтральной стране она не хотела и решила вернуться на родину. Перед отъездом Фигнер слушала в Монтрё доклад В.И.Ленина о войне, содержание которого показалось бывшей эсерке совершенно чуждым.
Путь в Россию в начале 1915 года был достаточно сложным. Сначала Фигнер доехала до итальянского порта Бриндизи, затем морем перебралась в Салоники, откуда через Сербию, Болгарию и Румынию прибыла к русской границе. На станции Унгены знаменитую соотечественницу арестовали, хотя никаких конкретных обвинений предъявить ей не могли. Один из жандармов на пограничной станции, разглядывая документы бывшей руководительницы «Народной воли», не удержался от замечания: «Вот и мы, пожалуй, попадем на страницы истории!»
Для Веры Фигнер снова наступили тюремные будни. Ее перевезли в Петербург, откуда после непродолжительного заключения, неблагонадежную странницу выслали в Нижний Новгород под надзор полиции. Казалось, о Фигнер должны были забыть, но уже в 1916 году ее появление на лекции в Харькове вызвало овацию. А в 1917 году она снова была в центре внимания среди немногих выживших «семидесятников».
После Октября 1917 года ее отношение к Советской власти долго было сдержанно враждебным. Она то и дело протестовала против тех или иных решений правительства: выражала возмущение разгоном Учредительного собрания, в которое была избрана от партии эсеров; требовала снятия ограничений с прессы; выступала против смертной казни и заложничества.
Фигнер наравне со всеми переносила тяготы Гражданской войны. Жизнь на осьмушку хлеба вызвала у нее малокровие. Чтобы справиться с последствиями полуголодного существования, Фигнер в мае 1919 года выехала в Севский уезд Орловской губернии. Однако надежды на нормальное питание обернулись тревогами прифронтовой полосы и потерей сестер — Лидии Николаевны Стахевич, скончавшейся от инсульта, и Ольги Николаевны Флоровской, заразившейся тифом. От неминуемой гибели Фигнер спасла жена известного химика Баха (в прошлом — народовольца), которая в марте 1920 года вывезла измученную женщину в Москву.
Возвращение к нормальной жизни для бывшей народоволки, означало участие в общественной работе. Бороться даже против чужой социалистической партии она не стала, оставаясь осторожным критиком большевиков. Она написала мемуары о тех, кого ей пришлось пережить. Одновременно Фигнер входила в руководство десятка обществ, участвовала в издании сборников по истории революционного движения, не стесняясь упоминать в них ставших врагами Советской власти эсеров. Она написала некролог на смерть Ленина, высоко оценив его вклад в революционное преобразование России, и при этом в один из редактировавшихся ей сборников («На женской каторге» 1930 года) была включена заметка о покушавшейся на Ленина Фанни Каплан.
С именем Фигнер по-прежнему считались. Поддержка бывшей народоволки упрощала официальное решение многих вопросов даже для оппозиционных организаций. Так, в 1921 году она взялась за формирование Всероссийского общественного комитета по увековечению памяти П.А.Кропоткина. 6 ноября 1921 года она была избрана председателем Исполнительного бюро Кропоткинского комитета и оставалась на этой должности вплоть до 1934 года. В рамках комитета при участии Фигнер действовала организация «Черный крест», оказывавшая помощь арестованным анархистам и их семьям. По инициативе Веры Фигнер и при поддержке Моссовета 9 декабря 1923 года был открыт музей Кропоткина в Штатном переулке, переименованном по этому случаю в Кропоткинский.
В 1926 году, когда ей исполнилось 74 года, она получила персональную пенсию. С 1 января 1933 года это пособие было повышено до 400 рублей. Теперь у нее была относительно обеспеченная старость. Вряд ли Фигнер просила об этом сама. Как и прежде, она охотно жертвовала своим заработком во имя того, что казалось ей целесообразным. Так, в 1931 году на деньги Фигнер была построена школа в селе Большое Фролово Тетюшского района.
Круг друзей и знакомых старой революционерки неуклонно сужался. В 1926 году ушел из жизни старейший из членов «Народной воли» М.Ю.Ашенбреннер. В 1938 году умер бывший народоволец Фроленко, незадолго до смерти вступивший в ВКП(б). Последней ниточкой, связывавшей Веру Фигнер с прошлой деятельностью, был «шлиссельбуржец» Николай Александрович Морозов, ставший в 1932 году академиком и охотно называвший себя членом партии «Народная воля».
Общественные обязанности у Веры Фигнер тоже сокращались. В 1935 году было закрыто Общество бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев, в котором она состояла. 2 октября 1938 года прекратил автономное существование Кропоткинский музей, экспонаты которого были были переданы в Музей революции. Еще одной утратой для Фигнер стала смерть вдовы П.А.Кропоткина — Софьи Григорьевны, скончавшейся 17 декабря 1941 года. Да и самой бывшей руководительнице «Народной воли» оставалось жить совсем немного.
С детства ее учили не просить и не быть обузой. Поэтому, когда в 1941 году ей предложили эвакуироваться, она ответила: «Спасайте живых». Она родилась накануне первой обороны Севастополя, а умерла перед самым падением Севастополя в июне 1942 года и сама была в чем-то похожа на осажденную крепость, не сдающуюся даже в безнадежном положении.
Cсылки:
Прилагаются мемуары племянницы Фигнер — Марианны Эдвиновны.
Вера Фигнер в 1880 году.
Вера Фигнер в 1927 году.
