В предыдущем разделе были рассмотрены некоторые примеры колонизационного процесса, как способа существования традиций коллективного поведения. Но сам колонизационный процесс и сопутствующие ему процедуры выселения оказывали настолько мощное шоковое воздействие на традиционные стили поведения, что их допустимо рассматривать и как способ искажения и разрушения этих традиций. Примеры таких деформаций мы находим в истории многих колоний, как ранних, так и поздних.
Одним из типичных случаев является Занкла в Сицилии, возникшая, возможно, еще раньше Наксоса, который всегда считался первой греческой колонией в Сицилии. Однако, Занкла в первой половине VIII века, по-видимому, еще не была апойкией, но лишь служила местом базовой стоянки морских разбойников из италийских Кум. Вскоре на это место была выведена правильно организованная совместная колония с двумя ойкистами — из Кум и эвбейской Халкиды (Thuc.VI,4). Затем колония пополнилась дополнительными переселенцами из Мессении (Strab.VI, 2 C257). В 494 г., после разгрома персами Ионийского восстания, в Занклу выселилась часть самосцев, к которым присоединились некоторые милетяне. Геродот (VI, 22) сообщает, что занклейцы сами пригласили самосцев и прочих ионийцев принять участие во вторичной колонизации, но Фукидид (VI, 4) уточняет, что новоприбывшие, воспользовавшись обманом, вытеснили первопоселенцев из города. Через несколько лет Занклу захватил сын бывшего косского тирана, Кадм, который поселился здесь со своими спутниками Her.VII, 164). Почти сразу после этого события город был еще раз захвачен соседним Регием, в очередной раз заселен смешанным греческим населением и переименован в Мессину (Мессану).
Учитывая, что сам Регий являлся бывшей колонией Занклы, выведенной за два столетия до описываемых событий, можно представить, какие сильные трансформации должны были претерпеть традиции коллективного поведения занклейцев в ходе подобного перемешивания населения.
Следует, однако, сделать важное замечание: смешение традиций поведения не приводило к результатам, аналогичным смешению разных красок на палитре; процесс этот был более сложным и скорее напоминал смешение разных реагентов в химическом растворе, хотя и эту аналогию нельзя назвать достаточно точной. Направленность и результаты этого процесса сильно зависели от исходной основы — той первичной модели поведения, которая подвергалась внешнему воздействию. Она могла быть изначально либо «слабой», либо «сильной». В первом случае она являлась более сложной, гибкой и легко реагирующей на малейшие внешние изменения, но именно ее формы практически не изменились за всю эпоху греческих миграций. Во втором случае она проявлялась как система более прочная и более устойчивая к действию внешних раздражителей, но если это воздействие оказывалось достаточно сильным, такая модель поведения ломалась сразу и окончательно, и это часто приводило к гибели самой общины, являвшейся ее носителем.
К первому типу относились в основном колонии эвбейской группы. Наиболее яркие примеры второго типа поведения обнаруживают некоторые общины малоазийской Ионии. Разница здесь была чисто статистической, но она довольно ощутимо проявилась в судьбах поселений, принадлежащих к разным группам.
2.5.1. Эвбейские колонии первого поколения
Под «эвбейскими» колониями в литературе понимаются поселения, выведенные главным образом из двух городов этого острова — Халкиды и Эретрии; остальные островные общины самостоятельно выведенных колоний, по-видимому, не имели (если не считать единичного примера Гестиеи и, возможно, Левканди). Наиболее активной из двух главных эвбейских метрополий была Халкида (Козловская 1989).
Хиос. Согласно местной традиции, Хиос первоначально был заселен не греками, но карийцами и абантами из Эвбеи, и лишь много лет спустя ойкист Амфикл привел из Гестиеи, расположенной в северной части острова, первую группу ионийских колонистов. Археологически это событие датируется нач.VIII века (Boardman 1980:31).
Впоследствии, внук Амфикла, царь Гектор, напал на карийцев, часть их истребил, а оставшимся позволил жить на острове [1]. Вероятно, именно при Гекторе Хиос вошел в Лигу ионийских городов [1] (Huxley 1966:29), но действительно дружеские связи в ее пределах поддерживал только с Милетом [2], выступая его постоянным союзником даже в тех по настоящему трудных ситуациях, когда все прочие союзники отступались от милетян и бросали их на произвол судьбы (Нег.1,18).
Питекусса. Эта была самая первая греческая колония западной волны, основанная совместно переселенцами из Халкиды и Эретрии [2] на острове Искья, близко прилегающем к побережью Италии в районе Кампании (Strab. VI,2 С 243). Самые ранние находки на городище датируются началом 2-й четверти VIII в. (Boardman 1980:166,168), но их мало, и их датировки вызывают сомнения (Graham 1988:307-308). В том же столетии, во время войны, вспыхнувшей на Эвбее между двумя метрополиями, вражда в их отношениях перекинулась и на колонистов; в результате обострения этой вражды халкидяне изгнали из города всех эретрийцев [-3].
Кумы. Принято считать, что ок.750 г. жители Питекуссы перебрались на материк и основали Кумы, хотя основана эта реконструкция на единственном изолированном сообщении Ливия (VIII,22,5-6). Собственно археологические данные скорее свидетельствуют в пользу предположения об одновременном основании двух этих поселений но и эти данные не бесспорны, поскольку древнейший участок Кум на верхушке холма Монте Вице, где, вероятно, находился акрополь, еще не раскапывался (Graham 1988:308).
Страбон (V,4,4) называет ойкистами Кум Мегасфена из Эвбейской Халкиды и Гипокла из малоазийской Кумы (Кимы). Евсевий же называет Кумы колонией Микен и датирует ее 1051 г., однако самые ранние греческие находки с территории городища указывают на рубеж 1-2 четверти VIII века, поэтому столь ранняя датировка обычно исследователями игнорируется. Но судя по обилию импортной керамики, происходящей из варварских погребений в окрестностях будущей колонии, ее основанию действительно предшествовал длительный (не менее чем полувековой, по археологическим датировкам) период более или менее постоянных греко-варварских торговых контактов (Boardman 1980:168). Можно предположить дружественный характер взаимоотношений первопоселенцев с местными жителями [2].
В третьей четверти VIII в., вскоре после основания эвбейцами Наксоса, из Кум в Сицилию была выведена Занкла, которая имела двух ойкистов — из самих Кум и из Халкиды Эвбейской (Thuc.VI,4). Сам факт соучастия в основания новой колонии ее географически весьма удаленной пра-метрополии, свидетельствует о том, что во взаимоотношениях Кум и Халкиды присутствовало нечто большее, чем формальное дружелюбие [1].
О связях Кум с Микенами ничего не известно, и проверить гипотезу Евсевия не представляется возможным.
Керкира и Метона. Согласно версии Плутарха (Mor.293a,b), Метона, расположенная на западном побережье Халкидики, была основана эретрийцами из Эвбеи, которых коринфяне силой вытеснили из их колонии на Керкире (см. ст. «Коринф»). Потерявшим кров колонистам эретрийцы метрополии не позволили вернуться на родину [-1], предоставив их собственной судьбе, вследствие чего они были вынуждены перебраться еще дальше на северо-восток и поселиться в Метоне. На основании этого сообщения колонию обычно датируют 734/33 г. — одним годом с Сиракузами, хотя археологически она совершенно не изучена (Boardman 1980:229).
