Герой чужого времени

Неоглот Zdvij

 

Герой чужого времени

 

Всегда находятся желающие описать героя своего времени. Он понятен для окружающих, и его заслуги очевидны. Герои минувших дней выглядят в свете современных ценностей блеклыми и незначительными. Что могут предложить бескоростные и мечтательные правдолюбцы современному прагматику? Они ведь на любом рынке прогорят. Какая эпоха еще может потягаться с современным индивидуализмом? В среднем, наверно, никакая. А в частности?

А в частности были люди, способные поспорить с любым современным борцом за права индивида. Среди них был Петр Давыдович Баллод. Чтобы быть точным, при рождении его назвали Петерисом Балодисом. Он родился 1 (13) декабря 1839 года в семье известного религиозного деятеля Давидса Балодиса (1809-1864), проживавшего в Лиелмуйжской волости Рижского уезда. Отец будущего революционера, которого называют то крестьянином, то пастором, то плотником, отличался достаточно строптивым нравом в своей епархии, примкнув к оппозиционному движению гернгутеров. Последователей этого учения, восходящего еще к временам гуситов, в XVIII веке приютили в имении графа Цинцендорфа — Гернгуте. Позже их проповеди нашли отклик в Германии, Прибалтике, Южной Африке, США, Канаде и Суринаме.

Гернгутеры не только соперничали с господствовавшей в Прибалтике лютеранской церковью, но и оказали влияние на крестьянское движение в Латвии и Эстонии, которое, в конце концов, приблизило отмену крепостного права. Постоянные конфликты с местными землевладельцами и отказ от признания традиционной церковной иерархии неоднократно навлекали на секту преследования и даже прямые запреты. Так и не найдя признания среди большинства лютеран (в 1844 году пастор Трей закрыл в Риге молитвенный дом сектантов), некоторые последователи гонимой конфессии решили воспользоваться покровительством более влиятельных иерархов.

24 января 1845 года группа из 120 гернгутеров во главе с Давидсом Балодисом вручила рижскому епископу Филарету прошение о присоединении их общины к православной церкви. В обмен на свой переход в православие неофиты просили предоставить им отдельное здание, позволить им вести службы на латышском языке, использовать орган и разрешить сидеть в церкви. Епископ от новых прихожан не отказался и принял их условия, кроме игры на органе, и допустил сидячие места в храме, но только вдоль стен. Впоследствии решение Филарета было одобрено царем. Уже в следующем году Давидс Балодис, несмотря на неграмотность (или малограмотность), стал дьяконом, а затем — и священником лаудонской Предтеченской церкви.

Видимо, по инициативе отца Петерис поступил в Рижскую духовную семинарию, созданную в 1850 году на базе духовного училища, откуда путь вел к уже привычной в семье Балодиса религиозной стезе. Но время было другое, и в 1856 году молодой кандидат в священники перебрался в Петербург, где поступил в Медико-хирургическую академию. Здесь Петерис Балодис окончательно стал Петром Давыдовичем Баллодом. Вернуться в родные места если ему и пришлось, то только на время каникул. Петербург открывал перед начинающим врачом большие возможности. В 1857 году Медико-хирургическую академию возглавил профессор Петр Александрович Дубовицкий, взявшийся за реорганизацию вверенного ему заведения. Началось строительство новых корпусов и расширение имевшихся факультетов и клиник, чтобы удовлетворить огромный спрос на медиков, в которых нуждалась стремительно менявшаяся страна.

Впрочем, сам Баллод от изучения медицины через два года отказался и перевелся на физико-математический факультет Петербургского университета. Интерес к естествознанию он сохранил на всю оставшуюся жизнь. Также на всю жизнь сохранились у него политические пристрастия, сформировавшиеся в среде питерских студентов. Начавшиеся при Александре II реформы вызывали живой отклик в университетской среде. Каждое событие общественной жизни столицы и России в целом становилось темой для обсуждения. Лекции Н.И. Костомарова и К.Д. Кавелина вызывали не только академический интерес.

