Колобова Кс.
Рец. на: Joan Evans. «Time and Chance. The story of Arthur Evans and his forebears».
Longmans, Green & Co., London — New York — Toronto, 1943, 410 стр.
«Вестник древней истории». 1947. 4. С. 107-112.
В июле 1941г. скончался в возрасте 90 лет знаменитый ученый и археолог, внесший огромный вклад в науку раскопками на Крите, Артур Джон Эванс. 20-21 мая 1940 г. фашисты захватили Крит. Кносс подвергся бомбежке, музей в Кандии со всеми ценностями погиб в огне. Одновременно Лондон подвергался нападениям с воздуха. Значительно пострадал Британский музей: два зала ваз и терракот полностью вышли из строя, с зала греко-римской жизни снесена крыша, библиотека и зал монет и медалей, с которым было связано три поколения Эвансов, тоже разрушены.
Эвакуацию английских войск с Крита Эванс не мог простить. Он рассматривал это не только как измену Греции, но и как измену историческому прошлому.
Все это подорвало его силы и ускорило его смерть.
У нас, в Советском Союзе, имя Эванса пользуется широкой известностью, но мало кто знаком с его жизнью и деятельностью и с историей раскопок на Крите.
Поэтому книга, написанная его сводной сестрой Джоанной Эванс на основании семейных архивов, дневников, писем, вызывает к себе интерес, являясь первой книгой, посвященной жизни и деятельности человека, наследовавшего славу Шлимана и обогатившего своими трудами дотоле неясный исторический период, период минойской культуры на Крите. Однако нашего читателя эта книга удовлетворить не может. Это скорее семейная хроника, чем биография ученого.
Само название книги — «Время и случай» — продумано автором. Книга начинается с биографии предков Артура Эванса, насколько документы позволяли автору проследить биографию представителей трех поколений этого валлийского рода, начиная с XVIII в. Основная мысль книги, определившая ее название, типична для определенного круга английской буржуазии: «время», т. е. темперамент и традиции семейного круга, продолжают оказывать свое влияние на всех представителей его, но «случай» — история — видоизменяет их интересы, направляет их жизнь по другому руслу, ставит новые, ранее неизвестные, задачи.
Наиболее видными представителям рода Эвансов являются Джон Эванс и его сын Артур.
Джон Эванс, консерватор по убеждениям, владелец бумажных фабрик, любитель древности и коллекционер, сыграл большую роль в изучении палеолита. Его все большее увлечение геологией и участие вместе с Прествичем в ряде геологических экспедиций (с 1857 г. он входит в состав Геологического общества) сблизили его с Буше де Пертом, открывшим в районе реки Соммы в Аббевиле первые кремневые орудия и топоры.
Открытие существования палеолитического человека нанесло удар церковно-христианскому учению с его антропоцентризмом и разрушило традиционную хронологию.
Признание Эвансом и Прествичем обоснованности открытий Буше де Перта создало возможность Дарвину в его работе «Происхождение видов», изданной в 1859 г., приложить свою теорию непосредственно к Homo sapiens. Углубляя и совершенствуя свои знания по палеолиту, одновременно Джон Эванс продолжал и свои нумизматические работы. За книгу о древних британских монетах, их каталогизацию и эволюцию Эванс получил высшую нумизматическую награду от французской Академии.
С 1880 г. Эванс пользуется уже широкой известностью как ученый и в Англии и за ее пределами настолько, что французская печать того времени ставила его в один ряд с Дарвином и Спенсером.
Дом Джона Эванса в Нэш Миллс, вблизи Лондона, все более превращался в музей, наполненный редкими вещами, начиная с палеолита и до XVIII в.
В этой обстановке рос и воспитывался Артур Эванс «маленький», как называли, его тогда в отличие от «большого Эванса» — его отца.
Главы XI-XX посвящены жизни и деятельности Артура Эванса. Автор отмечает различие политических взглядов Джона и Артура Эвансов: «Для Джона Эванса политика была простым практическим делом. Он унаследовал от отца склонность к консерватизму, и его политическое кредо могло быть выражено кратко: «Мир, процветание и производство бумаги» (Peace, prosperity and paper making) (стр. 164). Сын его был либералом, сторонником политики Гладстона, и поскольку, как отмечает автор, внутренняя политика Эванса интересовала мало и все внимание было приковано к внешней политике Англии, то в первую очередь Эванс, по-видимому, и решил попробовать свои силы вне Англии — на той части европейской территории, которая вскоре стала ареной крупных политических событий — на Балканах.