В сер.VII в. (655/54 г., по Евсевию) эвбейские колонии в Халкидике оказали помощь выселяющимся в Аканф переселенцам из Андроса (Cook 1946:71), возможно, в этом участвовала и Метона [2?]; какими-либо прямыми сведениями о внешних связях этой колонии в этом регионе мы не располагаем.
Наксос Сицилийский. Был выведен, по Пс.-Скимну, «в десятом поколении после Троянской войны» (270-274) переселенцами из Эвбеи (Diod.XIV,88). По археологическим данным, Наксос был основан ок. сер. VIII в. на месте разрушенного сикульского поселения (Boardman 1980:169).
Несмотря на то, что Наксос считался древнейшим греческим поселением в Сицилии (Thuc.VI,3) и впоследствии сам вывел в Сицилии еще три своих колонии — Леонтины, Катану и Каллиполь — сколько-нибудь заметной роли в истории региона он не сыграл (Яйленко 1990:73-74).
Аль-Мина (Эль-Мина). При полном отсутствии в античной письменной традиции сведений о родине греков Аль-Мины (даже греческое ее название точно не установлено), этот вопрос мог решаться только на основе анализа греческой керамики из ее ранних слоев, а она оказалась довольно сложна для атрибутирования. Лишь сравнительно недавно лабораторные исследования теста греческой керамики из ранних слоев Аль-Мины, датируемых началом VIII в., показали, что она почти вся была произведена из эвбейской глины в областях Эретрии, Халкиды и Левканди, что сильно укрепило позиции сторонников эвбейского происхождения поселенцев в Аль-Мине, хотя по-прежнему остается реальной возможность связывать появление здесь греков с какой-то из волн переселенцев из Арголиды (Boardman 1980:42; Яйленко 1990:144,155).
Формально Аль-Мина (как и находившиеся в том же регионе Ибн-Хани, Телль-Сукас, Рас-эль-Басит и др.) не являлись продуктами собственно «греческой колонизации», поскольку были отнюдь не суверенными апойкиями, но скорее некими экономическими придатками ближневосточных государственных образований (Яйленко 1990:160-166). Тем не менее, в этих колониях-факториях на всем протяжении их истории проживали обособленные греческие общины, являвшиеся носителями определенных стандартов коллективного поведения, и эти стандарты мы можем оценивать на принятой ранее основе (табл.2.4).
В характеристике греческой общины Аль-Мины следует отметить то, что уже не раз отмечалось в литературе — ее чрезвычайно высокую коммуникабельность [3], позволившую ей сохраниться и даже процветать внутри совершенно чужой (формально — «варварской») культуры и государственности на протяжении не менее пяти столетий (Яйленко 1990:138).
2.5.2. Эвбейские колонии второго поколения
Колонии Хиоса
Маронея была выведена хиосцами на северное побережье Эгеиды, вероятно, в первой пол.VII века (Ps.Scymn.676-678). Земли этой хиосской колонии граничили с материковыми владениями (переей) Фасоса, соседа агрессивного и алчного, которого сделала таким близость к серебряным месторождениям Западной Фракии. На востоке фасосская перея граничила с материковой областью Самофракии; Маронея оказалась расположенной как раз на их границе, и наблюдаемое Архилохом ее столкновение с Фасосом [-1] произошло, вероятнее всего, в момент выведения колонии (см.: Roebuck 1959:106).
Колонии Кум Италийских
Занкла. Этническая история ранней колонии в Занкле очень сложна и не во всех ее моментах понятна. Согласно сведениям Фукидида, гавань Занклы первоначально служила местом стоянки каких-то морских разбойников из италийских Кум, и только затем на это место была выведена правильно организованная совместная колония [1] с двумя ойкистами — из Кум Италийских и из эвбейской Халкиды (Thuc.VI,4). Согласно датировке Евсевия (757 г., по армянской версии) Занкла оказывается древнейшей греческой колонией в Сицилии, но Фукидид (VI,3) называет древнейшей сицилийской колонией Наксос, поэтому в литературе принято прилагать дату Евсевия именно к упомянутой пиратской базе, но не к собственно колонии (см.: Яйленко 1990:73, прим.31).
Впоследствии колония пополнилась новыми переселенцами [2] из Мессении (Strab.VI,257), a после разгрома персами Ионийского восстания в 494 г. занклейцы пригласили участвовавать в совместном выведении колонии беженцев из Самоса и Милета [2], но были обмануты приглашенными и вытеснены ими из города [-1] (Thuc. VI,22; VI,4). Еще через несколько лет Занклу захватил сын бывшего косского тирана Кадм [-1], который поселился здесь со своими спутниками (Her.VII, 164), но почти сразу же город был еще раз захвачен регийским тираном Анаксилом [-1], который в очередной раз заселил его смешанным греческим населением [2] и переименовал в Мессину (Мессану) (Thuc.VI,4).
Хронология ранней Занклы реконструируется плохо. В списках Евсевия ее нет, но имеется Регий — ее самая ранняя и наиболее известная колония, расположенная на италийской стороне Мессенского пролива. Регий датирован у Евсевия 748 годом, и с этой датой согласуется свидетельство Страбона, относящего основание Регия (а следовательно, и Занклы) ко времени до начала I Мессенской войны, т.е. до сер.VII века (Cook 1946:77).
Древнейшие находки из раскопок занклейского городища датируются временем не позднее конца VIII века, (Boardman 1980:171).
Колонии Наксоса Сицилийского
Леонтина. Была выведена ок.728 г. в Сицилии на некотором удалении от побережья на месте разрушенного сикульского поселения, которое можно рассматривать как иллюстрацию к сообщению Фукидида о том, что Леонтина была основана ойкистом Фуклом (основателем Наксоса) на пятом году после Сиракуз, и что в ходе ее выселения колонисты вступили в вооруженное столкновение с местными сикулами (Thuc.VI,3). Однако, немного ближе к побережью были обнаружены эвбейские находки, свидетельствующие о вполне мирных доколонизационных связях [2] с этим районом (Boardman 1980:169-170), и совсем рядом с Леонтинами обнаружены следы двух ранних туземных поселений [2]. Кроме того, Полиен приводит совсем иную версию событий, согласно которой греки основали колонию в Леон-тине именно совместно с сикулами (Pol.Strat.V,5). Возможно, это разногласие возникло вследствие наложения двух традиций о греческом освоении Сицилии — местной, на которую в основном опирался Фукидид, и афинской, которая была в большей степени книжной и, вероятно, более аналитической, и на основе которой строил свои реконструкции Эфор (Graham 1988). И в той, и в другой традиции леонтинцы представлены лицемерами и обманщиками, которые отстроили свой город при помощи местных варваров [3], а затем выгнали их из него, но сделали это не сами, но воспользовались помощью приглашенных ими мегарских колонистов [1], и наконец, прогнавшие и самих мегарян [-1] (Thuc.VI,4).
О двух других колониях Наксоса, выведенных вскоре после основания Леонтины — Катете и Каллиполе — неизвестно почти ничего. Первая погребена под слоями двух вулканических извержений Этны 479 г. и 425 г., вторая еще не обнаружена (Boardman 1980:170).