1861-й год сделал Петербургский университет ареной политических баталий. 8 февраля была устроена демонстрация в связи с запретом лекции Костомарова об Аксакове. 27 февраля студенты приняли участие в похоронах Т.Г. Шевченко, превратившихся в политическую акцию. А 1 марта очередная панихида в университете была посвящена жертвам расстрела манифестации в Варшаве. В глазах обитателей Зимнего дворца столичные студенты становились враждебной силой, которую следовало как-то обуздать. 24 марта мятежный университет был закрыт. 31 мая были опубликованы правила для Санкт-Петербургского университета, запрещавшие сходки, публичные лекции и концерты.

Недовольство внутренними порядками учебного заведения незаметно перерастало в сопротивление политической системе. Этот протест обобщенно был выражен тургеневским героем: «В теперешнее время полезнее всего отрицание — мы отрицаем.» Таким же отрицателем или «нигилистом» был Баллод. Как и книжный Базаров, он мог ниспровергать любые общепринятые истины, пугая своей независимостью даже друзей. Единственно, чего не отрицал беспокойный студент, была личная польза. Его утилитаризм был последователен и непримирим. Особенности характера, интерес к медицине, огромная физическая сила и пренебрежение светскими нормами делали Баллода настолько похожим на тургеневского Базарова, что некоторые исследователи объявили его прототипом героя «Отцов и детей». Однако едва ли Тургенев мог встретиться с неизвестным в литературных кругах студентом во время коротких наездов в Петербург. Писателя куда больше привлекала фигура Бакунина, а сам герой романа следовал не биографическим фактам, а выбранной писателем сюжетной линии.

Между тем, сюжет реальных студенческих выступлений становился все более драматичным. Летом 1861 года полиции удалось выявить и арестовать руководителей («коноводов») студенческих сходок, среди которых особенно выделялся студент Московского университета Перикл Аргиропуло. К числу лидеров студенческого движения, по-видимому, принадлежал и Баллод, однако поначалу ему удалось избежать ареста.

На время каникул университетские волнения стихли и возобновились 18 сентября, несмотря ни на какие правила. Поводом к новым протестам стало введение сохранившихся до нашего времени «матрикулов» (т.е. — зачеток), без которых не давалось разрешение на проживание в столице. С помощью этого документа правительство получало возможность контролировать поведение студентов, высылая неуспевающих или неугодных. В субботу 23 сентября 500-600 противников новой системы вломились в актовый зал университета и потребовали объяснений от ректора. Перепуганный и.о. ректора И.И. Срезневский (знаменитый славист) уговаривал студентов разойтись, но участники сходки решили в начале следующей недели вручить петицию попечителю учебного округа Филипсону. Ответом на требования студентов стало решение нового министра народного просвещения Путятина о прекращении занятий.

25 сентября сотни студентов Петербургского университета приняли участие в шествии по Невскому проспекту на Колокольную улицу, к дому попечителя учебного округа, от которого они потребовали возобновить занятия. Генерал Филипсон попробовал успокоить своих подопечных, пообещав возобновить лекции на следующей неделе, и демонстранты разошлись. Вопреки обещаниям, уже в следующую ночь зачинщики студенческих выступлений были арестованы. В Петербург срочно перебросили дополнительные полицейские части. Для подавления возможных выступлений были привлечены 3 казачьих эскадрона и 3 роты Преображенского полка. Усиление стражей порядка студентов не успокоило. 27 сентября на территории университета прошла сходка, закончившаяся столкновениями с полицией. 28 сентября еще одно собрание состоялось в помещении химической лаборатории.

1 октября, несмотря ни на какие протесты, «матрикулы» официально стали обязательным документом. Из 1250 студентов университета книжки получили только 653. Все возмутители спокойствия, отказавшиеся от получения матрикулов, подлежали немедленному исключению. Но и эти меры показались правительству слишком мягкими. Министр народного просвещения Е.В.Путятин настаивал на очередном закрытии университета. Угроза закрытия только подстегнула протесты. В демонстрации 2 октября участвовали уже не только представители университета. После ее разгона были арестованы 33 студента и 6 офицеров.

