Странная археология

Древние сокровища всегда были в цене. Вещи, на изготовление которых уходили годы, могли в один момент обогатить любого удачливого кладоискателя. Надо было только найти письменное или устное описание дороги к этим сокровищам. Поэтому никого не удивляло, что по западным и восточным базарам вместе с торговцами и ворами крутились искатели редкостей.

Соседство с криминалом было небезопасным даже для вполне законопослушных исследователей. Это суждено было испытать на себе основателю современной археологии Иоганну-Иоахиму Винкельману, который неосторожно показал свои находки рецидивисту Арканджели и был зарезан в Триесте 8 июня 1768 года.

В отличие от уголовников, официальные учреждения до XVIII века культурным наследием человечества интересовались мало. Коллекции произведений древнего искусства были преимущественно достоянием частных лиц, начиная с купцов и кончая монархами. Ознакомившись с древнегреческими мифами, состоятельные читатели вполне могли позволить себе слабость храпеть в окружении античных мраморов. Если ценные предметы не попадали в антикварные магазины, их пытались найти где-нибудь на развалинах и, наконец, просто похищали у недостаточно рачительных хозяев.

Среди многочисленных любителей античности особенно отличился британский посол в Османской империи лорд Элджин (Элгин, а без титула — Томас Брюс), решивший поправить свое финансовое положение за счет покойного Фидия. Английский представитель был обременен многочисленными делами. С 1799 по 1803 годы он решал в Стамбуле важные вопросы по укреплению британского влияния на Ближнем Востоке и вытеснению из Египта наполеоновских войск. Одновременно, пользуясь близостью к античным развалинам, лорд Элджин решил украсить свой дом в Шотландии образцами древнегреческого искусства. Сперва у него даже не было намерения заполучить оригиналы. Он нанял художников во главе с Джованни Батиста Лузиери (1755-1821), которые должны были сделать копии с древних образцов (в группе числился «калмык» Федор Иванович).

В марте 1800 года люди Элджина приступили к работе в Афинах. Почти год они были заняты перерисовкой и изготовлением копий с памятников, расположенных в нижней части города. На Акрополь, использовавшийся в качестве крепости, турецкие власти посторонних не пускали. Между тем, именно в Парфеноне оставались легендарные мраморные изваяния. Даже лорду Элджину потребовались немалые усилия и взятки, чтобы получить от «Сиятельной Порты» пропуск для художников на территорию Парфенона. Живописцы и скульпторы были наверняка счастливы увидеть воочию то, о чем другие европейцы могли только прочитать. Однако Элджину этого было мало. По мере продвижения работ в Афинах, к их результатам стали проявлять состоятельные родители леди Элджин. Теща британского посла посчитала недостойным своего положения приобретение копий. И она стала донимать зятя идеей вывоза подлинных статуй.

Долго сопротивляться напору родни лорд не смог. Практическое ведение переговоров о вывозе статуй было поручено секретарю Элджина — Филиппу Ханту. Со ссылкой на султанский фирман английские представители убедили коменданта Акрополя (дисдара) в том, что разрешенный вывоз «мрамора» относится к статуям. Начался демонтаж знаменитого фриза Парфенона. Куски былого великолепия отпиливались и спускались вниз на веревках, причем не всегда аккуратно. Куски карнизов, мешавшие транспортировке просто сбрасывались вниз. Вместе с частями фриза была срезана капитель одной из колонн.

Уже на земле знаменитые творения Фидия были тщательно упакованы и отправлены в Пирей. Мраморам предстоял долгий путь в дом Элджина, где они должны были украсить танцевальную залу. Дорога оказалась небезопасной. 5 (17) сентября 1802 года по пути в Лондон у острова Киферы в заливе Авлемон затонуло судно «Ментор», на борту которого находилось 17 ящиков с акропольскими мраморами. Потребовалось почти 2 года, чтобы с помощью местных ныряльщиков поднять на поверхность потерянный груз.

К этому моменту обладатель афинских сокровищ, успешно выполнивший дипломатическую миссию, уже спешил домой. Однако путь в родную Шотландию растянулся из-за непредусмотрительности бывшего посла. В 1803 году при пересечении французской территории лорд Элджин был задержан и провел три года в фактическом плену, как представитель недружественной державы. Затянувшаяся дипломатическая миссия плохо отразилась на его финансовом положении. В 1811 году Элджин пробовал добиться от правительства компенсации убытков, которые оценил в 62440 фунтов. Лондонское начальство на слово бывшему послу не поверило и предложило выплатить 30 тысяч фунтов. Между тем, деньги лорду Элджину требовались срочно. После печальных размышлений о превратностях судьбы он решился расстаться с афинскими сокровищами. Для оценки мраморов Парфенона в Лондон были приглашены в 1814 году известный антиквар Висконти и знаменитый скульптор Антонио Канова.

Авторство Фидия было подтверждено, после чего Элджин обратился к парламенту с просьбой передать знаменитые изваяния в Британский музей «для поощрения искусств» за какие-то несчастные 74 тысячи фунтов. Для приобретения коллекции был образован специальный комитет, который занялся изучением законности происхождения коллекции и ее оценки. Поскольку произведения Фидия были признаны бесценными, то цену каждый парламентарий назначил свою, исходя из опыта аналогичных покупок. Некоторые общественные деятели считали, что приобретение коллекции Элджина — недопустимая роскошь, в то время, когда десятки тысяч детей не могут получить полноценное образование. Во имя все того же будущего поколения члены парламентской комиссии все-таки сошлись на сумме в 35 тысяч фунтов, имея в виду потратить еще до 50 тысяч фунтов на строительство подходящего зала для афинской коллекции. Элджину ничего не оставалось, как признать справедливость этой цены. С 1816 года мраморы Парфенона стали собственностью Британского музея.

Коллекция Элджина не принесла ее обладателю желанного обогащения. Более того, она стала поводом для обвинения британского посла в бесчестности и вандализме. Каждый из состоятельных англичан, посещавших Афины, считал своим долгом напомнить соотечественникам о разорении Парфенона. Титулованный любитель античности превратился в объект издевательств. Не помог Элджину и символический жест в виде передачи афинским властям часов, установленных на рыночной площади. Репутацию лорда не смогли восстановить и его потомки. Его сын Джеймс Брюс (восьмой лорд Элджин), развивая печальную семейную традицию, в 1860 году отдал приказ об уничтожении Старого Летнего дворца в Пекине.