2.5.3. Эвбейские колонии третьего поколения
Регий. Колония была основана из Занклы в третьей четверти VIII в. на северной стороне Мессенского пролива в один из голодных годов на Эвбее совместно с эвбейцами метрополии [1] и присоединившимися к ним переселенцами из Мессении [2]; может быть, это были бежавшие от лакедемонской расправы бывшие участники II Мессенской войны (Strab.VI,257).
Ранняя керамика эвбейского типа, обнаруженная на расположенных неподалеку от Регия варварских поселениях, может свидетельствовать, с одной стороны, о том, что колония выполняла здесь функцию проводника экономических интересов пра-метрополии [1] в Южной Италии, и с другой стороны — о тесных экономических связях с местным окрестным населением [2] (Boardman 1980:171-172).
Однако, против племени мессапиев, живших в весьма удаленной Калабрии, регийцы в союзе с Тарентом [2] воевали очень жестоко и с большими потерями (Her.,VII,170). Ок. 540 г. Регий временно приютил у себя беженцев из малоазий-ской Фокеи [2] (Неr.1,167).
Незадолго до начала греко-персидских войн тиран Регия, Анаксил, захватил и повторно колонизовал собственную метрополию, Занклу [-1]; впрочем, к тому времени уже заполненную многочисленными эпойками, происходящими из разных областей Греции (Thuc.VI,4).
Милы. Колония была основана на месте поселения согнанных со своей земли сикулов и являлась, вероятно, аграрным придатком Занк-лы, которая в таких выселках очень нуждалась, поскольку практически не имела в своих окрестностях пригодных для обработки земель, хотя и располагала одной из лучших на сицилийском побережье гаваней (Boardman 1980:171).
Гимера. Гимера была вторичной колонией Занклы, выведенной ею на западное побережье Сицилии, т.е. непосредственно в зону, традиционно находившуюся под финикийским контролем. Исходя из этого факта, и принимая во внимание одно хорошо документированное событие в более поздней истории Гимеры — ее разрушение карфагенянами в 408 году — было высказано предположение о том, что ее существование в этой части острова не было мирным, причем инициаторами этой перманентной конфликтной ситуации явились именно греки (Boardman 1980:188)
Особенности эвбейского колонизационного потока.
В колонизационной практике всех выходцев из Эвбеи наиболее примечательными представляются две ее особенности.
Это, во-первых, необычная на общем фоне смелость и рискованность их колонизационных предприятий, благодаря чему Эвбея явилась метрополией одновременно самых ранних и самых удаленных из ранних поселений в основных районах колонизации (Питекусса, Наксос Сицилийский, Метона). Кроме того, если верна эвбейская атрибуция сирийской Аль-Мины, то Эвбее принадлежит также авторство одной из самых необычных форм колонизационного освоения Средиземноморья, по сути находящейся уже за рамками феномена «колонизации» в традиционном его понимании.
Другой ее особенностью следует считать чрезвычайную гибкость и пластичность миграционных приемов, в результате чего отношение эвбейских колонистов к соседям (причем, в равной мере и к варварам, и к грекам) варьировалось, в зависимости от обстоятельств, от крайней враждебности (Наксос, Маронея) до абсолютной толерантности (Эвбея, Регий, Метона?), и от полного изоляционизма (Питекусса) до столь же полной готовности к кооперации (Аль-Мина, Занкла).
Можно видеть, что изменчивость колонизационного поведения присутствовала в эвбейской колонизационной практике изначально как некая универсальная ее характеристика; она не становилась более жесткой или более гибкой в зависимости от места или времени выведения колонии, следовательно, не являлась продуктом реакций колонистов на новые внешние воздействия в процессе переселений, но была выработана в более раннюю, вероятно, субмикенскую эпоху, когда из разрозненных групп беженцев из Беотии, Аттики и Арголиды только начинали складываться первые общины греков Эвбеи.
2.5.4. Арголидские колонии первого поколения
Аргосская волна колонизации в некоторых отношениях являлась антиподом аттическо-ионийской. Можно даже назвать ее более «ионийской» (в поведенческом смысле) поскольку ее отличали большее разнообразие приемов и меньшая их жестокость. Но освещена она древней традицией несравненно хуже (исключение здесь составляет лишь богатая традиция, посвященная Самосу).
Самос.Остров был населен греками еще в микенское время, и в X веке греческое присутствие возобновилось здесь в тех же местах (Boardman 1980:30). Из сообщений Страбона (Х,2,17; XIV.1,3) и Павсания (11,26,1; VII.4.2), основных наших информаторов по вопросу о повторном заселении Самоса, нельзя извлечь почти ничего нас интересующего, кроме того, что у первопоселенцев было два ойкиста по имени Тембрион и Прокл, следовательно должны были существовать как минимум две объединенные общины. О Прокле традиция дополнительно сообщает, что он поселил в Самосе беженцев из Эпидавра, спасающихся от дорийского нашествия.
Колония была основана совместно с местными карийцами, и основатели впоследствии разделили всех колонистов на две филы. Таким образом, Самос явился продуктом кооперации как минимум одной варварской и двух греческих общин [3, 2, 2], но несмотря на смешанное происхождение, входил в Лигу ионийских городов [1], как полноправный ионийский полис.
Во время войны Приены и Эфеса против живущих на Микале карийцев самосцы выступили против греков [-1, -1] на стороне карийцев [3], за что эфесцы изгнали их в Энею, расположенную на материке немного южнее Эфеса и впредь запретили им жить на Самосе. И только по прошествии 10 лет этого изгнания сын ойкиста Прокла, басилей Леогор, сумел сломить сопротивление Эфеса и вновь вернул самосцев на остров (Sakellariou 1958:338-340; Huxley 1966:27).
В Лелантинской войне Самос воевал против союзников Эретрии [-1], хотя в их числе были и милетяне — партнеры самосцев по Ионийской лиге [-1] (Her.V,99; см.: Яйленко 1990:228).
Геродот вскользь упоминает какой-то давний эпизод истории Самоса, относящийся, вероятно, еще ко 2-й пол.VII в., времени II Мессенской войны, когда самосцы послали в поддержку лакедемонянам свои боевые корабли [2] (Нег.Ш,47). В том же пассаже он ссылается и на другой эпизод, связанный с каким-то давним вторжением самосцев на Эгину [-1] (Her.,111,54-59).
Приход к власти тирана Поликрата пришелся на период грандиозных политических катастроф, связанных с крушением Лидии и установлением персидской гегемонии в Малой Азии. Эти глобальные изменения явились фоном чрезвычайно обострившихся социальных конфликтов, происходивших в самом полисе [-3].
Поликрата Самосского смело можно называть «политическим гением»: его поступки были почти непредсказуемы и многим из них трудно подобрать рациональное объяснение даже сейчас, пользуясь ретроспективными методами — но они всегда достигали нужной цели. Общий стиль его политики был чрезвычайно активным: он поддерживал союзнические отношения с враждовавшими между собой Персией и Египтом [2] и в то же время вел частые войны с соседними островными и материковыми полисами (Дандамаев 1985:56-57). К этому же времени относится нападение Самоса на Милет [-1] и связанный с этими событиями сокрушительный разгром самосцами лесбосского флота, приплывшего к милетянам на помощь [-1] (Her.III, 39).