Обстановка в столице накалилась настолько, что 11 октября царь лично разрешил возобновить занятия в университете для наиболее лояльных слушателей. Однако следующее утро показало, что послушание многих было обманчивым. Во время очередной демонстрации студенты вновь потребовали отмены матрикулов, а те, кто их получили, рвали и жгли злополучные документы. От университета демонстранты двинулись к дому генерал-губернатора на Тверскую площадь, где их окончательно разогнала полиция. Аудитории так и остались пустыми. 20 декабря 1861 года Петербургский университет был закрыт (занятия в полном объеме возобновились только 1 сентября 1863 года). 32 студента были исключены (среди них был К.А. Тимирязев). Вслед за участниками сходок были уволены и профессора Кавелин, Пыпин, Стасюлевич и Утин.

Фактически же исключенными оказались все студенты. Некоторые (вроде А.Ф. Кони) перевелись в Московский университет. Вскоре по специальному разрешению возобновил занятия малочисленный факультет восточных языков, в выпускниках которого нуждался МИД. Спустя некоторое время студентам закрытого вуза разрешили поступить в университет на общих основаниях.

Профессора Кавелин, Стасюлевич, Пыпин, Спасович и Утин попробовали создать «Вольный университет», в котором лекции читались для всех желающих. Но эрзац-университет просуществовал совсем недолго и был закрыт в марте 1862 года. Студентам оставалось либо давать уроки в ожидании возобновления занятий, либо заниматься самообразованием. И уже независимо от желаний министерства и действий полиции происходило политическое самообразование участников демонстраций.

Не довольствуясь выкриками на улицах, питерские студенты перешли к печатной пропаганде. Еще во время выступлений в сентябре-октябре 1861 года в студенческой среде возникла идея издания прокламаций. Первым продуктом нелегальной печати стала газета «Великорус», авторы которой остались неизвестными. В сравнительно умеренных выражениях там говорилось прежде всего о создании широкого демократического объединения, способного давить на самодержавие: «Всего важнее, чтобы друзья свободы действовали заодно».

Баллод действовал заодно со своими товарищами. Он активно участвовал в студенческих выступлениях и вместе с другими был исключен из университета. Петр Баллод не привык сидеть без дела. Вполне вероятно, что и «Великорус» был издан при его участии, поскольку спустя много десятилетий он проявил поразительную осведомленность о задачах, ставившихся издателями первых прокламаций.

В марте 1862 года Баллод взялся за оборудование самой настоящей подпольной типографии. До создания полноценного издательства дело не дошло. Зато сперва на Васильевском острове (Большой проспект 22), а потом — на Выборгской стороне (улица Михайлова, 12) начала действовать так называемая «Карманная типография». С помощью небольшого станка (гектографов и мимеографов еще не было) Баллод успел перепечатать несколько уже известных прокламаций: «К офицерам» и «Подвиг капитана Александрова». При этом создатель «Карманной типографии» не собирался ограничиваться только размножением готовых прокламаций. Имея в виду расширение подпольного издательства, Баллод заказал в магазине чугунных изделий Сан-Галли на Невском проспекте новый станок по специально разработанным чертежам для печатания прокламаций. Однако тщательно готовившееся оборудование досталось полиции, которая активно искала источники нелегальной печатной продукции.

Особенно встревожила стражей порядка прокламация «Русское правительство под покровительством Шедо-Ферроти». Автором этой публикации был друг Баллода — бывший студент Павел Сергеевич Мошкалов, в октябре-декабре 1861 года просидевший под арестом в Кронштадте за участие в выступлениях 12 октября. Объектом критики питерских подпольщиков стал Шедо-Ферроти, под именем которого скрывался земляк Баллода — сотрудник рижской таможни барон Федор Иванович Фиркс (Theodor von Fircks). Как примерный чиновник, Фиркс не мог примириться с революционными публикациями в зарубежной печати, проникавшими в Россию через подведомственную ему таможню, и он считал своим долгом высказать свое недовольство поведением таких авторов. Особенно досталось от бывшего таможенника Александру Ивановичу Герцену, опубликовавшему в 1861 году открытое письмо русскому послу в Лондоне.

Работы Шедо-Ферроти издавались преимущественно на французском языке и были предназначены для иностранного читателя (в некоторых вопросах Фиркс с официальной точкой зрения расходился). Однако открытое письмо к Герцену, направленное против революционеров, решили в апреле 1862 года издать в Петербурге. Опубликованный в «Карманной типографии» ответ на брошюру Шедо-Ферроти был настолько резок, что Мошкалов предпочел сразу же после издания прокламации 24 апреля 1862 года уехать за границу, где благополучно переждал опалу и вернулся в августе 1871 года, получив полное прощение за «грехи молодости». Аналогичные грехи его товарищей правительство оценило намного строже.