Надо отметить, что и местные жители не пытались бороться за сохранение памятников. Турки, хотя и выражали недовольство разорением Акрополя (рядом была мечеть и жилые дома), тем не менее, подчинились приказам Порты. Так же равнодушно отнеслось к утрате национального достояния и большинство афинских греков. Более того, непосредственно на месте вывозом «мраморов» руководил британский вице-консул грек Спиридон Логофетис Хоматьянос, человек неглупый, но алчный. Наиболее авторитетный среди православных афинян епископ Григорий считал интерес к античному искусству греховным. Ярым противником деятельности Элджина был лорд Байрон, но мнение поэта терялось в общем хоре политиков, заботившихся о «поощрении искусств» исключительно в Британском музее.

Не считались британские власти и с позицией некоторых французских дипломатов, выражавших недовольство разграблением Парфенона. На самом деле, многие гости из Парижа были недовольны не уродованием выдающегося памятника архитектуры, а невозможностью получить разрешение на вывоз тех же мраморов в Лувр. Французский консул в Афинах Луи Фовель не жалел слов для характеристики поступков Элджина: «Это преступное деяние цивилизованного варвара, который изувечил произведение Фидия». При этом консул умолчал о том, что еще в 1788 году он сам по поручению французского посла Огюста Шуазеля-Гуффье (в 1797-1800 годах возглавлявшего Санкт-Петербургскую Академию художеств, предка философа Бердяева) отломал «кусочек» от восточного фриза Парфенона.

Если в Афинах повреждение произведений древнего искусства вызывало какой-то протест, то в более удаленных районах Османской империи аналогичные поступки оставались вне поля зрения сколько-нибудь образованных европейцев. Добраться до многих памятников удавалось единицам. Исключением был генерал Бонапарт, подготовившийся к изучению Египта более основательно. В походе к берегам Нила его сопровождали 175 ученых, среди которых был бывший королевский дипломат и неутомимый рисовальщик Виван Денон (в прошлом — сотрудник посольства в Петербурге, откуда его выдворили то ли за шпионаж, то ли за похищение актрисы). Итогом нескольких лет работы стали десятки альбомов, запечатлевших сохранившиеся на поверхности памятники прошлого. Спустя десять лет собранные Деноном (к этому времени — директором Лувра) материалы были изданы в многотомном «Описании Египта», ставшем одним из важнейших источников для дешифровки древней письменности.

Вывезти более массивные находки ученые спутники Наполеона не успели. Как только французы со своими египтологическими трофеями покинули берега Нила, на их место прибыли любители древних культур из Великобритании. Часть наполеоновской добычи вместе со знаменитым Розеттским камнем попала в руки британского командования, а затем — в Британский музей.

Снаряжать государственную экспедицию в Египет англичане не стали. Любители древностей с туманного Альбиона сами обладали немалыми капиталами, чтобы скупать затерянные в песках сокровища фараонов. Как и лорд Элджин, они не пытались лично с помощью лома и лопаты извлечь из-под земли редкие находки. Зато к их услугам были многочисленные искатели доходных приключений.

Поиски произведений древнеегипетского искусства возглавил британский представитель в полунезависимом Египте Генри Солт (1780-1827). Начинающий дипломат к этому времени выполнял дипломатические поручения в районах, примыкающих к Красному морю. Ему удалось проникнуть в труднодоступные районы Эфиопии и установить дипломатические контакты с правителем области Тигрэ.

Жажда знаний сочеталась у Генри Солта с жаждой приобретения произведений древнего искусства. Но в походах по Эфиопскому нагорью много унести он не мог. Совсем иные возможности возникли у него в 1816 году, когда он был назначен генеральным консулом Великобритании в Египте. К этому моменту в Каире уже действовал другой искатель сокровищ — генеральный консул Франции Бернардино Дроветти. Менялись императоры и короли, а бывший наполеоновский дипломат неутомимо подбирал все, что плохо лежало на поверхности и в гробницах. И делалось это «не корысти ради, а токмо волею пославших» его монархов. Первую часть своей добычи Дроветти продал королю Пьемонта, вторую — королю Франции и остатки — прусскому королю. Другой земляк Дроветти — Джузеппе ди Ниццоли, работавший в австрийском консульстве в Каире, наладил переправку древнеегипетских находок в Венское императорское собрание монет и древностей.

Успехи коллег не давали покоя Генри Солту, который стал искать помощников для создания собственной коллекции. При посредничестве щвейцарского путешественника Иоганна Людвига Буркхардта ему удалось наладить связи с Джованни Бельцони, который к этому времени перепробовал множество профессий и был готов к новым авантюрам за приемлемое вознаграждение. Узнав, что Солту нужны древние памятники, каирский итальянец наскоро выяснил, где еще осталось что-то нетронутое, и отправился на поиски вверх по Нилу.

Для начала Бельцони взялся за статую Рамзеса II в Фивах. Первый трофей оказался настолько велик, что агент Солта даже не пытался его вывезти целиком. Пришлось ограничиться только головой, которую в 1817 году отпилили и отправили в Лондон. Бельцони увлекся новой работой и бросился на поиски образцов древнеегипетского искусства, пригодных для перемещения. В Долине Царей ему удалось найти саркофаг фараона Сети I. Однако Генри Солт уплатил за пустой гроб всего 75 фунтов, и Бельцони тут же разорвал контракт со своим заказчиком (впоследствии Солт перепродал саркофаг за 2 тысячи фунтов). Британский консул не ограничивал свои поставки исключительно Британским музеем. Следующую свою коллекцию, насчитывавшую более 4 тысяч предметов, он продал французскому королю Карлу X.

После разрыва с Бельцони Генри Солт вынужден был искать новых посредников для пополнения своей коллекции. Одним из таких перекупщиков произведений древнеегипетского искусства стал Джованни д’Атанази (1798-1854), более известный под кратким именем Янни. Как и Бельцони, он занимался главным образом поисками сокровищ и преуспел на этом поприще. Янни начал сотрудничать с британскими дипломатами еще в 1813 году, когда генеральным консулом в Каире был Эрнест Миссет. Торговец древностями быстро учитывал интересы клиентов и не упускал случая, чтобы пополнить свой склад древнеегипетских товаров. Только в 1837 году на аукционе Сотби Янни выставил около 900 предметов.

Атанази на десять лет перебрался в египетские Фивы и перерыл окрестности в надежде на выгодные находки. В 1828 году ему удалось очистить от песка развалины храма Аменхотепа III, среди которых находились хорошо сохранившиеся статуи сфинксов с лицом фараона. Едва Янни разглядел эти изваяния, как у него появились выгодные покупатели. На находки из Фив обратил внимание русский чиновник Андрей Николаевич Муравьев, который сообщил послу России в Константинополе графу Рибопьеру о возможности приобретения древних изваяний за 100 тысяч франков. Пока Николай I получил доклад и приценивался, сфинксов продали во Францию, но из-за начавшейся в 1830 году революции не успели отправить в Марсель. В торг снова вмешались представители России, которые перекупили ценный груз за 40 тысяч рублей. В 1832 году сфинксов доставили на берега Невы, где и установили на специально построенной пристани.