Родос и Кос. Традиция определяет Родос как аргосскую колонию (Polyb.XXI,24; Яйленко 1990:150). Родос, как и рядом расположенный Кос, процветал в микенскую эпоху, и лишь немногие из поселений этих островов были покинуты населением в конце LHIIIC эпохи, да и то ненадолго: судя по находкам импортной протогеометрической керамики, изготовленной в Арголиде, повторная колонизация началась уже во 2-й пол. X в., и ее волны шли в основном из Арголиды (Desborough 1964:154; Boardman 1980:27).
Родосская колония аргивян в Линде стала впоследствии самой активной метрополией из всех арголидских поселений (см. ст. «Колонии Родоса»).
Аспенд. Об этом поселении известно лишь то, что это была единственная поздняя колония аргивян в Памфилии, основанная, как предполагают, в VIII веке (Mela I,14; Akurgal 1978:333-335). В этом смысле она представляет полную аналогию афинскому Элею — также единственной удавшейся афинянам поздней колонии, и замыкает собой цикл параллелей, которые можно провести между двумя географически однотипными метрополиями — Аттикой и Арголидой.
Предполагается также, что Аспенд был выведен на территорию уже существовавшего здесь памфилийского поселения, и колонизация его представляла по сути симбиоз двух общин — греческой и варварской [3] (Яйленко 1990:151).
Тарс. Согласно данным традиции, Таре был аргосской колонией в Киликии, но археологические материалы склоняют к предположению, что это была смешанная аргосско-родосской апойкия [2] или, скорее, фактория, обосновавшаяся на территории существовавшего здесь еще в IX веке киликийского поселения [3] приблизительно в то же время, что и Аль-Мина в Северной Сирии, т.е. ок. 800 г. (Boardman 1980:45; Яйленко 1990:155-157).
Аргивяне действительно с охотой принимали участие в колонизационных предприятиях своей дочерней колонии, Линда Родосского, и, кроме Тарса и Аспенда, выселялись в кон. VIII — нач. VII вв. на то же побережье Малой Азии в родосские колонии Солы и Фаселиду (см. ст. «Родос»). Кроме того, традиция приписывает им соучастие в колонизации мегарянами Византия, а в археологической литературе имеются гипотезы о заселении ими ранней Аль-Мины и даже ранних Сиракуз (см. ст. «Эвбея», «Коринф»).
2.5.5. Арголидские колонии второго поколения
Колонии Самоса. Колонизационная деятельность Самоса была направлена в основном в две области Средиземноморья — на южное побережье Малой Азии в кон.VIII в. (Келендерида и Нагид) и на северное побережье Пропонтиды во второй пол.VI в. (Перинф, Гереотейхос и Бизанф). О ранней истории этих колоний почти ничего не известно (см.: Яйленко 1990:152; Roebuck 1959; 110-111, 114 см. также ст. «Селимбрия»).
Колонии Родоса. О родосских колониях на юге Малой Азии сообщают в основном поздние авторы — Полибий, Мела, Страбон, сведения которых в большинстве случаев не могут быть сопоставлены с археологическими материалами, поскольку эта часть Анатолии слабо изучена археологически (см.: Akurgal 1978:266; Яйленко 1990:150-160). Колониями Родоса на западе были достаточно хорошо изученные и обеспеченные богатой традицией Гела в Сицилии и ее вторичная колония в Акраганте, а также поселение Динара на одноименных островах.
Диодор сообщает, что через 160 лет после основания Карфагена (т.е. в 663 г. или 654 г.) карфагенянами была выведена колония Эбес на остров Питиунт, один из группы Балеарских островов (Diod.V,16,23), однако на Питиунте до сих пор не найдено ничего ранее VI века, и эти ранние находки включают только греческие материалы, происходящие из Родоса, что позволило сделать предположение о заселении островов какими-то родосскими переселенцами (Boardman 1980:212-213). Косвенным подтверждением этому предположению может служить тот факт, что именно в начале VI в. Карфаген потерпел несколько сокрушительных поражений от флота фокейцев и на время полностью утратил политический контроль над этой областью Средиземноморья (см. ст. «Фокея»).
Ок.580 г. группа родосцев и книдян во главе с Пентатлом попыталась силой захватить мыс Лилибей в Сицилии, находящейся в самом центре скопления финикийских колоний и поселений элимов, их союзников. Диодор (V,9) и Павсаний (X, 11,3-5) сообщают, что колонисты в этом столкновении были разбиты наголову, а сам Пентатл погиб.
Солы. Колония была основана в Киликии совместно Родосом (Линдом) и Аргосом, вероятно, на рубеже VIII-VII вв. По мнению В.П.Яйленко, соучастие Аргоса в колонизационных делах собственной колонии было далеко не формальным актом [1], т.к. аргивяне имели в Киликии и Памфилии свои устойчивые военно-экономические интересы (Яйленко 1990:153).
Ойкистом колонии был некий Амфилох. В «Линдийской хронике» упомянуты военные трофеи, взятые после победы над двумя малоазийскими племенами и посвященные в храм Афины Линдийской неким Амфилохом. Если это один и тот же Амфилох (что вполне вероятно), то колонисты Сол имели серьезные конфликты с окрестными варварами (см.:Яйленко 1990:152-154).
Фаселида. Основана совместно родосским Линдом и Аргосом [1], причем традиция определяет ее как парную сицилийской Геле, т.к. обе были основаны одновременно двумя братьями-ойкистами, согласно повелению оракула.
Два главных авторитета в хронологии италийских колоний, Фукидид и Евсевий, датируют Гелу почти одинаково — 688 г. и 691 г., поэтому современные исследователи обычно тем же временем датируют и Фаселиду (Akurgal 1978:266; В.П.Яйленко 1990:151), хотя археологически последняя совсем не изучена (Boardman 1980:50).
В той же «Линдийской хронике» перечислены и военные трофеи, посвященные фалеситами во главе с ойкистом Лакием в храм Афины Линдской после победы над ликийцами, из чего следует, что колонисты сразу по переселении на новое место вступили в вооруженное столкновение с местными варварами (см.: Яйленко 1990:153).
Гела была выведена совместно родосцами и критянами. Совпадение датировок колонии Фукидидом и Евсевием (688 г. и 691 г.) очень рано сделало памятник удобным репером для перекрестных датировок. (Э.Бёрн и Р.М.Кук сдвинули эту дату к 664 г.до н.э., но сделали это в рамках широкого сдвига всей системы датировок Эратосфена и Евсевия в сторону их укорачивания. — См.: Burn 1935; Cook 1946). Самая ранняя керамика из Гелы датируется примерно сер.VII в., но исследования проводились только на части ее площади (Boardman 1980:177).
Основана она была на месте сожженного сиканского поселения, отношения с которыми и после были напряженными (Paus.VIII,46,2). С общинами другого племени — сикулами, отношения варьировались от сгона с земли до мирного обмена [2] (Яйленко 1990:88-89).