Открыто спорить с «высочайше одобренной» точкой зрения решились немногие. Первым попробовал это сделать известный публицист Д.И. Писарев. Он решил опубликовать свою рецензию на брошюру Шедо-Ферроти в майском номере «Русского слова». Резко критический тон писаревской статьи был вместе с тем достаточно умеренным в политическом отношении. Но предосторожности оказались излишними. Цензура запретила неблагонадежную рецензию.

Писарев не скрывал своего возмущения и при случае рассказывал о неудачной публикации своим знакомым. Среди тех, кто узнал о запрете рецензии, был и Баллод, который как раз готовился напечатать протест против брошюры Шедо-Ферроти. Владелец подпольной типографии типографии предложил издать запрещенную рецензию нелегально. Писарев поначалу ответил отказом. Его отношения с Баллодом не были настолько близки, чтобы доверить ему статью, к тому же хорошо известную цензорам. Однако надежды на продолжение легальной публицистики вскоре рухнули окончательно. Через месяц проницательные чиновные читатели запретили статью Писарева «Бедная русская мысль» и приостановили издание журнала «Русское слово» на 8 месяцев.

Авторам запрещенного журнала стало негде публиковать свои статьи. И тут Писарев вспомнил о типографии Баллода. Он не захотел отдавать в нелегальную печать сравнительно осторожную рецензию и написал совершенно новую статью, в которой высказал все, что у него наболело против самодержавия вообще и Шедо-Ферроти в частности. Однако и этот бесцензурный вариант публикации так и не увидел свет при жизни автора.

Вскоре после того, как Писарев передал рукопись своей статьи Баллоду, полиция установила местоположение подпольного издательства. «Карманная типография» была конфискована, а ее владельца арестовали 15 июня 1862 года. В числе подготовленных к печати материалов была найдена и писаревская статья. И хотя прокламация против Шедо-Ферроти так и не была опубликована, жандармы вполне оценили серьезность намерений ее автора, который писал: «Династия Романовых и петербургская бюрократия должны погибнуть, их не спасут ни министры, подобные Валуеву, ни литераторы, подобные Шедо-Ферроти».

В отличие от Писарева, Баллод не стал скрывать от полиции детали своей деятельности. С одной стороны, эти сведения не имели для жандармов существенного значения. Несколько прокламаций были просто перепечаткой уже публиковавшихся обращений. Мошкалов уже находился за границей. Оставался Писарев, чей почерк не был секретом и легко распознавался. С другой стороны, Баллоду совсем необязательно было сообщать о том, что и так стало бы известно полиции. Но владелец «Карманной типографии» не стал молчать. Протянув несколько допросов, он назвал имя автора статьи против Шедо-Ферроти. 2 июля 1862 года Писарев был арестован.

Схватив всех возможных подозреваемых, жандармам несложно было восстановить картину их деятельности. Спустя лет десять революционеров, делавших чистосердечные признания, стали считать предателями. Однако для участников первых нелегальных групп их деятельность еще не была связана с какими-либо обязательствами перед соратниками. Перед следователями каждый отстаивал свои интересы, как мог и как хотел. Тем более, это было нормой для последовательного индивидуалиста Баллода. Однако арест Писарева до конца дней остался темным пятном в биографии его издателя. Несмотря на пренебрежительное отношение к любому морализаторству, вину за арест знакомого он ощущал до конца своих дней.

Угроза в адрес правящей династии дорого обошлась Писареву. Знаменитый публицист провел 4 года в одиночной камере Петропавловской крепости («Арестантском отделении при Санкт-Петербургской крепости»), откуда его освободили по амнистии 18 ноября 1866 года.

Писарев мало что мог добавить к тому, что жандармы смогли узнать от Баллода. Да он и знал о типографии не так много. Жандармы были явно разочарованы скромным масштабом деятельности подпольного издательства. Они готовились к раскрытию крупного заговора «нигилистов», а им достались бывшие студенты и журналисты. Сделанные Баллодом признания ему не помогли. Содержание опубликованных в «Карманной типографии» листовок было слишком агрессивным, чтобы расчитывать на помилование. Александр II не собирался вместе с освобождением крестьян отпускать на волю бывших студентов. Приговор в отношении крамольного издателя гласил: «ввиду неискренности в сознании лишить Баллода всех прав состояния и сослать на каторгу в рудники на 15 лет, а затем поселить в Сибири навсегда».