Древнеегипетские памятники стали настолько популярны, что их присутствие в центре европейских столиц превратилось в признак хорошего тона. Особенно привлекали внимание огромные обелиски, поставленные при фараонах Нового царства. Свидетельством одного из первых набегов на древнеегипетские достопримечательности остается обелиск Тутмоса III (Дикилташ), вывезенный в 390 году по приказу императора Феодосия I из святилища Амона в Карнаке и ныне украшающий площадь Султанахмет в Стамбуле. Еще до византийцев 13 обелисков перевезли в Рим и 3 — в Александрию. 5 октября 1836 года на площади Согласия в Париже был установлен обелиск Рамзеса II, который был перевезен в Александрию еще при императоре Августе.

Там же, в древней столице Птолемеев, нашли для себя подходящий памятник и англичане, установившие в 1878 году «иглу Клеопатры» (изготовленную при Тутмосе III и подаренную Великобритании еще в 1819 году) на набережной Виктории. Лондонский обелиск был изготовлен египтянами в паре с еще одной «иглой», однако им не суждено было стоять вместе. Последний из александрийских обелисков отправился за океан. Его приобрел для Центрального парка в Нью-Йорке издатель «Нью-Йорк уорленд» Уильям Генри Герлберт (William Henry Hurlburt). Если парижский обелиск приобретали при участии великого египтолога Шампольона, то американский монумент выбирался на глаз. Герлберт описал параметры своей покупки очень приблизительно: «…сойдет любой, лишь бы был старым». Хедив Египта Исмаил-паша в обмен на древний памятник, кроме денег, получил обещание открыть американский рынок для египетского хлопка.

Исследование древних культур становилось задачей государственной важности. Для лучшей координации разнородных политических и научных интересов начали формироваться специальные организации, получавшие поддержку как из благотворительных, так и из официальных источников. Таким исследовательским центром стало британское Королевское Азиатское общество. Первоначально его спонсором была Ост-Индская компания. 11 августа 1824 года Азиатское общество было окончательно утверждено специальной королевской хартией, согласно которой задачей новой организации провозглашалось «исследование предметов, способствующих науке, литературе и искусству в отношении Азии».

На первых порах основным полем деятельности Королевского Азиатского общества была Индия и особенно — изучение санскрита. Однако постепенно в круг интересов британских властей попадали все новые регионы, и к концу XIX века, кроме Индостана, члены общества занимались также мусульманскими странами от Малайи до Марокко, а также Китаем и Центральной Азией. Параллельно был образован Восточный клуб (Oriental Club), членом которого мог стать только член Азиатского общества. Среди джентльменов, посещавших это привилегированное заведение, были многие чиновники, решавшие ключевые вопросы внешней политики Великобритании на Востоке. Первым (и единственным) председателем Восточного клуба был избран герцог Веллингтон.

Расширение сферы британского контроля на Среднем Востоке увеличивало спрос на чиновников, способных беседовать с местными жителями без посредничества сомнительных толмачей. Знание языков и местных обычаев стало цениться не меньше, чем владение штыком и саблей. А если эти навыки удавалось совмещать, то карьера в британской колониальной администрации была почти обеспечена. Чиновники все меньше полагались на случайных подрядчиков, которые по сходной цене брались откопать все, что было зарыто много веков назад. Инициатива в изучении древних памятников стала поощряться.

Примером такого продвижения по службе стала карьера британского чиновника Генри Кресвика Роулинсона (1810-1895), с 1827 года работавшего в качестве служащего Ост-Индской компании. После пяти лет службы в 1-м Бомбейском гренадерском полку, усердие и лингвистические способности молодого офицера были должным образом оценены начальством, и его направили военным советником в Персию для переучивания шахской армии в благоприятном для Великобритании духе.

На некоторых портретах Роулинсона изображали кабинетным ученым, склоненным над древними письменами. Такой образ неплохо передавал его вклад в археологию, но ни в малейшей степени не соответствовал его физическим данным и характеру основной работы. Книжного червя, домоседа Роулинсона не существовало. Зато был энергичный колониальный чиновник, физически крепкий решительный офицер, способный постоять и за себя и за интересы Великобритании.

Роулинсон быстро освоил фарси и одновременно проявил интерес к древней персидской истории. Во время многочисленных поездок по стране он пунктуально собирал и передавал начальству сведения, как политического, так и археологического характера. Впрочем, самый большой официальный документ, который ему предстояло расшифровать находился не в сейфе, а на Бехистунской скале. Функции сканера Роулинсон взял на себя. Часть текста он разглядел с помощью подзорной трубы, а незаметные снизу куски клинописи перерисовал в 1836 году, шатаясь на неустойчивой лестнице. Последнюю часть текста скопировал нанятый для этих целей мальчишка.

Успешное копирование Бехистунской надписи (даже без дешифровки) уже само по себе следовало считать значительным вкладом в науку, однако Роулинсон не ограничивался духовным обогащением своих соотечественников. Интересуясь взглядами персидского царя Дария I, британский офицер не менее внимательно следил за реализацией планов русского императора Николая I. В 1837 году Роулинсон передал английскому послу в Тегеране информацию о поездке в Афганистан русского агента Виткевича. Британский МИД оценил оперативность своего соотечественника и назначил его официальным агентом в Кандагаре. Роулинсону стало не до древней клинописи. Он был целиком поглощен борьбой с усилением русского влияния в Средней Азии. Итогом этих усилий стала 1-я англо-афганская война (1838-1842), стоившая немалых жертв и не принесшая Великобритании существенных дивидендов.

Однако на фоне провалов многих официальных лиц, Роулинсон продемонстрировал умение успешно входить в Афганистан и выходить из него. За отличия в колониальной войне бывший представитель в Кандагаре был в 1844 году удостоен Ордена Бани и назначен политическим агентом в Багдаде.

Возвращение на родину клинописи, позволило Роулинсону возобновить прерванные исследования древней письменности. Координируя действия британской агентуры в арабской части Османской империи, он одновременно поощрял археологические экспедиции в разных уголках Месопотамии.

