Андреев Ю.В. «К вопросу о так называемых «вольноотпущенниках» на Крите»

Книжная полка Analogopotom

Смотрите также библиографию Андреева Юрия Викторовича

Андреев Ю.В.

К вопросу о так называемых «вольноотпущенниках» на Крите

«Вестник древней истории». 1963. № 4. С. 116-127.

Настоящая работа посвящена анализу нескольких эпиграфических фрагментов, датируемых V в. до н. э. и происходящих из трех различных городов Крита. Из этих надписей две являются декретами Гортинского государства, причем одна, по датировке М. Гвардуччи, относится к промежутку между 480-450 гг. до н. э., а вторая, более поздняя, уже ко второй половине V в. (IС, IV, 79 и 144). Более ранняя надпись представляет собой окончание декрета, регулирующего отношения между Гортинским государством и группой каких-то ремесленников или наемных рабочих. В предыдущей, не сохранившейся целиком части декрета речь шла об ежегодной натуральной оплате труда этих лиц. Перечисляются выдачи ячменя, фиг и вина. Далее (сткк. 7-12) говорится, что работа должна производиться за ту же самую плату для всех жителей города, независимо от их социального положения: для рабов равно как и для свободных. В случае отказа от работы κσένιος κόσμος взыскивает с каждого штраф — 10 статеров (сткк. 12-16). Позднейшая надпись повторяет этот декрет почти в тех же словах и выражениях. К этим двум документам примыкает по своему содержанию очень плохо сохранившаяся, хотя и более значительная по объему надпись из Аксоса, датируемая примерно тем же временем, что и более древняя, гортинская (IС, II, V, 1)¹. В ней, как это можно понять из уцелевших обрывков фраз, речь идет о ремесленниках, работающих на государство и получающих за это определенную плату. Кроме того, государство гарантирует им ряд привилегий: свободу от податей, участие в жертвоприношениях и, наконец, питание в андрейоне. В надписи, по-видимому, содержалась также система штрафов за неисполнение ремесленниками того или иного предписания. Наконец, фрагмент закона из Элевтерны (IС, II, XII, 9) устанавливает поденную заработную плату для особой категории ремесленников, именуемых, в надписи σισυροποιοῖ (сисира — грубая шерстяная одежда), а вместе с тем, по-видимому, и штрафы за нарушение отдельных статей.

Эти надписи, за исключением поздней гортинской, были опубликованы уже в 80-х гг. прошлого века², однако вплоть до 1954 г. специально никто из исследователей ими не занимался³. Характерно, что первая попытка анализа и оценки этих исключительно интересных документов принадлежит английскому историку-марксисту Р. Виллетсу⁴. Поставленный им вопрос об экономическом и правовом статусе ремесленников в критских надписях заслуживает, несомненно, серьезного внимания, хотя его собственная аргументация, кажется нам спорной.

Виллетс сопоставляет указанные четыре надписи с известным постановлением гортинского народного собрания о жителях Латосия (IС, IV, 78). В нем, как это в настоящее время общепризнано, идет речь о вольноотпущенниках, которым предоставляется право поселения в особом, очевидно, отведенном для иноземцев квартале. Их личность и имущество ставятся под защиту κσένιος κόσμος, который обязан взыскать штраф с нарушителей закона. Фактически упоминание в надписи κσένιος κόσμοςявляется единственным связующим звеном между ней и законом о ремесленниках и само по себе еще ни о чем не говорит. Κσένιος κόσμος в Гортине обладал довольно широкими полномочиями: под его контролем находились не только метеки и вольноотпущенники, но также и приемные дети, отвергнутые отцами (ГЗ, XI, 15). В сжатом виде мысль Виллетса сводится к следующему: в законе о ремесленниках упомянуты две их категории. Одна из них определенно не включает рабов; но они — и не свободные в полном смысле слова, так как труд их носит принудительный характер. В Греции такое промежуточное положение между рабами и свободными занимали вольноотпущенники, как это показывают, например, дельфийские надписи об отпуске рабов на волю⁵. С другой стороны, вольноотпущенник, по мнению Платона (Plat., Leg., 915 А — В), должен находиться под неусыпным контролем государства, которое следит за исполнением им своих обязанностей по отношению к бывшему его хозяину. Из всего этого, как полагает Виллетс, вытекает, что ремесленники, о которых говорится в гортинских надписях №№ 79 и 144, а вероятно, также и в надписях из Элевтерны и Аксоса, являются вольноотпущенниками.