Геродот (1,153) глухо упоминает о каком-то раннем стасисе в Геле и о политических изгнанниках, бежавших из нее в соседний город Макторий [-3].
Акрагантбыл выведен Гелой на соседний участок южного побережья Сицилии в 580 г., и представлял собой типичную ближнюю (и к тому же позднюю) колонию, обреченную быть аграрным придатком метрополии. Тем не менее, он сумел обособиться и вскоре стал одним из самых значительных полисов Великой Греции. Датировка была рассчитана Фукидидом (VI,4) на основе предшествующих событий истории Гелы, но самые ранние материалы с территории городища относятся к концу VII века. Судя по наличию массовых захоронений в месте выведения колонии, а также по остаткам уничтоженного местного поселения, переселение сопровождалось каким-то очень большим кровопролитием (Boardman 1980:188). В традиции это событие отражено не было; внимание древних авторов больше привлекали внешние проявления рано установившегося в Акраганте режима тирании.
Особенности аргосско-родосского колонизационного потока.
В традиции о раннем переселении греков из Арголиды основное внимание привлекает как раз то, что реже всего можно встретить в описаниях аттической волны колонизации — примеры мирного освоения новых мест для колоний. Выходцы из Арголиды старательно при этом избегали каких бы то ни было конфликтов, даже в тех случаях, когда это было связано для них с сильными неудобствами (как, например, в случае с основанием Клазомен). Мы не находим в традиции ни одного примера сгона с земли местного населения или захвата хотя бы части чужой территории, но зато находим два случая явного греко-варварского симбиоза (Аспенд, Таре) и один пример греко-варварской симмахии (Самос).
Некоторые моменты в последующей истории колоний аргосской группы показывают, что причиной этой осторожности была отнюдь не военная слабость. Скорее сыграли роль какие-то прошлые события, связанные с дорийскими вторжениями на территорию Северного Пелопоннеса и оставившие после себя стойкое отвращение и недоверие к своим соплеменникам у предков этой группы переселенцев. Во всяком случае, колонистам аргосского потока всегда легче было добиться хороших результатов во внешних сношениях с местным населением, нежели с соседними греческими общинами.
Но уже во втором и третьем поколениях переселенцев их поведенческие стандарты претерпевает сильные изменения, и в практике выселений основным приемом становится разрушение поселений и сгон (или даже истребление) местного населения {Солы, Фаселида, Гела и Акрагант).
2.5.6. Лаконская группа колоний
Тарент. По поводу основания Тарента в Италии Страбон (VI,278) приводит анекдотического характера предание о том, что его основателями были незаконнорожденные дети спартиатов, отцы которых слишком долго отсутствовали дома, участвуя в какой-то затянувшейся военной кампании (Strab.VI,278; cp: Arist. Pol. V, 6, 1). Первая группа колонистов поселилась первоначально немного восточнее позднейшего Тарента, на месте поселения согнанных со своего места япигов. Впоследствии тарентинцы по меньшей мере еще один раз нападали на япигов, объединившись для этого с колонистами из Регия [2], но это случилось много позднее, ок. 473 г. Геродот счел нужным упомянуть об этой войне только потому, что это была, по его мнению, «самая кровавая резня из всех известных» (Her.VII,170).
О поддержании более или менее тесных связей Тарента с метрополией как будто свидетельствуют находки дорогой художественной керамики лаконского производства, используемой в качестве заупокойного инвентаря в погребениях VI века (Boardman 1980:184).
Фера. Время переселения на Феру лакедемонян и минийцев под предводительством Фераса, сына Автесия, бывшего опекуна спартанских царевичей, определяется очень приблизительно — ранний железный век (Boardman 1980:112).
В традиции о ее заселении исключительное место занимают сведения Геродота, который переплел в одном рассказе две древних традиции — ферскую и лаконскую (Неr. IV , 145-148).
Для нас наиболее значимая информация содержится в сообщении Геродота о том, что первые спартанские колонисты подселились на Фере к какому-то местному населению, которое он называет «финикийским»[3].
Кирена. О Кирене Ливийской и о ее метрополии, Фере на Санторине, традиция сохранила массу сведений (Her. 11,161,181-182;IV, 151-161; Arist.Pol.IV,3,8, Strab.VI,257; см.: Безрученков 1999). Кроме того, в памятниках лапидарной эпиграфики сохранился ферский декрет о выведении Кирены, составленный в IV в.до н.э., но имевший в основе либо какие-то протографы, либо местное предание, либо и то, и другое вместе (см.: Яйленко 1982:75; полностью с.61-83). Из всего этого большого набора данных интерес для нас может представлять только следующие:
1. Когда первые попытки колонистов закрепиться в Ливии окончились неудачей, они попытались вернуться на родину, но граждане метрополии отказались принять их обратно [-1]. Поскольку нет особых оснований оспаривать эту часть сохраненной Геродотом киренской традиции, противоречащее ей свидетельство ферского декрета, в котором оговаривается право колонистов, не пожелавших оставаться в Ливии, вернуться на Феру по истечении пяти лет со времени выселения, очевидно следует считать позднейшей выдумкой ферян (Яйленко В.П. Греческая колонизация VII -III вв. до н.э. (По данным эпиграфических источников), — М, 1982:69,73-74).
В Ливию ферских колонистов привели критяне, весьма деятельно соучаствовавшие в основании колонии [2].
2. Само место Кирены было предоставлено колонистам местными ливийцами [2]. Геродот также сообщает, что колонисты брали местных ливиек в жены [2], причем можно полагать, что они практиковали это в течение довольно долгого времени, поскольку он же спустя два столетия отмечал у греков Кирены наличие негреческих обычаев, причем именно в быту (например, запрет на некоторые виды мясной пищи), т.е. там, где пережитки обычно не бывают настолько устойчивыми, как, например, религиозных обрядах или погребальной практике (Her.IV,158,3). (Нехватка женщин в Кирене была, по-видимому, хронической, поскольку из рассказа Геродота (IV, 159,1) мы знаем, что основной прирост населения обеспечивался в основном эпойками, прибывавшими из Крита, Пелопоннеса и дорийских островов Южной Эгеиды, а те также не могли привозить с собой много женщин).
3. Неизбежные в греческих колониях раздоры между первопоселенцами и вновь прибывающими колонистами завершились в Кирене на редкость мирно — разделением всего населения на три филы, принадлежность к которым обеспечивала гражданское полноправие [2].
4. В VI веке Кирена несколько раз имела конфронтации с местными ливийцами, и выдержала две довольно тяжелые войны с египтянами; первую во время правления Априя, и вторую — уже при господстве в Египте Ахеменидов, но ни в одном случае она не выступала зачинщиком конфликтов, и киренские басилеи всегда охотно шли на примирение с нападавшими [2].
С конца VII до сер. VI в. Кирена сама вывела три прибрежных и одно материковое поселение: Аполлонию, Евеспериду, Тавхейру и Барку; кроме того одним из ее портов оставался Азирис самое первое поселение колонистов на континенте (Boardman 1980:156,157-158).
Особенности лаконской колонизации.
В практике выведения лаконских колоний изменчивость основных форм коллективного поведения лучше всего прослеживается на примере основания Феры.