Роулинсон не был первым британским исследователем Древнего Двуречья. Его предшественник на посту консула в Багдаде Клаудиус (Клод) Джеймс Рич (1787-1821) составил немало описаний древних городов и мест, где эти города могли быть. С 1803 года этот юный сотрудник Ост-Индской компании прошел вдоль и поперек караванные пути от Багдада до Дамаска. Владея десятком языков (даже немножко — китайским), он умел хорошо переодеваться и налаживать важные торговые связи. В 1811 году он издал очерк о десятидневном путешествии в Вавилон, на который обратил внимание поэт Байрон. Вести более детальные исследования Рич не мог, а возможно и не хотел. Через десять лет он совершил поездку в Курдистан, где провел предварительное обследование холма Куюнджик, предположив, что под ним скрываются развалины Ниневии, до этого считавшейся вымыслом авторов Библии (на странные холмы в Курдистане Рич обратил внимание еще в 1808 году). Благодаря профессиональной наблюдательности британского представителя европейские исследователи получили более точное представление о перспективном в археологическом отношении районе. Дневники Рича были переработаны и изданы его вдовой (коллекции купил Британский музей).

По мере укрепления европейского присутствия в Месопотамии, помимо дипломатических и торговых миссий, на родину древних культур зачастили археологические экспедиции. 25 мая 1842 года на севере нынешнего Ирака в городе Мосуле появился французский исследователь Поль Эмиль Ботта, к этому моменту немало поработавший в разных уголках мира: от Гавайских островов до Абиссинии. Как и Роулинсон, он выполнял поручения Азиатского общества (Societe Asiatique), но не британского, а французского. Почти одновременно с аналогичной лондонской организацией, в Париже решили поддержать своих ориенталистов и археологов. Первоначально французское Азиатское общество существовало на взносы его членов, однако со временем при нем был создан специальный фонд и начали проводиться сборы денег на нужды востоковедения, к которым затем подключился и король Луи-Филипп. Из этих сбережений и были выделены некоторые суммы Полю Эмилю Ботте, который подрядился найти развалины древней столицы Ассирии — Ниневии.

Цены в Мосульском вилайете были вполне доступными для европейского кармана и позволяли нанимать рабочих в окрестных селах. Нужно было предварительно договориться со старейшинами племен и губернатором провинции. Чтобы упростить взаимоотношения с местными турецкими властями, Ботту 25 мая 1842 года назначили консулом в Мосуле. Саму легендарную столицу Ассирии французский консул не нашел, хотя она находилась буквально у него под ногами. Но зато Ботта записал себе в актив открытие развалин дворца Саргона II в Дур-Шаррукине, который и объявил Ниневией. В июне 1843 года французский консул уже писал своему другу Левассеру: «Мои успехи с древностями станут большим сюрпризом для просвещенного мира.»

Сюрпризы Ботты обеспокоили его британских «партнеров», которые к этому времени больше интересовались судьбой ассирийцев-христиан, чем ассирийцев-язычников. В 1840 году в районе Мосула были направлены английские миссионеры Эйнсворт и Рассам. Однако по мере активизации французских раскопок, знаток древности Роулинсон занялся организацией собственной экспедиции. Ему требовался человек, способный правильно оценить важность тех или иных находок.

Выбор пал на Генри Остина Лейарда. Этот начинающий юрист, несмотря на тягу к знаниям, получил весьма поверхностное образование и только выбирал поле деятельности. К моменту отъезда на Ближний Восток он планировал всего лишь посетить Персию, однако именно в этот момент англо-персидские отношения были разорваны. Вместо экзотических базаров, Лейард посетил районы только что разоренные правителем Египта Мухаммедом Али.

Он побывал в Палестине и, в конце концов, добрался до Месопотамии, откуда уже нелегально совершил несколько поездок в Персию. Свои впечатления он фиксировал не только в дневниковых записях, но и в зарисовках. Чтобы получить хоть какой-то заработок, он послал свои рисунки, сделанные в Мосуле? британскому послу в Турции — Стратфорду Каннингу. У влиятельного дипломата картинки, полученные из удаленного района, вызвали большой интерес. Лейард был назначен личным секретарем Каннинга. Амбициозный рисовальщик охотно брался и за политические поручения, организуя на Мальте британскую газету — «Мальта таймс». На одну из публикаций в мальтийской газете, посвященную раскопкам в предполагаемой Ниневии, обратил внимание Роулинсон. Источником этих репортажей был сам Ботта, с которым Лейард был знаком и состоял в переписке. Оценив перспективность неисследованных Боттой холмов Нимруд и Куюнджик, он постарался убедить Роулинсона, а через него и Каннинга, в целесообразности поисков ассирийских сокровищ.

Серьезным стимулом для британских дипломатов стало намерение Ботты начать раскопки на холме Куюнджик. На научные цели Лейард получил от Каннинга всего 150 фунтов и кучу указаний о том, как выкопать из земли ценные предметы и при этом не поссориться с турецкими властями. В октябре 1845 года британский исследователь прибыл в Мосул и 8 ноября приступил к раскопкам на холме Нимруд.

Добившись первых результатов, Лейард попытался сразу же получить разрешение на продолжение работ от мосульского губернатора Мохаммеда Керытлы-оглу. В этих переговорах археологу помогали британский вице-консул Христиан Рассам и торговец Генри Росс. Турецкий паша, хотя и потерял один глаз и ухо, проявил чрезмерную проницательность и заподозрил, что раскопки ведутся с целью поиска древних кладов. Идти на открытый конфликт британцы и турецкий губернатор не хотели, но делали все возможное, чтобы сохранить за собой право на поиски предполагаемых сокровищ. Убедившись, что доводы разума на мосульского пашу не действуют, Лейард обратился к Каннингу с просьбой получить официальное разрешение султана (фирман) на раскопки.

В Стамбуле отнеслись к мнению британского представителя настолько сочувственно, что постарались сразу же заменить строптивого губернатора более покладистым, который позволил Лейарду возобновить раскопки. Однако борьба дипломатов за обладание ассирийскими развалинами на этом не закончилась. Ботта тоже сообразил, что начатые Лейардом работы могут принести богатую добычу и сам попросил у султана разрешение на раскопки холма Куюнджик. Чтобы закрепить за собой права на многообещающий холм, Лейард поспешил вырыть там несколько траншей, создавая эффект присутствия. Символические работы на Куюнджике продолжал вести Генри Росс.

Но первый этап раскопок в окрестностях Мосула оказался для британцев малорезультативным. Лейарду продолжали мешать местные чиновники. Активно противодействовали раскопкам и курды-йезиды, нападения которых пришлось отражать с помощью турецких войск. Плохо было и с деньгами. Только после неоднократных напоминаний Британский музей прислал 1000 фунтов. В конце концов, Лейард получил долгожданный фирман на ведение раскопок, и 1 ноября 1846 года исследования холма Нимруд возобновились.