Прежде чем говорить о том, насколько соответствует оценка Виллетсом этих надписей их действительному содержанию, коснемся вкратце вопроса о вольноотпущенниках, упоминаемых в гортинском законе об обитателях Латосия. Как было сказано, ни у кого из известных нам авторов первоначальное восстановление надписи Компаретти⁶ — τον ἀπελ [ευθέρων — до сих пор не вызывало сомнений. Вместе с тем никто из них, как ни странно, не обратил внимания на то, что если это чтение правильно, то перед нами — первый в истории греческой эпиграфики случай употребления слова ἀπελεύθερος. А. Кальдерини⁷ указывает, что этот термин появляется в надписях не ранее времени Платона, а в литературе впервые в «Афинской политии» Псевдо-Ксенофонта, т. е. в 20-е гг. V в. На Крите мы встречаемся впервые с термином ἀπελεύθερος в посвятительной надписи I в. до н. э. (IС, II, X, 17). Соответствующий глагол ἀπελευθερόω не попадается в надписях ни разу, хотя известен целый ряд манумиссий III-II вв. до н. э. Как правило, для обозначения отпуска на волю используется глагол ἀπολαγάω (SGDI, III, 2, 5007- 5010).

Таким образом, с точки зрения терминологической употребление слова ἀπελεύθερος в надписи первой половины V в. в Гортине выглядит достаточно странно. С социально-экономической точки зрения существование на Крите вольноотпущенников в это время не исключено. В ГЗ купля, продажа и заклад рабов засвидетельствованы достаточно определенно (ГЗ, X, 25; VII, 10; fr. VII)⁸. Вольноотпущенником, по-видимому, мог стать только частный покупной раб. Число таких рабов в Гортине в то время не могло быть сколько-нибудь значительным. Между тем в законе о жителях Латосия речь идет, по всей вероятности, о какой-то довольно многочисленной группе населения, с интересами которой государству приходится считаться. За счет отпуска на волю войкеев эта группа едва ли могла бы образоваться — войкеи, как и спартанские илоты (Strabo, VIII, 5, 4; Paus., III, 20, 6), по-видимому, не могли быть освобождены по прихоти владельца. Массовое же их освобождение, по аналогии с той же Спартой⁹, довольно вероятно, но в этом случае опять-таки вызывает сомнение самый термин (ср. неодамоды в Спарте). Таким образом, фактическая база, на которой строит свою аргументацию Виллетс, в свете этих замечаний представляется недостаточно надежной.

Следует, однако, сказать, что принципиального значения вопрос о вольноотпущенниках в Гортине V в. для нас не имеет. Как говорилось выше, само существование их в это время не исключено. Не исключено и их участие в той работе, условия которой определяются двумя гортинскими и одной аксосской надписью. Но в данном случае важно подчеркнуть иное: по своему характеру рассматриваемые надписи не имеют ничего общего с позднейшими документами об отпуске рабов на волю. Сам Виллетс не дает в своей книге сколько-нибудь четкого определения категории, к которой можно было бы отнести эти надписи. Употребив несколько раз термин «контракт», он в то же время настойчиво подчеркивает манумиссионный характер надписей, хотя, как известно, манумиссия по своей сути противоположна контракту, выражая не столько соглашение, сколько принуждение. Уже само по себе употребление термина μισθός или производных от него во всех четырех надписях показывает, что речь идет об оплате труда самих ремесленников или рабочих, а не об их выплатах кому-то, как следовало бы ожидать будь они вольноотпущенниками. Поэтому более естественно было бы искать аналогии среди документов по найму рабочей силы, нежели среди манумиссий. Но прежде чем произнести окончательное суждение по этому вопросу, остановимся на некоторых наиболее существенных особенностях рассматриваемых надписей¹⁰.