В 1864 году осужденный владелец «Карманной типографии» на долгие десятилетия покинул Петербург. Ему предстоял путь в отдаленные и тщательно охраняемые районы Забайкалья (сперва — на Акатуй). Работы для каторжников здесь хватало. В окрестностях Нерчинска, наряду с серебром, уже добывали золото, которое вполне компенсировало расходы на кандалы, решетки и баланду. В 1868 году для Баллода нашлась работа на Александровском заводе (который некоторые авторы ошибочно называют Александровским централом, построенным под Иркутском в 1873 году). Здесь на дальнем руднике бывший владелец подпольной типографии должен был провести значительную часть жизни.

Надежды на скорое освобождение почти не было. Впрочем, не в правилах Баллода было опускать руки. Небольшой поселок в долине реки Газимур был для него таким же полем применения своих способностей, как и Петербург. Типографий там, правда, не было. Зато можно было создавать промыслы, облегчавшие жизнь местным и пришлым жителям поселка при сереброплавильном заводе. По инициативе Баллода каторжники занялись откормом свиней, мыловарением и изготовлением свечей. Доход от этих занятий был невелик, но позволял переносить тяготы забайкальской каторги. Неудивительно, что товарищи по несчастью очень быстро признали организаторский талант Баллода и избрали его своим старостой.

В начале 1860-х годов Александровский завод стал местом заточения для многих политических заключенных, включая питерских революционеров и польских повстанцев. Вместе с малоизвестными и совсем безвестными узниками на Александровский завод в 1866 году попал Николай Гаврилович Чернышевский, который к этому времени едва оправился от цинги, полученной на Кадаинском руднике.

Близкое соседство Чернышевского и создателя подпольной типографии вызвало впоследствии предположения о том, что Рахметов из романа «Что делать» списан с Баллода. Серьезных оснований для этой гипотезы не было. О существовании Баллода Чернышевский узнал уже после того, как был написан роман. Тем не менее, характер реального издателя-подпольщика по-прежнему вызывал искушение связать его если не с Базаровым, то с Рахметовым. Чернышевский так и не написал ничего, относящегося к Баллоду, хотя они встречались, по крайней мере, раз в неделю, когда обитателям каторжной тюрьмы позволяли встречаться с жившими неподалеку ссыльными.

Некоторые послабления для узников Александровского завода закончились после побега бывшего подполковника Андрея Афанасьевича Красовского, который 11 июня 1868 года пытался уйти в Китай. Несмотря на военное образование, беглец заплутал в тайге и, чтобы не возвращаться на каторгу, покончил с собой. Тем не менее, правительство было обеспокоено возможностью побега особо опасных государственных преступников и усилило надзор за обитателями Александровского завода. Чернышевского перевели с квартиры местного дьячка в тюрьму. Внимательнее стали следить и за Баллодом.

Опасения полиции оправдались через несколько лет. 1 февраля 1871 года в Иркутске был арестован некто Николай Любавин, под именем которого скрывался известный революционер Герман Лопатин, готовивший побег Чернышевского. Близость Александровского завода к китайской границе в сочетании с участившимися побегами делала это место неприемлемым для содержания политических противников. Александр II решил одним указом продемонстрировать и строгость и снисходительность. С одной стороны, он сократил срок каторжных работ для узников Александровского завода, а с другой — отправил их на вечное поселение вглубь Сибири. В декабре 1871 года по замерзшим рекам уехал в Вилюйский острог Чернышевский. Чуть раньше в дальний путь отправился и Баллод. На прощание Чернышевский пытался вручить ему свою главную ценность — золотые часы. Но подарок был отвергнут. Баллод не привык зависеть даже от друзей.