Первое путешествие на Балканы Эванс предпринимает в 1872 г. из Пешта пешком через горы в Румынию и Болгарию, прячась от пограничной охраны и не имея на руках, по-видимому, необходимых виз. Можно полагать, хотя автор деликатно об этом умалчивает, что уже в эту первую поездку Эванс не случайно выбрал Балканы, а направился туда неофициальным разведчиком Гладстона, которому и был подарен потом авторский экземпляр вышедшей в 1876 г. (в период Герцеговинского восстания) его книги «Пешком через Боснию и Герцеговину, в период восстания, в августе и сентябре 1875 г. с историческим обзором Боснии и впечатлениями о кроатах, славянах и древней республике Рагузе». Книга вышла своевременно — в период, когда Англия, по словам самого автора, «относилась серьезно к политике на Балканах, поскольку от нее зависело равновесие европейских держав». Гладстон пишет Эвансу благодарственное письмо, книга цитируется в палате общин, и Гладстон использует материалы Эванса о жестокости турок для речи в национальном собрании по восточным вопросам, речи, направленной против политики Дизраели.
С этой поры Артур Эванс становится авторитетом по славянским вопросам, принимает пост секретаря английского Комитета помощи славянам и, становясь корреспондентом прогладстоновской и антитурецкой газеты «Манчестер Гардиан», вновь отправляется на Балканы, имея основной базой полюбившуюся ему Рагузу. «И скоро, — пишет автор, — он везде примелькался, размахивая своей тростью и быстро пробегая по улицам, неожиданно останавливаясь, чтобы рассмотреть цветок или витрину и всегда готовый вступить в разговор с каждым, кто его начнет». «Сумасшедший англичанин с болтающейся тростью» был безобидным и дружественным; и хотя каждый определенно чувствовал, что он был гладстоновским агентом и передавал сумки золота вождям инсургентов, которые посещали его по ночам, это не было основанием думать о нем плохо». Эванс, действительно, развивает энергичную деятельность, предпринимая ряд выездов в центры восстания — и в Герцеговину и в Боснию и даже в штаб-квартиру турок в Боснии. Он собирает факты и имена и посылает статью за статьей в английскую прессу. Его подлинное отношение к восставшим славянам, однако, не выходило за рамки обычного мировоззрения английского буржуа, либерально настроенного к колониальной периферии. Он приветствует демократический дух славян, не угасший под тиранией Турции, но его шокирует то «духовное братство и равенство», которым пропитаны славянские народы. Он за демократию, но без братства и равенства. В конце концов, Эванс был арестован австрийскими властями «за шпионаж» и подвергнут тюремному заключению в Рагузе в 1882 г. «Он был слишком неосторожен» — таково официальное мнение Гладстоновского кабинета, который старался не скомпрометировать себя хлопотами об его освобождении.
Арест и тюремное заключение, как можно вывести из дальнейшего, охладили Эванса, и с этого момента он отходит от политики и, вернувшись в Англию, получает в 1884 г. место хранителя Ашмольского музея в Оксфорде. Период работы Эванса в Ашмольском музее знаменовал собой поворотный пункт в изучении истории и археологии. До Эванса Ашмольский музей представлял собой подбор различного рода энтомологических и зоологических коллекций, а также археологических памятников и живописи. Эванс поставил перед музеем новую задачу: «Нашей задачей является история, история развития и успехов человеческого искусства, институтов и верований в истории земного шара… Неписанная история человечества предшествовала писанной; изучение памятников предшествует изучению книг» (стр. 270). Однако для превращения Ашмольского музея в музей истории и археологии Эвансу пришлось вести упорную борьбу с рутиной университетской догматики, которая считала археологию второстепенной наукой: по мнению профессора Джоуетта, который фактически возглавлял консервативно настроенную профессуру, археология кончалась вместе с началом христианской эры, и кафедра археологии была ограничена рамками только классического периода. Шесть лет продолжалась упорная борьба, которая закончилась победой Эванса. За эти шесть лет музей в несколько раз увеличил свои исторические коллекции и в качестве историко-археологического музея стал приобретать все большую и большую известность. Эвансу удалось добиться, несмотря на сопротивление профессуры, расширения помещений, оборудования, выдачи ежегодных сумм на приобретение новых археологических коллекций и памятников. Археология заняла постепенно почетное место среди других наук.
Раскопки Шлимана, находки в Трое, в Микенах и в Орхомене привлекали всеобщее внимание. Однако, если для Шлимана все сделанные им открытия были лишь вещественными иллюстрациями к Гомеровским поэмам, то для Эванса сразу же стало ясно, что эти памятники говорят об истории бронзового века, хотя истоки микенской культуры были еще для всех неясны.