Несмотря на плохое состояние текста, можно понять, по крайней мере для Гортины и Элевтерны, что в надписях устанавливается унифицированная система натуральной или натурально-денежной оплаты, причем унификация строится не по принципу сдельщины (по количеству продукции), а по времени¹¹. Этот факт позволяет, нам кажется, сделать некоторые выводы относительно экономического положения ремесленников и характера их работы. По-видимому, они — не ремесленники в собственном смысле слова, а наемные рабочие, работающие вне дома, на чужом сырье. В противном случае, несомненно, более удобным был бы расчет по количеству продукции¹². Особенно отчетливо эта экономическая зависимость ремесленников от их заказчиков выступает во фрагменте из Элевтерны — единственной (из четырех) надписи, где названа их профессия. Каждый сисиропей получает три обола и какое-то неизвестное, но, по-видимому, незначительное (поскольку расчет ведется на гемиэкты — 1/12 медимна) количество ячменя как «харчи»¹³ — плата, которая явно недостаточна для того, чтобы оплатить стоимость хотя бы одной сисиры¹⁴. Отсюда следует, что работа производится не на дому у ремесленника, а в какой-то крупной мастерской или, что более вероятно, в хозяйстве скотовладельца, заинтересованного в использовании излишков имеющейся шерсти. В аксосской надписи речь идет о ремесленниках, которые должны явиться на место работы (по-видимому, в пределах города) откуда-то извне, что также предполагает работу вне дома.

Плохое состояние текста надписей не позволяет точно ответить на возрос о том, кто является контрагентом ремесленников в этих законах. Правда, в обеих гортинских надписях определенно названы свободные и рабы, живущие в городе (IС, IV, 79, сткк. 7-12): Fεργάδδ]εθαι δὲ ἐπὶ τοῖ μ[ισ] τοῖ αὐτοῖ πάν[τ]α [τοῖς ἐμ πόλι F] οικίονσι το ς [τ͗ ἐλ] ευθέροις καὶ το [το δόλοις)¹⁵.

Однако частному характеру «контракта» противоречит, как нам кажется, его долгосрочность (Fεκάστ]ω ἐνιαυτῶ — IС, IV, 144) — потребность в какой бы то ни было ремесленной продукции у отдельных горожан, вероятно, могла быть лишь спорадической, временной.