По мере удаления земли на месте невзрачного возвышения обозначились развалины ассирийского города Калах (Кальху). Теперь на пути Лейарда стояли препятствия не официального, а профессионального характера. Обнаруженные среди развалин надписи некому было прочитать. Только спустя несколько лет Роулинсон смог разобрать на знаменитом «Черном обелиске» имена ассирийского царя Салманассара и израильского царя Иегу (Ииуя). Обозначились первые успехи и в раскопках Ниневии. Из-под земли были извлечены огромные статуи крылатых быков с человеческими лицами.

Весной 1847 Лейард приступил к отправке своих находок в Лондон. По опыту Боты были построены плоты, на которых огромные статуи сплавлялись по Тигру в Багдад и далее к морю. В июне 1847 года вслед за своими грузами отправился и Лейард. Ему не терпелось лично продемонстрировать британской публике свидетельства легендарной ассирийской культуры. Кроме того, был повод отчитаться и о своем участии в урегулировании турецко-персидского пограничного конфликта, завершившегося в 1847 году подписанием Эрзерумского договора.

В декабре 1847 года Лейард вернулся в Лондон. Его сопровождал молодой уроженец Мосула Гормузд Рассам (брат вице-консула). Почти одновременно в Британский музей начали поступать знаменитые статуи с холма Нимруд. Вся работа по исследованию собранного на ассирийских развалинах материала была еще впереди, но впечатление от находок было грандиозным. Оксфордский университет поспешил присвоить исследователю Ассирии степень доктора гражданского права. В течение полутора лет Лейард подготовил и издал книгу «Ниневия и ее развалины», очерки о халдейской церкви и секте йезидов и огромный том иллюстраций «Памятники Ниневии». Вся эта лихорадочная деятельность должна была подготовить дальнейшую карьеру автора.

Вполне вероятно, Лейард не собирался возобновлять прерванные раскопки, но первые попытки заняться политикой не принесли желаемых результатов. Однако роль полуофициального представителя по изучению памятников в окрестностях Мосула была уже недостаточной для признанного ученого. Лейард возвращался на берега Тигра с солидной суммой денег и должностью атташе при британском посольстве в Стамбуле. В августе 1849 года Лейард возобновил прерванные два года назад исследования. На этот раз он, пользуясь более щедрым финансированием, расчитывал развернуть раскопки одновременно в Ниневии, Вавилоне и на юге Месопотамии. Однако главной целью второй экспедиции была Ниневия.

Из недр холма Куюнджик возникали развалины дворцов ассирийских царей, а внутри этих дворцов скрывались не менее интересные свидетельства ассирийской истории. Одним из важнейших открытий стала так называемая библиотека царя Ашшурбанипала. Впрочем, первая часть этого уникального собрания клинописных табличек была найдена в 1849 году на территории дворца, принадлежавшего царю Сеннахерибу. Спустя три года на территории другого дворца усилиями Рассама были найдены остатки библиотеки самого Ашшурбанипала. К сожалению, описывать отдельно каждую табличку никто не стал, в результате чего при упаковке и распаковке находок, оба собрания были перемешаны, лишив исследователей возможности точно определить место, где были обнаружены тексты.

Пока Лейард откапывал Ниневию, Роулинсон покинул Багдад и в 1849 году вернулся в Лондон. У бывшего консула появилась возможность завершить работу по дешифровке Бехистунской надписи и клинописи «Черного обелиска». Его больше не отвлекала дипломатическая суета, вроде меморандумов на тему Зохабского договора 1639 года. Два года ушли на перевод Бехистунской надписи. Роулинсон опубликовал подлинный древнеперсидский и часть эламского текста, но почти половина клинописи все еще скрывалась от других ученых. Только в 1855 году, знаменитый исследователь, убедившись в том, что осилить вавилонскую часть надписи ему не удастся, полностью опубликовал обращение царя Дария.

Кроме того, Роулинсон передал в Британский музей собранные на Среднем Востоке предметы древневавилонских, сабатейских и сасанидских времен. В свою очередь, в 1851 году Британский музей выдал Роулинсону три тысячи фунтов на продолжение раскопок в Месопотамии. Непосредственно от него участия в раскопках не требовалось. Роулинсон снова вернулся в Багдад на прежнюю должность консула, но уже в звании подполковника. Он надеялся на то, что работы на развалинах Ниневии будет вести Лейард.

Однако самого Лейарда холм Куюнджик уже не интересовал. Он поручил руководство работами под Мосулом своему молодому помощнику Беллу, а сам с конца 1850 года активно готовился к раскопкам Вавилона. Местоположение столицы Двуречья было хорошо известно, однако пробные раскопки не принесли тех результатов, на которые расчитывал Лейард. Он привык к сенсационным успехам, а неоднократно разорявшийся Вавилон таких результатов не обещал. Кроме того, Лейард заболел малярией, и с каждым приступом лихорадки его интерес к древним культурам уменьшался. Его все больше тянуло домой, где можно было найти более доходную и менее изнуряющую работу.

В 1852 году Лейард с грузом очередных ассирийских находок и своим помощником Рассамом отправился в Лондон. Он быстро подвел итоги своей археологической работы, издав отчет о второй экспедиции в Ниневию с роскошными иллюстрациями. Кроме того, Лейард постоянно напоминал о том, что его заслуги перед Великобританией позволяют расчитывать на более высокие должности, чем пост атташе на задворках Османской империи. С этими претензиями британское правительство согласилось.

Лейард перешел в политику столь же стремительно и успешно, как и в археологию. Создавалось впечатление, что он занимался этим все предшествующие годы. Вскоре после возвращения в Лондон Лейард был избран членом палаты общин от Эйлсбери. Специалист по Ассирии уверенно занял пост помощника министра иностранных дел (under-secretary for foreign affairs), но вскоре был уволен за критику правительства лорда Дерби, а затем оставался в оппозиции к правительству Абердина.

Умение выкапывать из-под земли важные сведения вскоре нашло применение во время выяснения причин поражения английских войск под Балаклавой. Правда, в военных вопросах Лейард не разбирался, но для члена парламентской комиссии по расследованию этого громкого дела требовалась прежде всего напористость и непримиримость, а этими качествами он обладал в избытке. В 1857 году его снова направили на Восток, уже в качестве члена комиссии, разбиравшейся в причинах восстания сипаев в Индии. Лейард все больше отходил от научной работы. Несколько лет он исполнял обязанности ректора Абердинского университета, но вскоре окончательно переключился на дипломатическую службу в качестве помощника министра иностранных дел, посла в Испании (в период революции 1869-1875 годов), участника Берлинской конференции и т.д.