Вместе с отцом жены, историком Фриманом, работавшим в то время над «Историей Сицилии», Эванс проводит работы в Сицилии, интересуясь, главным образом, сицилийскими монетами и медалями. И здесь, однако, раскопки Орси давали определенные указания на доисторию Сицилии, в частности в погребениях сикулов Орси были обнаружены микенские вазы. Уже в этот период Эванс приходит к выводу, что древние обитатели Сицилии находились в оживленных сношениях с доисторической Грецией — до появления греческих колонистов и финикийских купцов.
Уже в этот период (1890-1895 гг.) у Эванса появляется интерес к Криту. Первоначальные планы Шлимана проводить археологические работы в Кноссе отпали; у Эванса, наоборот, все более крепло убеждение в необходимости исследовать Крит в связи с микенскими находками. Этот интерес был, в основном, интересом к пиктограммам, к находкам «греческого иероглифического письма», причем многие из печатей, по утверждению торговцев, происходили с Крита. Таким образом, постепенно Эванс приходит к выводу, что разгадку появления иероглифического письма в Европе нужно искать на Крите, который был промежуточным звеном между Египтом и средиземноморским районом Греции и южной Италии.
После смерти Фримана в 1892 г. он работает над четвертым, оставшимся незавершенным, томом последнего труда Фримана «История Сицилии», оживляя историческое изложение детальными археологическими комментариями и выводами. Для Ашмольского музея строилось уже новое здание, и план Эванса о слиянии университетских галерей с Ашмольским музеем под руководством одного лица проводился в жизнь.
В 1894 г. Эванс высаживается в Кандии на Крите с твердым намерением начать раскопки в Кноссе. Территория, на которой должны были производиться раскопки, принадлежала двум собственникам. После долгих переговоров Эвансу удалось купить часть территории Кносса, а впоследствии (через несколько лет) и всю землю. До 1896 г. Крит рассматривался, как микенская провинция. Уже первые археологические разведки на территории Кносса убедили Эванса в том, что культура Крита древнее микенской, и в 1896 году Эванс впервые вводит в употребление для Крита специальную терминологию — «минойская культура».
Период 1896-1899 гг. был ознаменован на Крите борьбой христианского населения с турками, борьбой, сопровождавшейся резней и убийствами. В этот период Эванс лишь наведывается на Крит; свои впечатления от политической обстановки на Крите он вновь печатает в виде писем в «Манчестер Гардиан», однако на этот раз как наблюдатель, а не как активный деятель. Только 23 страницы книги посвящены знаменитым раскопкам на Крите (1899-1906 гг.).
Раскопки начались в марте 1900 г. Помощником Эванса был его друг Хогардт, который знал восточное Средиземноморье настолько же хорошо, насколько Эванс знал западное. На второй день раскопок уже были обнаружены дворцовые строения и появились на свет первые дворцовые фрески. 27 марта (на 4-й день раскопок) Эванс отмечает в дневнике: «Исключительное явление — ничего греческого, ничего римского… Нет даже геометрического…» Перед Эвансом раскрывался новый, дотоле неведомый мир. Эванс был одним из первых археологов, при котором постоянно присутствовал архитектор, так что параллельно с раскопками сразу велась работа по восстановлению и реконструкции памятников. Эванс никогда не был по призванию античником-археологом. Его интересы были шире, и в античности его, пожалуй, прежде всего интересовало всякое проявление «не античного». Поэтому новый мир, открывшийся Эвансу, поразил и увлек его.
1900-1906 гг. были годами систематических раскопок Кносса. Уже в этот период остатки минойской и микенской культуры обнаруживались археологами в различных районах Эгейского бассейна: Микены, Тиринф, Вафио, Филакопи, о. Мелос и отдельные находки в Кикладах. Заслугой Эванса явилось то, что он впервые сделал попытку обобщить этот разрозненный материал и осмыслить его исторически. В 1909 г. вышел 1-й том его «Scripta Minoa», посвященный систематизации и анализу новооткрытой письменности; 2-й и 3-й томы «Scripta Minoa», над которыми Эванс работал все последние годы своей жизни, он не успел закончить, и профессор Майрс сейчас обрабатывает для издания эти материалы.
Ряд отдельных работ по Криту Эванс опубликовывал в разное время; но его капитальным трудом является четырехтомная работа «Дворец Миноса» (1921-1935). Эванс не мог отказать себе в удовольствии «эпатировать эллинистов» заявлениями, вроде того, что «Гомер, собственно говоря, был переводчиком, и что иллюстрированное издание его оригинала недавно вышло в свет на Крите и в Микенах, что, коротко говоря, он обрабатывал более древний минойский эпос и в сравнении с ним был чем-то вроде литературной ищейки» (стр. 365). Оставаясь до конца своей жизни меценатом и коллекционером, он оборудовал в Йолберри собственный дом-музей, с прекрасным садом и библиотекой; в Кноссе он тоже построил свой дом, позже переданный им Британскому археологическому обществу.