Если следовать довольно вероятному восстановлению соответствующих строк более ранней гортинской надписи Компаретти (Le leggi di Gortyna, № 150 = IС, IV, 79, сткк. 3-5) и более поздней — Гвардуччи (IС, IV, 144, сткк. 2-4), цифры, определяющие размеры заработной платы, в обоих случаях представляются весьма внушительными: 100 медимнов фиг и 100 кувшинов (προκόονς)¹⁶ вина в первой надписи и 200 медимнов ячменя и 100 кувшинов вина — во второй. В связи с этим уместно вспомнить, что взносы в спартанские фидитии не превышали 12 медимнов ячменя, 96 хоев вина и 2,5 мин фиг в год от каждого из участников (Plut., Lyc, XII; ср. Дикеарх у Athen., 141 с)¹⁷. Такое сопоставление наводит на мысль о том, что продукты, перечисленные в надписях, предназначались не одному человеку, а нескольким, т. е. целой артели ремесленников¹⁸. Нанять такую артель и оплачивать ее труд в течение года в тогдашних условиях было под силу далеко не всякому свободному человеку, а тем более рабу. Интересно также, что штраф за отказ от работы идет в пользу государства (IС, IV, 79, сткк. 12-16): «если же не захотят работать, пусть κσένιος (κόσμος), взыскав за каждый случай 10 статеров, отдаст городу» (αἰ δ]ὲ μη λείοεν Fερ[γάδδε]θαι, δέκα στατέ[ρ]α[νς τῶ πα]θήματς Fεκάστ [ωτ] όν κσένιο[ν ἐ]στει[σάμενον] πόλι θέμεν)¹⁹ тогда как при нарушении договора, заключенного частным образом, более естественно было бы ожидать возмещения убытков заказчику (Plat., Leg., 921 А). В аксосской надписи заинтересованность государства в труде ремесленников выражена еще более отчетливо. Штраф за отказ от работы, так же как и в Гортине, должен быть выплачен государству, но уже не деньгами, а натурой, т. е. неоплачиваемым трудом (IС, II, V, 1, сткк. 6 сл.) — «пусть бесплатно работает на государство в течение пяти дней» (πέντ ἀμέρας Fεργακσα[μένο]ς ταῖ πόλι ἀμίστως). Особенно интересно в этой связи упоминание в аксосском декрете мужского дома — андрейона, в котором ремесленники получают питание (τροφή или δίαλσις) от государства²⁰. Глагол καταμετρῆν (отмеривать), встречающийся в одном из фрагментов закона (IС, II, V, 2), позволяет предположить, что в Аксосе, как и в Гортине, оплата ремесленного труда производилась натурой. Поэтому вполне вероятно, что питание в андрейоне и составляло эту оплату. Известно, что как взносы в спартанские и критские сисситии, так и порции каждого участника были строго определены количественно. На этой основе создание унифицированной во времени системы «кормления» ремесленников, подобной той, которую мы находим в гортинских надписях, не представляло бы особых затруднений. По свидетельству Аристотеля (Polit., II, 7, 4), в критских городах «из всего урожая и приплода скота, принадлежащего государству, а также из податей, которые платят периеки, выделяется одна часть для богов и общественных надобностей, а другая для сисситии…». Эта первая часть вполне могла включать средства на содержание ремесленников, обслуживающих общину, причем их «кормление» могло быть организовано по тому же типу, что и обеды граждан. Известно, что, по крайней мере, именитые чужеземцы, приезжавшие на время, кормились в критских государствах на общественный счет: столы для них ставились во время сисситии рядом со столами граждан (Досиад у Athen., 143 с). По мнению Кирстена²¹, обеды пританов, широко распространенные в Греции, являются лишь поздним и слабым отголоском древнего обычая сисситий. Соответственно можно предположить, что встречающееся в ряде декретов о проксении дарование права обедать в пританее во время праздников (например SGDI, III, 2, 5308) — не что иное, как пережиток той формы содержания ремесленников и вообще чужеземцев, которую мы находим в Аксосе и которая, видимо, не ограничивалась одним этим городом.

На непосредственную заинтересованность Аксосского государства в работе ремесленников указывает также предоставление им ателии²² и права участия в общегосударственных жертвоприношениях²³.

Итак, весьма вероятно, что и в гортинских, и в аксосском декретах (особенно в последнем) контрагентом ремесленников является государство, а не частные лица. И в Гортине, и в Аксосе государство оплачивает труд ремесленников. Однако используется он в обоих случаях по-разному. В Аксосе ремесленники работают на государство, хотя не исключено, что производимая ими продукция в дальнейшем распределяется между гражданами. Гортинские надписи предусматривают, по-видимому, работу в хозяйствах отдельных граждан и рабов. В отношении фрагмента из Элевтерны в этой связи трудно сказать что-либо определенное.

Хотя организация труда ремесленников и формы его оплаты могли быть, судя по надписям, весьма многообразны, одна существенная особенность сближает между собой эти четыре декрета и позволяет отнести их к одной и той же категории эпиграфических документов. Во всех четырех надписях, что было в свое время правильно отмечено Виллетсом, отчетливо выражен элемент внеэкономического принуждения.