Старший коллега Лейарда — Роулинсон в это время тоже отходил от археологических забот. Он по-прежнему занимал пост консула в Багдаде, занимаясь то британскими раскопками, то борьбой с русским влиянием на Среднем Востоке. В 1855 году после неудачного падения с лошади Роулинсону разрешили вернуться в Лондон. Здесь успешного дипломата ожидали более высокие посты и награды. Как и Лейард, Роулинсон был избран членом Палаты общин. Кроме того, он вошел в дирекцию Ост-Индской компании, был назначен членом Совета Индии, некоторое время работал послом в Персии.

Научная деятельность Роулинсона в Лондоне ограничивалась преимущественно почетными обязанностями председателя Географического и Азиатского обществ. Его также удостоили степени почетного доктора в Оксфордском, Кембриджском и Эдинбургском университетах. После 1854 года публикации Роулинсона стали выходить все реже. В основном эти работы были посвящены изучению Средней Азии как зоны столкновения интересов России и Великобритании. Общим итогом этих политических изысканий стала книга «Англия и Россия на Востоке». О Древнем Востоке Роулинсон практически не вспоминал. Он только помог своему брату Джорджу в переводе «Истории» Геродота, но тут расшифровка алфавита не требовалась.

После отъезда из Месопотамии Лейарда руководство раскопками ассирийских городов перешло к Гормузду Рассаму. К этому моменту юный помощник Лейарда уже приобрел значительный опыт раскопок и даже самостоятельно руководил работами на развалинах Ашшура. Результаты этой экспедиции не могли сравниться по сенсационности с открытием Ниневии, но работы для археологов хватало на много десятилетий вперед.

В отличие от своих английских покровителей, Рассаму не удалось сразу после окончания раскопок перебраться в Лондон. Лейард нашел для своего помощника сравнительно скромную должность переводчика в британском консульстве в Адене (раскопки Ниневии доверили Уильяму Кеннетту Лофтусу). Дальнейшая карьера Рассама развивалась с переменным успехом. В 1866 году его послали в Эфиопию с целью освобождения английских миссионеров. Однако переговоры с эфиопским императором Теодросом II развивались неудачно и завершились пленением Рассама, которого смогли освободить только в 1868 году. Репутация дипломата была основательно испорчена.

Благодаря связям с Британским музеем и протекции английского посла в Турции Лейарда Рассаму снова доверили уже знакомую работу по раскопкам Ниневии. Одновременно ему поручили подговить отчет о настроениях христиан Малой Азии в связи с начавшейся в 1877 году русско-турецкой войной. На этот раз оба задания были выполнены, и Рассаму разрешили переехать в Англию. Остаток жизни он провел в собственном доме в Брайтоне, изредка публикуя мемуары о делах древнего и современного Востока.

Первооткрыватели ассирийских памятников продолжали разъезжаться. Так и не завершив работы на холме Нимруд, покинул Курдистан Поль Эмиль Ботта. В 1848 году его перевели из Мосула в Иерусалим на должность консула. Новое назначение позволяло как продолжать работы по расшифровке клинописи, так и заниматься археологическими исследованиями описанных в Библии памятников.

Сам Ботта раскопками больше не занимался, но охотно помогал своим соотечественникам, приезжавшим в турецкую Палестину. Существенную помощь от консула получил известный нумизмат де Солси. Этот археолог-любитель занимался преимущественно монетами времен крестовых походов, однако охотно описывал древние памятники Леванта. Де Солси был совсем рядом с такими знаменитыми местами, как Вади Кумран и Иерихон, но ничего там не нашел. В других случаях он находил то, чего не было (ветхозаветную Гоморру). Прибывший после него священник Тристрам проявил несвойственный своему сану скепсис и многие сообщения де Солси опроверг.

Другой заботой Ботты в Иерусалиме было отстаивание интересов католической церкви, в свою очередь обеспечивавшей усиление французского влияния в Леванте. Незадолго до этого папа Пий IX добился переноса резиденции латинского патриарха Иосифа Валерги из Рима в Палестину (вернее — в поселок Бейт Джалу). Возвращение католического ставленника было враждебно встречено православными иерархами Иерусалима, пользовавшимися поддержкой России. К борьбе за ключи от Вифлеемского храма постепенно подключились дипломаты, среди которых был и Ботта, а затем и правительства, превратившие межконфессиональный конфликт в Восточную (Крымскую) войну.

Однако к моменту удовлетворения французских требований в декабре 1852 года, Ботты уже в Иерусалиме не было. Для него подыскали должность вдали от спорных церквей. 24 мая 1852 года Ботта был назначен консулом в Багдаде, а затем 23 апреля 1853 года — генеральным консулом в Триполи (Ливан), где бывший археолог проработал до 1869 года. Дальнейшая карьера Ботты была прервана в связи с ухудшением состояния здоровья, вызванным в числе прочего курением опиума. Отставной консул поселился в окрестностях Парижа, где и умер в 1870 году (его имя носит одна из иерусалимских улиц).

Находки Ботты продолжали отправлять во Францию спустя много лет после того, как он покинул Мосул. Однако далеко не все ассирийские памятники достигли Лувра. В 1855 году плоты с находками из окрестностей Мосула были отправлены вниз по течению Тигра. Однако до устья им не суждено было добраться. По дороге на одно из судов было потоплено местными разбойниками, а вместе с ним ушли на дно и бесценные находки. Многие из найденных Боттой памятников сохранились только в зарисовках художника Фландена. Кое-что потеряли и англичане. Но итог гонки за ассирийскими сокровищами оказался вполне удовлетворительным.

Если давно забытые храмы, посвященные отвергнутым богам, вызывали конфликты между представителями европейских стран, то христианские святыни Ближнего Востока неизбежно привлекали внимание различных церквей и поддерживавших их правительств. Разумеется, интерес был избирательным и касался только определенных памятников. Все, что не было упомянуто в двух заветах, находилось вне круга интересов церковных представителей. Дипломаты смотрели на древности Иерусалима сквозь призму церковных интересов, а местные иерархи пытались угадать намерения иностранных держав.