Бывший организатор подпольной типографии быстро нашел себе новое дело в Илгинской волости Верхоленского округа Иркутской губернии. Начинал он чернорабочим и грузчиком на ленских пристанях. Через несколько лет на него обратили внимание золотопромышленники из компании «Лензото». В условиях «золотой лихорадки» возник спрос на людей, способных с умом распорядиться огромными деньгами, вкладывавшимися в добычу и разведку драгоценного металла. В Якутии же трудно было найти просто грамотного, а не то что — выпускника университета. В этих условиях владельцы золотодобывающих предприятий не брезговали даже бывшими студентами, исключенными за участие в антиправительственной деятельности, особенно, если у них была деловая хватка.

А хватка у Баллода была. Он охотно взялся за руководство разведочными партиями и долгими месяцами бродил по тайге, углубляясь в едва изученные горы в районе современного БАМа. Карты, которыми снабжали своих геологов нанимавшие их компании, были настолько приблизительными, что приходилось, подобно Городницкому, переходить на самодельные «абрисы», а то и просто ломиться через чащу наугад. Чутье Баллода не подводило. Довольно быстро он заработал не только на пропитание, но и авторитет среди таежных жителей.

Баллод мог покинуть двигавшуюся по реке партию и через сотню верст встретить своих подчиненных, срезав путь через горы. Если поначалу проводники-эвенки пророчили начальнику «шибко худой» финал, то спустя несколько лет свидетели этих рискованных походов были уверены в зверином чутье Петра Давыдовича, которое в сочетании с огромной физической силой позволяло ему выбираться из самых сложных ситуаций. Однажды он, увидев, что течение начинает сносить барку с имуществом экспедиции, не раздумывая, накинул канат на лиственницу и удерживал тяжелую лодку, пока не подоспела подмога, а потом с поломанной ногой продолжал руководить работами. Золотоискатели стали смотреть на Баллода, как на талисман, который гарантирует успех экспедиции. Такому начальнику беспрекословно подчинялись, а владельцы редких таежных лавок охотно давали ему товар в долг, полагаясь на слово.

Свидетелем огромной популярности Баллода в Амге стал сосланный в Якутию писатель В.Г. Короленко. Благодаря его воспоминаниям сейчас можно представить обстановку, в которой отбывал ссылку знаменитый золотоискатель. Обсуждали ссыльные и политические вопросы. В частности, народник Короленко столкнулся со скептическим отношением Баллода к революционному потенциалу сибирских крестьян. Эти беседы, впрочем, проходили достаточно мирно. Баллод умел выслушивать противоположные мнения и так же спокойно их опровергал, не считаясь ни с какими авторитетами.

Несмотря на сравнительно благополучную жизнь и доходную должность начальника партии, он продолжал помогать политическим ссыльным, находя для них работу, а иногда и помогая досрочно выбраться из Сибири. Один из таких побегов Баллод подготовил для Короленко и двух его друзей, собиравшихся до ледохода перебраться через гольцы к Охотскому морю. Начальник разведочной партии без труда помог своим знакомым запастись обувью и разработал маршрут. Однако инициаторы побега в последний момент от своей затеи отказались.

Огромный опыт таежных походов позволял Баллоду и самому покинуть место ссылки намного раньше назначенного срока. Однако обилие разнообразных дел так и не позволило ему покинуть Сибирь до конца своих дней. После почти десятилетних поисков золота, компания «Лензото» поручила Баллоду управлять Александро-Невским прииском. Масштаб его деятельности расширялся. Вскоре репутация опытного золотоискателя позволила ему возглавить одну из крупнейших компаний Приамурья. В 1887 году Баллод был назначен управляющим Ниманской золотопромышленной компанией, созданной в 1875-1876 годах Н.П. Аносовым и И.Ф. Базилевским при участии Среднеамурской золотопромышленной компании для разработки месторождений на реке Ниман (правый приток Буреи).

Новый менеджер внес свежие идеи в деятельность приамурских приисков. Продолжались поиски новых месторождений, совершенствовались методы добычи. Как человек, неравнодушный к социальным вопросам, Баллод старался обустроить вверенные ему поселки, открыв там больницу (во главе с будущим членом Государственной думы Д.А. Кушниковым), школу, библиотеку и клуб. При этом условия труда старателей оставались достаточно тяжелыми. При сравнительно высокой зарплате и таких же высоких ценах на приисках широко практиковались штрафы. Впоследствии золотопромышленники нашли более надежный способ пополнения своих карманов — за счет «гастарбайтеров». Привлеченные слухами о необыкновенных доходах в золотоносных землях, на территорию Приамурья стали проникать тысячи китайцев. Не связанные никакими обязательствами перед иностранцами, владельцы приисков использовали почти дармовой труд, не считаясь даже с самыми минимальными ограничениями. Китайские артели работали по 16 часов в день, получая меньше русских старателей. Впрочем, от соотечественников золотопромышленники тоже отказаться не могли.