Обе гортинские надписи строятся по одной и той же схеме. В первом (сильно испорченном в обеих надписях) разделе устанавливается твердая оплата труда ремесленников в течение года. Отказ работать за эту установленную государством плату карается денежным штрафом, т. е. труд ремесленников носит явно принудительный характер. Общий контекст надписей не содержит в себе никаких иных возможностей толкования. Определенная логическая взаимосвязь предложений: «работать каждому за ту же самую плату для живущих в городе свободных и рабов. Если не захотят работать, κσένιος, взыскав за каждый случай (проступок) 10 статеров, пусть отдаст городу», — наконец, сама простота формулировки: «если не захотят работать…» — все это может быть истолковано только в смысле несвободного, зависимого положения ремесленников или рабочих по отношению к государству. Как говорилось выше, ремесленники, о которых идет речь в аксосской надписи, видимо, живут вне города. Им дается определенный срок, в течение которого они должны явиться на место работы. Каждый день просрочки карается штрафом: «наказывать по дням…, если же придут в течение пяти дней, но не захотят работать (?)… в течение пяти дней пусть работает на государство бесплатно» (- — κατ͗ ἀμέραν ζαμιõμεν (стк. 4) и далее (сткк. 4-7): αἰ δ͗ ἐπέλθοιεν ίν ταῖσι πέντε αἰ μή λεοι — — — — ν τᾶν δ͗ ἀμερᾱν πέντ͗ ἀμέρας Fεργακσά [μενο] ς ταῖ πόλι ἀμίστῶς). Весьма вероятно, что здесь, как и в обеих гортинских надписях, предписывается штраф за отказ от работы, хотя и взимаемый натурой, а не деньгами. В обрывке декрета из Элевтерны также устанавливается твердая оплата труда для определенной категории ремесленников и вместе с тем прослеживается нечто, подобное выше приведенной аксосской формуле: αἰ δέ διαπ — — — — ἀμισθεί.

Итак, в наших надписях государство предстает как принуждающая сила, активно вмешивающаяся в экономику. Эта характерная черта критских законов о ремесленниках особенно ярко выступает при сопоставлении их с позднейшими документами договорного характера из других районов Греции. Наиболее распространенной категорией штрафов в этих последних являются штрафы за неисполнение или оставление работы после того, как договор заключен. Примером может служить надпись начала III в. до н. э. из Эретрии, посвященная организации театральных представлений на Эвбее (IG, XII, 9, 207, стк. 42): «если некоторые из артистов (τῶν τεχνιτῶν) оставят какую-либо работу, сданную в подряд, пусть заплатят двойную стоимость того, за что они подрядились работать». При известном внешнем сходстве в формулировке вины ремесленника в надписях этого ряда и рассматриваемых нами критских законах существует глубокое различие. Помимо сделанных выше замечаний текстологического порядка, о принудительности труда в обеих гортинских надписях говорит и сам характер наказания. В поздних надписях подрядчик еще до того, как он приступит к работе, получает задаток (обычно половину всей суммы). Как правило, этот аванс выдается ему сразу после представления комиссии по сдаче работ в подряд «достойных доверия поручителей» (τοὺς ἐνγυητὰς ἀξιοχρέους — CIG, II, 2266, сткк. 12 сл.; Syll.3, III, 972, сткк. 47 сл.). Исходя из этой суммы и определяется затем размер штрафа в том случае, если подрядчик бросит начатую или даже еще не начатую работу. В строительных надписях он составляет сумму, в полтора раза превышающую полученный задаток, плюс то, что придется переплатить новому подрядчику (τὸ ὑπερεύρεμα — Syll.³, III, 972, стк. 2; ВСН, XX, 1896, стр. 318, сткк. 13-21). В цитированной выше эретрийской надписи сумма задатка просто удваивается (IG, XII, 9, 207, стк. 42; ср. Schol. ad Aeschin., II, 19). После выплаты штрафа договор считается расторгнутым, и комиссия может снова сдать работу в подряд (CIG, II, 2266, стк. 4; ВСН XX, 1896, стр. 318, сткк. 10 сл.; IG, XII, 9, 207, стк. 65).