К моменту выведения этой колонии лакедемоняне были уже не в состоянии терпеть проживающих вместе с ними минийских беженцев, которых они некогда приняли в свою общину. Подоплека конфликта нам неизвестна, но судя по сообщению Геродота, острота его достигла такой степени, что спартиаты решились на прямой геноцид, и минийцы были вынуждены спасаться бегством и стать лагерем на Тайгете (Her., IV, 145-146). Этими обстоятельствами воспользовался честолюбивый и властный Ферас, дядя и бывший опекун спартанских царевичей, который давно уже задумал покинуть Лакедемон, и теперь имел возможность сделать это наилучшим для себя способом — объявив о выведении новой колонии и провозгласив себя ойкистом-архагетом, главой новой общины. Для того, вероятно, чтобы придать своему предприятию статус государственного дела, Ферас пообещал спартиатам, что он выведет в колонию «всех минийцев», но обманул их и взял с собой лишь немногих. (Многих он взять и не мог, поскольку имел в своем распоряжении всего три триаконтеры, которым требовалось для экипажа не менее 90 гребцов и 6-9 навигаторов; всего же на трех судах могло разместиться не более 140-160 колонистов. — Her.IV, 148). Критерии, которыми Ферас руководствовался при этом отборе самоочевидны, и они хорошо проявились в последующей истории ферской общины.
Находясь в самом центре водоворота страстей, разгоревшихся во время спартанско-минийского конфликта, Ферас имел возможность непосредственно наблюдать за поведением своих сограждан и мог заметить, кто из них как себя ведет в неординарной и эмоционально накаленной обстановке. В таких условиях не нужно было обладать ни слишком большим жизненным опытом, ни особым знанием людской психологии, чтобы безошибочно отобрать в обеих общинах наиболее уравновешенных, хладнокровных и спокойных перед лицом опасности мужчин. Можно предположить, что Ферас получил в свое распоряжение почти идеальный набор колонистов. Вполне вероятно, что именно эти качества уравновешенности и рассудочности проявились позднее в другой колонии лаконского потока — Кирене Ливийской, и именно поэтому ее история оказалась удивительно бедна всякого рода эксцессами, что особенно бросается в глаза на фоне подробных геродотовых описаний. (О третьей колонии лаконской группы, Таренте, этого сказать уже нельзя).
Таким образом, на уровне первоначальных описаний выделяются три основных вида изменчивости в формах коллективного поведения:
1) изначальная изменчивость (эвбейская группа колоний);
2) спонтанная изменчивость (аргосско-родосская группа колоний);
3) направленная (или «искусственная») изменчивость (лаконская группа колоний).
К собственно эволюционным видам «изменчивости» должны быть отнесены последние две, поскольку только в их контексте могли возникать принципиально новые формы поведения, которых изначально не было в поведенческом стереотипе метрополии. Механизм образования этих новых форм был во всех случаях один и тот же, и сводился он к тем или иным формам отбора колонистов, производимого по какому-то набору признаков в период подготовки к выселению и в ходе организации переселенческих групп. Такой отбор мог спонтанным или целенаправленным, но результаты его были всегда типически сходными, и они углубляли разницу между моделями стереотипного коллективного поведения в метрополии и ее колониях в каждом новом поколении. По мере углубления этих расхождений, поведенческий стереотип колонистов становился все более направленным, а спектр возможных ответный реакций на стимулы внешнего воздействия — все более узким.
Возможно, поэтому средний срок существования полисов в зонах колонизации был меньшим, чем время жизни их метрополий. Сильно заметная в колониях специализация основных моделей поведения, делала их внешнюю политику более эффективной, но только до тех пор, пока внешние условия (либо природного, либо социального характера) оставались более или менее неизменными. Если эти условия достаточно резко и сильно изменялись, в программах поведения колонистов обнаруживалась нехватка «лишнего разнообразия», ранее казавшегося ненужным балластом. Эта избыточность форм поведения была оставлена в метрополии, и хотя воспринималась она как некий «балласт» и лишнее бремя, мешающее материнской общине достичь подлинного процветания, зато она же создавала ей некий резерв нестандартных реакций, в обычных условиях невостребованных. Лишенная этого резерва колония уже не могла дать «нестандартный» нужный ответ на какой-то новый вид внешнего воздействия, и тогда она начинала искать выход в эскалации старых «стандартных» приемов (см. ниже гл.2.7.). Как правило, это не помогало, и тогда она погибала, в то время как ее метрополия, даже при значительном общем упадке, продолжала существовать и перебираться из эпохи в эпоху, во многих случаях переживая средневековье и даже доживая до наших дней.
В мире социальных организмов, как и в мире организмов биологических, отбор адаптивных признаков осуществляется единственным способом — путем гибели их носителей, наступающей раньше, чем они успевают продолжить себя в потомстве. В истории греческой колонизации выделяются две простых характеристики поведения, чрезмерная выраженность которых почти во всех случаях приводила к распаду общины и ее исчезновению. Это либо избыточная агрессивность, либо недостаток агрессивности.
Примеры последствий представлены в описании двумя соответствующими группами колоний:
1) Минийский гексаполис, Кидония Критская;
2) Клазомены, Абдера I, Сибарис, Сирис, Смирна, Мелия.
2.7.1. Избыток агрессивности и его воздействие на адаптацию
Минийский гексаполис После выведения колонии на Феру, не попавшие в состав первопоселенцев минийцы перебрались из Лакедемона в приграничные районы, соединяющие Элиду, Аркадию и Мессению.
По существу, это был такой же акт колонизации, как и выселение на Феру, с той лишь разницей, что осуществлялся он целиком по суше и что его организаторами и участниками были те самые минийцы, которых Ферас побоялся брать с собой на Санторин. Здесь также имел место отбор колонистов, но с обратным знаком: оставшиеся в Лакедемоне минийцы были людьми с самыми низкими показателями коммуникабельности. К чему привела такая селекция, можно видеть из дальнейшего рассказа Геродота (IV,148).
Переселенцы силой вытеснили из этих приграничных районов все местное население и тут же сами распались на шесть общин, основавших шесть независимых городов: Лепрей, Макист, Фриксы, Пирг, Эпий и Нудий. Затем они начали конфликтовать с соседними элейцами. Подробности этого конфликта нам неизвестны, но о его глубине и интенсивности можно судить по тому факту, что уже ко времени Геродота почти все минийские города были разгромлены и разрушены Элеей. (К началу Пелопоннесской войны из всех этих городов сохранился, кажется, один Лепрей).
Кидония Критская. История основания этой колонии представляет эталонный пример колонизации по политическим мотивам.
В 525 г., во время египетского похода царя Камбиза, тиран Поликрат направил в помощь персам эскадру из 40 триер, выступив таким образом против своего египетского союзника, но при этом укомплектовал экипажи кораблей политически наиболее активными и агрессивно настроенными гражданами самосской общины. Это был безошибочный ход, позволивший ему добиться сразу трех желаемых результатов:
1) удаления из Самоса всех потенциальных политических противников; 2) благодарности персидского царя за совершённую измену; 3) создания основы для оправданий перед Амасисом в случае его победы.