Рабочей силы в таежных районах по-прежнему не хватало. Поэтому руководители золотодобывающих компаний смотрели сквозь пальцы на прошлое своих работников. Совсем снисходительно относились к прежним грехам квалифицированных специалистов. Нужных людей брали на работу даже вопреки мнению полиции. Еще охотнее принимал ссыльных Баллод. Своим ближайшим помощником он назначил бывшего соратника Бакунина и Нечаева анархиста Михаила Петровича Сажина, женатого на Е.Н. Фигнер (сестре Веры Фигнер). Характерно, что сразу после окончания ссылки Сажин переехал на родину своего начальника — в Ригу, а затем много лет руководил хозяйственной частью журнала «Русское богатство», во главе которого стоял другой знакомый Баллода — Короленко.

В Ниманской компании работали и другие ссыльные: такие как А.Н. Бибергаль, С.П. Богданов, С.С. Синегуб и П.И. Торгашов. Достаточная квалификация ближайших сотрудников позволила Баллоду развернуть геологические исследования в самых глухих районах Приамурья. На эту работу, в частности, обратила внимание Склодовская-Кюри, просившая у руководителя Ниманской компании прислать образцы радиоактивных пород. Одним из первых Баллод высказал предположение о существование в Сибири крупных месторождений алмазов. Но главной задачей Ниманской компании оставалась добыча золота. В 1896 году (видимо, при участии Баллода) была организована экспедиция П.П. Аллакова по поиску золота на северных склонах Станового хребта. В случае успеха владельцы компании могли распространить свою деятельность на южные районы Якутии. Однако этому проекту не суждено было осуществиться. Огромные затраты на разведку и отсутствие собственных баз снабжения в Якутии привели Ниманскую компанию к большим убыткам. Многие из открытых месторождений приамурские золотопромышленники вынуждены были продать. Однако Баллод к этому времени уже покинул берега Нимана.

После почти двух десятилетий работы в качестве наемного служащего ему хотелось взяться за собственное дело. Казалось, для опытного золотоискателя не составит труда найти заветные россыпи и организовать собственные прииски, которые при разумном руководстве обеспечат безбедную старость владельца. Из всего задуманного Баллод добился только регистрации собственного золотопромышленного товарищества. И тут оказалось, что практичность и трезвый скептический взгляд на окружающих никак не гарантируют от обмана. Деньги, вложенные Баллодом в золотодобывающую компанию, попали в руки матерого мошенника, который обчистил своего партнера, как мог. Оставшихся средств на крупные проекты уже не хватало.

После длительной ссылки Баллод получил возможность вернуться в Европейскую часть России. Однако он этой возможностью не воспользовался. В Латвии близких родственников у него не осталось. Если бы не многочисленные судебные тяжбы, Баллод и в Петербург не поехал бы. Он еще несколько раз пытался отстоять свои права в столичных судах, но ездить через всю Россию было уже трудно. Баллод окончательно осел в Благовещенске, где на оставшиеся деньги приобрел булочную.

Не забывал бывший издатель революционных прокламаций, и о политической деятельности. Прежние связи с народниками не привели Баллода в ряды их последователей. Напротив, в Благовещенске он подружился с одним из членов плехановской группы «Освобождение труда» — Л.Г. Дейчем. Сблизившись с социал-демократами, Баллод помог им в октябре 1899 года организовать издание легальной газеты «Амурский край». Чтобы скрыть участие ссыльных, редактором нового издания был объявлен банковский служащий Г.И. Клитчоглу. Никаких призывов к свержению правящей династии в газете «Амурский край» не было, но вперемешку с местными новостями в ней появлялись статьи, осторожно пропагандировавшие марксизм. Постепенно к работе социал-демократических кружков подключился и сам Баллод, организовавший в 1905-1906 годах литературные вечера, на которых среди прочей литературы изучался «Капитал» Карла Маркса.