Напротив, в гортинских надписях мы находим унифицированную систему штрафов, причем задаток вообще не упоминается. Характерны также и сравнительно небольшие размеры штрафа (10 статеров), который при неуплате в срок может быть удвоен, тогда как в поздних надписях такая мера не предусматривается. В этих надписях комиссия, назначенная для сдачи работ в подряд, должна настаивать на уплате уже установленной суммы (CIG, II, 2266, сткк. 4 сл.; IG, XII, 9, 207, сткк. 43 сл.), а в случае злостной неуплаты — передать дело в высшие инстанции, долг вносится в так называемую «левкому» — список должников казны (Syll.³, III, 972, сткк. 5 сл.; ВСН, XX, 1896, стр. 318, сткк. 42 сл.). В данном случае штраф имеет своей главной целью возмещение ущерба, причиненного государству, тогда как в гортинских законах он служит скорей стимулирующим средством, мерой принуждения. Уплата штрафа, по-видимому, не освобождает ремесленника от работы. Сама формула «за каждый случай» (τῶ παθήματος Fεκάστω)²⁴ допускает повторные штрафы в отношении одного и того же лица.

Итак, при известном формальном сходстве²⁵ критские законы о ремесленниках по своему содержанию скорее противоположны договорному характеру более поздних строительных и им подобных надписей, что, нам кажется, позволяет говорить об их уникальности на фоне греческой эпиграфики в целом.

Отсюда следует, что социально-экономическое явление, лежащее в основе этих законов и зафиксированное в них юридически, по крайней мepe для V в., территориально было ограничено Критом и обусловлено сугубо местными особенностями общественного строя. В самом деле, рассматривать ли наши надписи только как законодательное установление твердой оплаты ремесленного труда²⁶ или же в более широком плане — в качестве государственной монополии на определенные отрасли ремесленного производства²⁷,- так или иначе экономика классической Греции (вплоть до III в. до н. э.) не дает материала для каких-либо параллелей. Единственное исключение — и на нем следует остановиться особо — сообщение Аристотеля о положении ремесленников в Эпидамне (Polit., II, 4, 13).

В этом месте, до сих пор считавшемся «темным», говорится о проекте законодательства Фалея Халкедонского, который «намеревался устроить небольшое государство, так как все ремесленники (в нем) должны быть государственными рабами (δημόσιοι) и (поэтому) не произведут переполнения государства. Но если действительно нужно, — дополняет его Аристотель, — чтобы те, кто работает на общество (τοὺς τὰ κοινὰ ἐργαζομένους), были государственными рабами, следует придерживаться того способа (обычая), который был установлен в Эпидамне и который некогда пытался ввести в Афинах Диофант». О деятельности Диофанта, помимо этого отрывка, ничего не известно. Что же касается эпидамнских δημόσιοι, то Хазебрёк²⁸ полагает, что это были рабы, купленные государством, а затем сданные в наем частным лицам (по аналогии с известным проектом автора «О доходах»). Хейхельхейм²⁹ указывает, что такое понимание противоречит тексту Аристотеля, так как рабами были все ремесленники, в том числе и «предприниматели», которые могли бы использовать их труд в своих мастерских. Сам Хейхельхейм усматривает здесь разновидность так называемой «политическо-этической монополии ремесленного производства», которая существовала в Спарте и подобных ей отсталых государствах, где ремесла находились в руках неграждан. Возражение Хейхельхейма Хазебрёку кажется нам неубедительным: для того чтобы пользоваться трудом раба-ремесленника, не обязательно самому быть ремесленником. Здесь важно другое. Осуществление грандиозного проекта, подобного проекту автора трактата «О доходах», в отсталом архаическом Эпидамне ничем не мотивировано и вообще нереально. Понятие политическо-этической монополии заимствовано Хейхельхеймом у Аристотеля, тезис которого достаточно известен: «Ремесленник находится в своего рода ограниченном рабстве» (Polit., I, 5, 10). Это положение, стоящее в тесной связи с учением Аристотеля о физическом труде как занятии для несвободнорожденных, он подкрепляет ссылками на древние и современные государства, в которых «ремесло было уделом рабов и иноземцев, почему многие (из ремесленников) остаются таковыми и теперь» (Ibid., III, 3, 2). Под этими государствами, несомненно, подразумеваются Спарта и критские города, которые во времена Аристотеля могли еще служить живым примером сословного строя. Если бы сообщение об эпидамнских δημόσιοι имело тот смысл, который придает ему Хейхельхейм, Аристотель хотя бы в качестве параллели должен был сослаться на эти государства, однако он этого не делает, ограничиваясь одним Эпидамном. Следовательно, расширительное понимание термина «рабство», вообще присущее этому автору, в данном случае едва ли уместно. В рассматриваемом отрывке Аристотель ставит в один ряд два проекта, по-видимому, неосуществленных³⁰, и одну реально существовавшую систему. Как было уже отмечено выше, осуществление проектов Фалея и Диофанта (которые, в свою очередь, по-видимому, близки проекту автора «О доходах») в Эпидамне, т. е. приобретение государством большого количества квалифицированных рабов и использование их труда в той или иной форме — вещь очень мало вероятная. Поэтому остается предположить, что Аристотель здесь пытается определить при помощи понятного ему термина δημόσιοι какое-то не вполне доступное его пониманию явление, хотя и напоминающее то, что в большинстве греческих государств того времени обозначалось этим термином. Если предположить далее, что в Эпидамне существовало нечто, подобное тому, что мы обнаруживаем в рассматриваемых критских надписях, наше первое предположение приобретает тем самым значительную долю вероятности. В самом деле, для постороннего наблюдателя, не осведомленного о свободном происхождении ремесленников, о которых говорится в надписях, их положение ничем существенно не отличалось бы от положения хотя бы афинских государственных рабов, которые, как известно³¹, представляли собой наиболее привилегированную часть рабского сословия.