Каждое европейское государство считало своим долгом создать собственную организацию, занимавшуюся изучением описанных в Библии памятников. 22 июня 1865 группа священников и археологов при участии Королевской школы инженеров основала Палестинский исследовательский фонд. Среди сотрудников фонда был знаменитый борец с Джеком-Потрошителем комиссар полиции Чарльз Уоррен (параллельно он руководил раскопками в Иерусалиме) и будущий фельдмаршал Горацио Китченер, занимавшийся изысканиями в Западной Палестине. Еще одно Палестинское общество было создано в Нью-Йорке в 1870 году, однако оно просуществовало всего пять лет. 28 сентября 1877 года было основано Германское палестинское общество (Deutscher Palastina-Verein), в работе которого посильное участие принимал кайзер Вильгельм II (коллекции и библиотека этой организации были уничтожены 4 декабря 1943 года).

Не отставала от западноевропейских партнеров и Россия. Еще в 1858 году при участии Александра II для содействия православным паломникам был образован Палестинский комитет во главе с великим князем Константином Николаевичем. Кроме чисто церковных вопросов, это учреждение занималось скупкой земель в Палестине, поначалу несколько опережая в подобных мероприятиях Эдмона Ротшильда. В 1864 году комитет был преобразован в Палестинскую комиссию при МИДе, а 21 мая 1882 года по инициативе В.Н. Хитрово и архимандрита Антонина на той же основе было образовано Императорское Православное Палестинское общество. Эта организация считалась частной, но получала государственную субсидию в размере 130 тысяч рублей. В число целей Палестинского общества входила задача «собирать, разрабатывать и распространять в России сведения о святых местах Востока». Раскопками однако члены общества занимались очень редко и предпочитали пользоваться материалами иностранных археологов.

Иногда чрезмерное желание приобрести что-нибудь ветхозаветное приводило к появлению многочисленных подделок. В 1873 году германское консульство в Иерусалиме получило 20 тысяч талеров на приобретение для берлинских музеев большой коллекции глиняной посуды с древнееврейскими надписями. Продавцом уникальных находок был антиквар Моисей Шапира. Однако практически оформленная сделка была сорвана благодаря бдительности переводчика из французского консульства Клермона-Ганно. Опытный ориенталист обнаружил в «древних» текстах современные орфографические ошибки и уличил Шапира в подделках.

В 1883 году уже скомпрометированный антиквар попытался с помощью германского консула в Бейруте продать в Лондоне свитки, содержавшие древнейший текст «Второзакония». Ему удалось убедить в подлинности текстов премьер-министра Гладстона, и тот дал предварительное согласие на покупку манускрипта. И снова в экспертизу вмешался неуемный Клермон-Ганно, который в очередной раз обнаружил отклонения в орфографии от подлинных образцов. Разразился скандал, и в марте 1884 года разоблаченный Шапира покончил с собой.

Сам Клермон-Ганно действовал более осмотрительно. Благодаря ему удалось сохранить копию текста со знаменитого «Моавитского камня», открытого в 1868 году и тогда же уничтоженного местными жителями. В 1873 году где-то возле стен Иерусалима он нашел мраморную голову, которую продал главе русской духовной миссии архимандриту Антонину, принявшему это изображение за портрет царя Ирода (в Эрмитаже находка хранится в качестве портрета императора Адриана). Как и другие дипломаты, Клермон-Ганно продвинулся по служебной лестнице и даже достиг ранга чрезвычайного и полномочного посла. В научной карьере его успехи были не менее впечатляющими. Клермон-Ганно стал профессором в Коллеж де Франс и членом Академии надписей и изящной словесности (Academie des Inscriptions et Belles Lettres). Выбирать между политикой и древними языками ему не приходилось.

Между тем, чиновники разных стран, занимаясь изучением подведомственных территорий, не забывали углубляться в грунт в надежде на пополнение национальных коллекций памятников древнего искусства. Зимой 1878-1879 годов британский представитель в Бушире капитан Эдвард Дюранд (не надо путать с дипломатом, установившим нынешнюю границу между Пакистаном и Афганистаном) во время инспекционной поездки на Бахрейн в перерывах между изучением ловли жемчуга сделал несколько важных археологических открытий. Ему удалось обнаружить холмы, скрывавшие древнее кладбище и уникальную надпись на шумерском языке, которая в 1880 году была опубликована в «Журнале Королевского Азиатского общества». Текст на «камне Дюранда» был вскоре расшифрован 75-летним Роулинсоном (сама базальтовая табличка была уничтожена во время бомбежки Лондона). Исследования культуры легендарного острова Дильмун были продолжены 70 лет спустя по инициативе сотрудника компании «Ирак петролеум» Джеффри Бибби сотрудниками датского музея из города Орхус.

На островах Средиземного моря древние памятники искали более активно. Кроме профессиональных археологов, как водится, этим заннимались и иностранные дипломаты, осваивавшие все доступные участки Османской империи. Со специальной миссией на Кипре дважды побывал консул Великобритании в Алеппо (Халебе) Александр Дрюммонд, обследовавший остров с точки зрения пополнения античных отделов британских музеев.

У английского посла были все основания для опасения за судьбу будущих экспозиций. К этому моменту археолог Людвиг Росс переправил часть своих кипрских находок в Берлин, а де Маластри и Фелисьен де Солси — в Париж. При поддержке французского консула в июне 1862 года из Ларнаки в Лувр переправили большое количество плит с древнегреческими надписями и немало других находок. Хоть и с опозданием, за поиски памятников древней культуры взялся британский консул Гамильтон Ланг. В 1868 году он вместе с французским консулом Ceccaldi принял участие в остросюжетной гонке к только что обнаруженной гробнице (победил француз).

В 1865 году к поискам древних сокровищ на Кипре подключился американский консул Луиджи Пальма ди Чеснола (Luidgi Palma di Cesnola), который до этого немало и успешно воевал в Италии, Крыму и США. Поселившись в Ларнаке, Чеснола через американского посла в Стамбуле заполучил султанский фирман, позволявший проведение раскопок по всему острову. Пользуясь официальным разрешением, консул в течение 10 лет по собственным словам нашел 2310 монет, 14240 сосудов, 2110 статуй и статуэток из камня, мрамора и терракоты, 4200 голов статуй и бюстов, 138 надгробных стел, 4 резных саркофага, 1090 штук ценных камней, скарабеев и печатей, 3719 стеклянных предметов, 146 алебастровых, 217 из слоновой кости и 2380 светильников. Размах раскопок на Кипре был такой, что посол США в Османской империи в письме к Чесноле заметил: «Мне кажется, генерал, что вы потопите остров из-за того количества дыр, которое вы там нарыли. Но перед тем, как это случится, прошу вас, проследите, чтобы весь архив американского консульства был спасён».