Мастерски проводимые раскопки и тщательно издаваемый материал новых находок на Крите создали ему мировую известность. Он становится президентом и почетным членом многих научных обществ, почетным доктором нескольких английских университетов; в 1920 г. он получает золотую медаль от Шведского общества антропологии и географии — впервые после Монтелиуса; Лондонский университет награждает его почетной медалью Петри; в 1934 г. его бюст был поставлен у входа в древнее местоположение Кносса; Эванс был, кроме того, признан почетным гражданином Кандии и увенчан лаврами.
В первую империалистическую войну он оставался гуманистом, и проповедь ненависти, все громче раздававшаяся из германских университетов, заставляла его выступать и устно и в печати за сохранение памятников культуры от уничтожения… В противовес этой проповеди ненависти он призывал свою страну к культурному росту. «Да будет позволено нам приготовиться к более серьезной борьбе. У нас слишком много невежества, апатии, ненаучных умственных навыков, мы слишком поглощены спортом и развлечениями». Он указывал на то, что Англия отстает в своей учебной и университетской работе от других стран, и видел в этом симптомы надвигающегося умственного кризиса, который может иметь тяжелые для Англии последствия.
Новую войну 1939 г. он встретил пессимистически, не доверяя «английскому политическому и военному уму». Каждый новый шаг воинствующего германского фашизма наполнял его горечью и болью: Албания стала базой итальянских атак на Грецию; Югославия доблестно и одиноко сопротивлялась Германии; Греция была покорена. Каждый шаг германской армии проходил по землям, с которыми связана была вся его жизнь; каждый взятый немцами город был ему хорошо знаком и любим. Наконец, почти без сопротивления, англичане оставили Крит. Потерю Крита он пережил не надолго.
Эванс не был гениальным ученым и не создал школы. Однако его прекрасная эрудиция, его особое «микроскопическое» зрение позволяли ему безошибочно определять и анализировать археологические объекты; он не был ученым доктринером, и политическая борьба славян против Турции, Австро-Венгрии и Германии не проходила мимо его внимания. Будучи богатым человеком, он мог позволить себе роскошь заниматься археологией и историей как любитель и собственник всего добытого им из-под земли археологического материала. Примыкая к либеральной партии, он считал себя «индивидуалистом» и позволял себе иметь ряд собственных мнений и убеждений, идя иногда дальше официальной платформы английского либерализма. У него был четкий и острый ум без особенно глубокого анализа и синтеза; воображение и творческая фантазия в его работах занимали первое место, наряду с научным анализом отдельных предметов. Его общеисторическая концепция не блистала оригинальностью или новизной; здесь он не выдавался над уровнем буржуазных историков среднего масштаба. Именно поэтому, предложив ныне общепризнанную периодизацию отдельных отрезков истории Крита, которая могла быть установлена только на базе блестящего освоения и разработки открытых памятников Крита, он вместе с тем, поддаваясь своим же, часто преувеличенным, реконструкциям, признавал Крит феодальным государством европейского типа.
Но биографа А. Эванса не интересует специально выяснение научного пути А. Эванса; биограф идет по чисто хронологическому пути дневников и писем, не отделяя главного от второстепенного. Мельчайшие события в семействе Эвансов трактуются совершенно в одинаковом плане с научным путем самого Эванса, и, пожалуй, самое меньшее место в книге отведено как раз кносским раскопкам Эванса.
Книга Джоанны Эванс является в значительной степени еще сырым материалом, требующим дополнительной переработки.
Сам Эванс дан как заключительное звено предшествующего рода Эвансов и как довод для того, чтобы более живо показать всех его предков. Поэтому все, что касается членов семьи Эванса, рассматривается как не менее важное и значительное, чем то, что касается непосредственно А. Эванса. Этот типично английский метод подачи материала загромождает память сотнями излишних фактов и событий, не интересных для советского читателя. Однако как первый опыт сбора материала из личных архивов Эванса эта книга интересна; многие материалы из биографии Эванса впервые опубликованы; особенно интересны материалы по борьбе Эванса с научной рутиной университетских кругов Англии.
Конечно, советский биограф никогда не написал бы так ни одной биографии. Советского историка интересовало бы, прежде всего, научное и политическое лицо Эванса, анализ его творческого пути. Самый взгляд на историю как на ряд случайностей, выпадающих на долю того или иного деятеля, говорит о крайней узости научного кругозора автора книги; семейно-родовые традиции, традиции наследственности, а не общественно-историческая и политическая среда предопределяют, с точки зрения автора, внутренний мир человека. Поэтому книга Джоанны Эванс в лучшем случае — наивна и бедна и не может удовлетворить требованиям, которые предъявляет к биографическим работам рядовой советский читатель.