В том, что такая основа ему обеспечена, Поликрат нисколько не сомневался, поскольку знал, что составленная из потенциальных заговорщиков флотилия воевать против египтян не будет, но попытается вернуться на Самос, чтобы совершить здесь переворот и захватить власть. Так оно и вышло: изгнанники вернулись на Самос и вступили в вооруженное столкновение с войсками тирана, но теперь они уже находились впроигрышной ситуации, поскольку были оторваны от своих родных и друзей. (Как «внутренние враги», они были для тирана гораздо опаснее). Флот мятежников был разгромлен, а сами они были вынуждены отправиться в эмиграцию [-3].
Их последующие скитания и просьбы о помощи против изгнавшего их Поликрата подробно описаны Геродотом (Her. III44-59). Закончились эти скитания несколько неожиданным образом: изгнанники осадили Скифнос [-1] и принудили тамошних островитян к выплате 100 талантов. На эти деньги они купили остров Гидрию в Сароническом заливе и затем основали новую колонию на Крите, Кидонию (Her.II 1,44-59).
Это был довольно рискованный способ разрешения своих проблем, но став на этот путь, самосцы уже не смогли остановиться и продолжали совершать грабительские нападения на своих критских соседей [-1] и даже атаковали соседнюю Эгину [-1], что было совсем уж опрометчиво, поскольку последняя обладала тогда одним из самых мощных военных флотов в Элладе.
Через шесть лет такого существования они были полностью разгромлены союзной флотилией эгинетов и критян и поголовно проданы в рабство.
2.7.2. Недостаток агрессивности и его воздействие на адаптацию
Клазомены. Судя по разрывам в датировках ранних материалов из некрополя Клазомен (само городище еще не исследовалось), они могли заселяться греками дважды — в микенскую эпоху и вторично уже в XI-X вв. (Boardman 1980:29, Huxley 1966:24). Скудные данные традиции позволяют датировать колонию лишь очень приблизительно — XI в.до н.э. (Sakellariou 1958:353,357)
Традиция называет метрополией Клазомен города Флию и Клеоны в Арголиде и описывает их переселение в Малую Азию как вереницу неудачных предприятия.
Первоначально они поселились на пустующем месте в районе Колофона, затем перебрались к подножию Иды и, наконец, вновь вернулись на земли Колофона. Но и здесь они, по-видимому, не процветали, поскольку через некоторое время в четвертый раз поменяли место жительства и окончательно осели на южном берегу Смирненского залива. В последний раз, уже в историческую эпоху, во время захвата персами Ионии, они еще раз стронулись с места и переселились на расположенный неподалеку от их побережья остров (Huxley 1966:28).
Клазомены входили в Лигу ионийских городов [1] и имели совместную с Милетом колонию во Фракии, Кадию [2].
Абдера I. Эта колония была выведена из Клазомен во второй пол. VII века, но община клазоменцев не сумела здесь закрепиться либо по причине внешнего давления на нее фракийского окружения («υπο Θρηίκων εξελασθείς», по Геродоту, 1, 168), либо по причине набегов киммерийцев и лидийцев, разорявших хору этой преимущественно аграрной колонии («had lost their farms», no K.Roebuck 1959:107).
Абдериты имели в Греции репутацию недоумков, что кажется несколько странным, поскольку Абдера была все-таки родиной мудрейшего Демокрита. Не исключено, однако, что эта дурная слава явилась своеобразным отголоском их ранних неудач на начальных этапах колонизации.
Основываясь на сообщении Страбона (XI, 2) о клазоменских рыболовецких стоянках в Меотиде, с клазоменцами также связывают подводное скопление керамики конца VII века в устье Таганрогского залива, условно называемое «Таганрогским поселением» (хотя собственно «поселения» здесь обнаружено не было. — См.: Брашинский 1981:86). Это предположение выглядит весьма вероятным, поскольку следы греческого присутствия в этом районе оставляют впечатление чего-то неудавшегося и не доведенного до конца, — это вполне могли быть следы провалившейся попытки клазоменской общины вывести новую колонию.
Сибарис. Сохранившееся в традиции представление о крайней «изнеженности» сибаритов стало распространенным тропом в мировой литературе. Это представление оказало какое-то влияние и на археологов, склонных любую ценную находку из раскопок сибарийского городища воспринимать как «свидетельство былой славы» погибшего города (Boardman 1980:197). Следует заметить, что прижизненная слава Сибариса была не так уж велика; например, Геродот, очень любивший подобные сюжетные повороты, только однажды неопределенно выразился о нем, как о полисе, «достигшем в то время своего расцвета» (η δε Συβαρις ηκμαξε τουτον τον χρονον — Her.VI,127). Образ «утопающего в роскоши» Сибариса возник, вероятно, в более позднее время, и возник он именно как литературный образ. Он хорошо служил целям нравственного воспитания, и в позднеримское время его охотно включали в наиболее популярные хрестоматии (напр.: Aelian 1,19; 111,43), но именно поэтому трудно поверить в его реальность.
Реальной причиной гибели Сибариса могла стать только утрата им некоторого минимума воинственности и агрессивности. То, что такой «минимум» действительно существовал, и что он был необходим для выживания в среде агрессивных ахейских колоний, доказывает история
Сириса, выведенного в этот район из далекого малоазийского Колофона в сер.VII века, и менее чем через столетие после своего основания разделившего судьбу Сибариса.
Разница между двумя этими колониями заключалась лишь в том, что сибариты, втягиваясь в торговые связи между Этрурией и Малой Азией (см. ст.»Милет») и постепенно богатея, утратили необходимый минимум агрессивности, тогда как Сирис либо изначально не имел этого минимума, либо — что более вероятно — проявлял его как-то по-другому, не так, как требовалось, поскольку был единственной в то время ионийской колонией в Италии, выведенной сюда в силу необходимости (Неr.1,14), и был вынужден приспосабливаться к совершенно непривычной для него этнокультурной среде, включавшей не только варваров-энотров, но и столь же далеких от них по психотипу греков из Ахайи. Судя по материалам из окрестных поселений, к местным варварам сиритийцам все же удалось приспособиться, и окрестные энотры во второй пол.VII в. были довольно глубоко вовлечены в орбиту экономических связей Сириса. Но с соседними греками община Сириса явно не ужилась, и уже к середине следующего столетия поселение прекращает свое существование (см.: Козловская 1989:77-80).
Если пример Сибариса показывает, что случается с колонией, жители которой утрачивают необходимый минимум агрессивности, то пример Сириса иллюстрирует судьбу общин, волею случая оказывающихся перемещенными в среду, где действуют иные нормы поведения и иные стандарты коммуникабельности-агрессивности.
Сирис был дочерней колонией Колофона — одного из самых ранних аттическо-ионийской поселений в Малой Азии. Когда в границах расселения этой группы колоний случайно оказалась эолийская Смирна, ее постигла в точности та же участь, но агрессорами в данном случае оказались колофонцы, изгнавшие жителей Смирны из их города и области. Та же участь постигла несколько позднее и другую эолийскую колонию, Мелию.