Консульский дом в Ларнаке исправно пополнялся новыми находками, пока султанское правительство не догадалось установить контроль за памятниками культуры, зарытыми в принадлежавшую Турции землю. Согласно принятому в 1874 году указу первооткрывателю древних изделий доставалась только треть предметов. Еще треть археолог должен был уплатить владельцу земельного участка, на котором проводились раскопки, и оставшаяся треть передавалась султану в лице его преданных и бескорыстных слуг. Чесноле пришлось заняться реализацией накопленных сокровищ. Еще в 1870 году он продал часть коллекции в Париже и вел переговоры с русскими представителями. Кое-что смогли приобрести для музея в Стамбуле. Основная часть коллекции была переправлена за океан и стала украшением музея Метрополитэн в Нью-Йорке. Другим украшением американского музея стал его первый директор, которым стал Луиджи Чеснола.

Поначалу повышенный интерес со стороны иностранных дипломатов только озадачивал местных чиновников. Они тоже любили красивые вещи, но им было непонятно, зачем выходцам из христианских стран языческие идолы и письмена? Значение археологических находок, в качестве национального (и тем более, мирового) культурного достояния усваивалось постепенно с помощью все тех же иностранных консультантов.

В Египте контроль за оборотом древностей был установлен с помощью сотрудника Лувра Франсуа Огюста Мариетта (Mariette, Мариэтт). В 1850 году молодого ассистента послали на берега Нила для закупки коптских и сирийских манускриптов, однако уже на месте он проявил незапланированный интерес к району пирамиды в Саккаре, где обнаружил аллею сфинксов и захоронения священных быков (Серапеум). За успешное пополнение коллекции родного музея Мариетта повысили в должности, но в Париж он так и не вернулся. Именно в это время египетские власти наконец сообразили, что хранить сокровища фараонов намного проще на их родине, и стали искать подходящего хранителя для будущего музея. На это предложение Мариетт охотно согласился и всю оставшуюся жизнь проработал директором Каирского музея, куда с этого момента начали поступать археологические находки со всей страны.

По мере ужесточения контроля за иностранными исследователями Древнего Египта участие дипломатов уже не могло существенно повлиять на ход раскопок, и они сосредоточились на рутинной работе по защите интересов своих стран. Некоторое время совмещал эти два занятия немецкий египтолог Генрих Бругш, в 1864-1868 годах исполнявший обязанности консула Пруссии в Каире. Вскоре бывший дипломат сменил службу на кафедру и в 1870 году возглавил Каирскую школу египтологии, а еще через три года Бругш-бей был назначен главным комиссаром Египта на всемирной выставке в Вене.

Археологические интересы дипломатов стали постепенно смещаться в районы, где еще не было музеев и контроля за вывозом памятников древней культуры. Такой археологической целиной до конца XIX века была Центральная Азия. Хотя к концу XIX века в труднодоступных районах Синьцзяна уже работали русские, немецкие и шведские экспедиции, но территория была слишком велика, чтобы проникнуть во все уголки. Поневоле за поиск пришлось браться дипломатам. Немало ценных археологических находок собрал консул России в Кашгаре Н.Ф. Петровский. Параллельно изучением памятников Синьцзяна занимался консул в Урумчи Н.Н. Коротков. К помощи Петровского прибегал и щведский исследователь Свен Гедин, занимавшийся раскопками в пустыне Такла-Макан. В 1906-1908 годах изучением Восточного Туркестана без отрыва от военной службы занимался полковник (будущий президент Финляндии) Маннергейм, хотя его материалы по древней живописи были опубликованы только в 1990 году.

Не очень отставали от дипломатов, работавших в Азии, их заокеанские коллеги. Иногда для них должность представителя своей страны была удобной гарантией неприкосновенности при поездках по политически нестабильным регионам. Так поступил Джон Ллойд Стефенс, получивший от своего знакомого Мартина ван Бюррена, ставшего президентом США, удостоверение поверенного в делах США в Центральной Америке. Охранная грамота Стефенсу помогала далеко не всегда, но в конечном счете позволила проникнуть вглубь гватемальских джунглей, открыть и даже купить в 1839 году развалины древнего города Копан.

Другой американский дипломат Эфраим Сквайер (Ephraim George Squier) не просто пользовался удобным иммунитетом, но и выполнял важные поручения правительства по подготовке англо-американского договора Булвера-Клейтона 1850 года и был послан президентом Линкольном в Перу во время 1-й Тихоокеанской войны, где ему удавалось заниматься и археологией. Итогом перуанской командировки Сквайера стала книга «Эпизоды путешествия и исследований в земле инков».

Некоторый интерес к индейской археологии проявил Портер Корнелиус Блисс, который совмещал эти занятия с должностью секретаря в разных американских миссиях. При этом Блисс одинаково легко брался за написание истории Парагвая и русско-турецкой войны 1877-1878 годов, а также статей в различных газетах.

Эдвард Герберт Томпсон получил пост консула, расчитывая, что дипломатическая неприкосновенность сохранит его при поисках в джунглях следов культуры майя. Поскольку к этому моменту за ним не числилось никаких особых достижений в области археологии и дипломатии, он в 1879 году опубликовал книгу, доказывавшую, что легендарная Атлантида находилась на территории Мексики. В неизвестном индейском государстве еще можно было усомниться, но перспектива разгадки намеков Платона увлекла президента США Гровера Кливленда, который в 1885 году назначил начинающего археолога представителем США в джунглях Юкатана. Атлантиды, как и следовало ожидать, Томпсон не нашел. Зато он открыл для себя и науки затерянные города майя. Дипломатический статус однако не смог защитить собранные коллекции. В 1926 году мексиканское правительство конфисковало асьенду Томпсона, обвинив владельца в незаконном присвоении археологических находок (в 1944 году наследники ученого смогли отсудить потерянное имущество).

Точно так же, как в Европе и Азии, латиноамериканские страны со временем начали самостоятельно осваивать культурное наследие своих предков. На землях древних индейских государств возникали собственные музеи и научные центры, в которых с помощью иностранных ученых стали сосредотачиваться археологические находки. И хотя жизнь исследователей по-прежнему подвергалась всевозможным испытаниям, они все меньше нуждались в дипломатических паспортах для проведения раскопок.

На место дипломатов, занимавшихся вывозом памятников древних государств, пришли скромные атташе по культуре, чьими обязанностями стало преимущественно ознакомление стран пребывания с культурой собственной страны и налаживание «культурного обмена». Европейские и американские археологи по-прежнему роют землю по всему миру, но, как законопослушные граждане, не рискуют без спроса вывозить памятники прошлого к себе на родину, тем более, что от них этого и не требуют. Скромная публикация с десятком фотографий иногда значит не меньше, чем все древние клады вместе взятые.

Странная археология