Начавшаяся революция несколько усилила интерес к судьбе бывших «государственных преступников», однако к политической деятельности вернулись немногие. Имя Баллода постепенно забывалось. О бывшем издателе революционных брошюр вспоминали преимущественно историки, для которых он был очевидцем событий 1860-х годов и знакомым многих известных публицистов, вроде Чернышевского и Писарева. В первые годы XX века к нему за справками обращался известный историк литературы В.Е. Чешихин-Ветринский (уроженец Риги). Изредка брался за перо и сам Баллод. В 1900 году он опубликовал свои воспоминания «Из жизни Нерчинских рудников 60-х годов».

В отличие от Писарева и Чернышевского, Баллод дождался свержения самодержавия. Он успел искренне порадоваться первым успехам Февральской революции и даже стал свидетелем приближения Гражданской войны. Он умер 22 января 1918 года, когда по Благовещенску уже шагали отряды красногвардейцев и «гражданской милиции». До первых выстрелов оставались считанные недели. Вряд ли в подобной обстановке кто-то всерьез заинтересовался сообщением о смерти старого революционера и золотопромышленника. И в дальнейшем его судьба интересовала только узких специалистов по публицистике 1860-х годов, а также латвийских, забайкальских и приамурских краеведов. Наиболее подробная биография Баллода содержалась в рижской публикациии П.И. Валескална 1957 года «Революционный демократ Петр Давыдович Баллод». В этой же книге были опубликованы мемуары дочерей Петра Давыдовича — Елены Петровны Кротовой-Баллод и Веры Петровны Шебалиной.

На этом интерес к полузабытой фигуре был исчерпан. В качестве прототипа Базарова и Рахметова литературоведы его не признали. Роль Баллода в революционных изданиях неоднократно переоценивалась в связи с арестом Писарева. А вот его заслуги, как золотопромышленника, никто не оспаривал. Их можно было выразить в пудах и рублях. Куда меньше доверяли потомки словам очевидцев, которые не могли предъвить ничего, кроме своих субъективных впечатлений. Впрочем, и сам Баллод не склонен был принимать восторг поклонников за чистую монету, научившись отличать золото от пустой породы.

 


 

Ссылки

Справка о П.Д. Баллоде из «Энциклопедии Забайкалья».
Справка о П.Д. Баллоде из Биографической энциклопедии. Ошибочные данные об отъезде в Америку.
Справка о «Карманной типографии» Баллода.
Нерчинская каторга 1900-1917 годов. Упоминается и более ранний период.
П.А. Зайончковский. История дореволюционной России в дневниках и воспоминаниях.
Р.Г. Эймонтова. «Великорус»: спорные вопросы.
Глава из книги о патриархе Алексии II, посвященная переходу гернгутеров в православие.
Общины гернгутеров в Видземе.
Описание перехода латвийских гернгутеров в православие. На английском.
Нелегальные революционные типографии и издания… Упомянута «Карманная типография».
Справка о П.С.Мошкалове.
М.Неведомский. Д.И.Писарев.
Автобиография М.П. Сажина.
Статья о Шедо-Ферроти из энциклопедии Брокгауза и Эфрона.
Летопись событий в Санкт-Петербургском университете в 1860-1864 годах.
Д.А. Завьялов. Российское законодательство о студенческих организациях, 1855-1914.
Глава из воспоминаний Д.А. Милютина о студенческих беспорядках в Петербурге.
Лев Сонин. Хроника большого золота. О создании Ниманской компании.
Н.А. Шиндялов. История Благовещенска. 1856-1907. Формат — *.DOC.
Н.В. Богословский. Николай Гаврилович Чернышевский.
История Амурской области на рубеже XIX и XX веков.

 

Иллюстрации

 

Петр Давыдович Баллод

 

Участники студенческих волнений 1861 года в Кронштадтской крепости

 

Д.И.Писарев

 

Александровский завод

 

Михаил Петрович Сажин, помощник Баллода

Либерея "Нового Геродота" © 2024 Все права защищены

Материалы на сайте размещены исключительно для ознакомления.

Все права на них принадлежат соответственно их владельцам.