2.7.3. Направленность отбора и его влияние на формирование территориально-этнических границ
Из приведенных примеров можно видеть, что направленность в отборе колоний проявлялась, хотя и несколько неожиданным образом, но достаточно наглядно. Эти примеры показывают, что отбор способствовал, установлению территориальных границ между субэтническими группами колоний. Отсеву и гибели подлежали в первую очередь те общины, стереотипы колонизационного поведения которых слишком сильно отличались от соседних. Поэтому жертвами отбора обычно становились те колонии, которые по разным причинам оказывались в зонах колонизации, уже занятых другими греческими субэтносами (Смирна, Мелия, Сирис).
Примечательно, что наиболее опасной для греческих общин была не полностью чужая, т.е. варварская среда, но свое же греческое окружение, в этническом поведении которого наблюдались лишь некоторые, совершенно незначительные для постороннего взгляда, отличия. Из этого следует вывод, что греки были менее толерантным и, наверное, более жестким по характеру этносом, чем почти любой из тех народов, с которыми они сталкивались в ходе своего расселения. Поэтому в вопросе выживания новой колонии первостепенное значение приобретали характеристики не столько варварского, сколько греческого ее окружения. Это делало территориальные границы между зонами расселения разных греческих субэтносов почти непроницаемыми и создавало отчетливую решетку колонизационных районов. При пересечении средиземноморской акватории с запада на восток и с юга на север путешественник V в.до н.э. мог наблюдать следующую уже сложившуюся к тому времени картину районирования:
1. Фокейский район — весь северо-западный угол моря от Гибралтара до средней части западного побережья Италии и от Южной Галлии и Иберии до Корсики.
2. Западный дорийский район — Сицилия, Южная Италия и Южная Адриатика, заселенные в основном колонистами из Коринфа, Ахайи, Родоса, Мегар, Локриды, а также из ионийской Халкиды.
3. Ливийский (ферско-лаконский) район — вся область Киренаики в древней и современной Ливии.
4. Дорийская (южная) Эгеида — группа дорийских поселений на юге западного побережья Малой Азии (Родос, Книд, Кос и Галикарнас), плюс тяготеющие к нему острова Крит, Санторин и др.
5. Ионийская (центральная) Эгеида — поселения малоазийской Ионии в центре Западной Малой Азии, а также острова Эгейского моря от Пароса и Наксоса на западе до Самоса и Хиоса на востоке.
6. Эолийская (северная) Эгеида — северная часть западного побережья Малой Азии (Троада) и прилегающие острова от Лесбоса до Самофракии.
7. Смешанный ионийский район на северном (фракийском) побережье Эгейского моря, в котором абсолютно преобладали колонии эвбейской Халкиды, Кикладских островов и малоазийской Ионии, и который в восточной его части смыкался с зоной расселения эолийского субэтноса.
8. Ионийско-милетский район, охватывающий Пропонтиду и Понт и включающий, кроме милетских, небольшой процент самосских, мегарских и некоторых других колоний.
Еще один очень большой и также населенный греками район, протянувшийся от южного побережья Малой Азии через все Восточное Средиземноморье до Египта, историки V века вообще не включали в общую зону греческой колонизации и не прилагали к нему термина «колонии» (αποικίες). В его северной малоазийской части он представлял собою цепь смешанных греко-варварских поселений, жители которых еще помнили о своем аргосском, родосском или самосском происхождении, но понемногу начинали утрачивать наиболее важные и определяющие черты собственно греческой культуры, включая и язык. Они существовали совершенно обособленно от остального греческого мира, и только в конце IVв. До н.э., уже после восточных походов Александра, были не без удивления открыты и описаны греческими учеными. Греческие общины, проживавшие в азиатских городах на востоке и юге этого региона, в гораздо большем объеме сохранили свои этнические признаки, и вплоть до IV в.до н.э. они упорно отличали себя от местного населения, но при этом никогда не выступали перед внешним миром в качестве субъектов политики, права и экономики — ни как автономные полисы, ни как сателлиты восточных государств, на территории которых они находились. Забегая вперед, можно отметить, что механизм миграционного расселения был здесь совершенно иной, и в настоящей работе мы его рассматривать не будем.
2.8. «Норма» и «аномалия» в колонизационном поведении
Для завершения описания данной главы нам осталось заполнить матрицу «агрессивности-коммуникабельности», помещенную ранее в таблицу 2.4 (см. также табл. 2.6, рис.2.4).
Как и предполагалось, большинство колоний (98 из 118, или 83%), имели по двум основным параметрам нулевые или близкие к нулевым характеристики (хотя фактов агрессивности в сумме было почти вдвое больше, чем фактов коммуникабельности). Общины в 20 поселениях (17%) демонстрировали сильно повышенную агрессивность. Эти поселения были ранжированы по степени убывания их агрессивности, и затем этим ранжированным показателям были сопоставлены значения их же коммуникабельности (табл.2.6; рис.2.4).
Сравнение показателей позволило сделать два обобщения:
1. Судя по приведенным характеристикам, дорийские общины не отличались от ионийских большей агрессивностью, т.е. их общий стиль поведения в колониях не был более «силовым» или менее «гибким», чем у ионийцев. И тот, и другой субэтносы демонстрировали в зонах колонизации приблизительно одинаковые образцы коллективного поведения, но вместе они имели сильные отличия от третьего субэтноса — эолийского, который почти полностью попадает в графу нулевых значений агрессивности-коммуникабельности. Поэтому скорее следовало бы говорить об оппозиции некоего общего «ионийско-дорийского» поведения «эолийскому» поведению, которое отличалось в среднем большей толерантностью и мягкостью форм. Никакой другой зависимости между происхождением колонистов и агрессивностью их поведения по данным таблицы проследить невозможно.
2. Перенесение значений из таблицы 2.6 на график (рис.2.4,а) позволило выявить другую корреляцию, предугадать которую было бы гораздо труднее. Смысл ее заключается в том, что наиболее агрессивные общины оказались в то же время и наиболее коммуникабельными, в то время как общины, не проявляющие в своем поведении черт агрессивности, в равной мере не проявляли и сколько-нибудь выраженной коммуникабельности (рис.2.4,б). С хронологией колоний эта корреляция была связана слабо, хотя три колонии с наиболее выраженными этими характеристиками оказались одновременно и самыми ранними в списке (Милет, Самос, Фокея).
Можно предположить, что указанные характеристики сами по себе являются неполными и должны рассматриваться лишь в их комбинации, как выражение некоего более общего качества поведения, которое уместно определить как «нормальность». С этой точки зрения большинство греческих колоний проявили себя как вполне «нормальные», поскольку их агрессивность и коммуникабельность уравновешивали друг друга, и суммарная оценка приближалась к нулю. Но перечисленные в таблице 2.6 общины демонстрировали настолько сильные отличия в колонизационном поведении, что их можно определить как некие «аномалии». Поэтому мы вправе ожидать, что общие закономерности миграционного поведения будут проявляться в истории этих колоний необычным образом. В особенности это касается трех первых колоний в списке — Самоса, Милета и Фокеи. К несчастью все три являлись одновременно и наиболее активными метрополиями, зоны колонизационной активности которых охватывали часть Западного Средиземноморья, Пропонтиду, Понт и южное побережье Малой Азии.
В дальнейшем описании мы увидим, что основные миграционные механизмы, управлявшие ходом расселения древних греков в Средиземноморье, будут давать сбои при рассмотрении именно этих районов.