Наши предположения подтверждаются некоторыми данными косвенного порядка. Особенно важно в этой связи упоминание в «Моралиях» Псевдо-Плутарха (Plut., Quaest. Gr., XXIX) о существовании в Эпидамне особой должности полета: «Жители Эпидамна, соседние иллирийцам, заметили, что, общаясь с ними, граждане становятся хуже и, опасаясь мятежа, избирали для таких сношений и меновой торговли на каждый год одного из наиболее уважаемых у них людей, который, посещая варваров, обеспечивал товары и сбыт всем гражданам, называясь полетом». Э. Курциус³² делает отсюда вывод, что граждане Эпидамна составляли как бы акционерное общество с общим капиталом. Эта точка зрения хотя и грешит явной модернизацией, в общем, нам кажется, довольно верно передает характер этого интересного явления. То обстоятельство, что вся внешняя торговля Эпидамна сосредоточена была в руках должностного лица, специально поставленного государством, находится в несомненной связи с рассмотренным выше свидетельством Аристотеля (ср. Aelian, Var. Hist., XIII, 15). Работавшие на государство³³ ремесленники, естественно, должны были сдавать ему свою продукцию для дальнейшей продажи или распределения между гражданами. Эти своеобразные черты экономики Эпидамна сочетались, судя по имеющимся данным, с архаическим олигархическим государственным строем. По-видимому, еще незадолго до времени Аристотеля там существовали родовые филы, и во главе государства стоял совет филархов (Arist., Polit., V, 1, 6).

Итак, уникальность критских законов о ремесленниках — и это подтверждается анализом сообщения о ремесленниках в Эпидамне — может быть объяснена только их архаичностью. Далеко не случайно, что на отсталом Крите эта форма принудительного труда засвидетельствована в нескольких городах на протяжении довольно значительного промежутка времени, тогда как в передовых греческих государствах не найдено ни одной аналогичной надписи — соответствующая фаза развития была там уже давно пройдена. Поэтому основная ошибка Виллетса заключается, как нам кажется, в том, что он, не учитывая своеобразия используемого им материала, подходит в данном случае к законам архаического государства с точки зрения классического полиса. Виллетс строит свою гипотезу о вольноотпущенниках, полагая, что иначе невозможно объяснить выступающую в надписях двойственность положения ремесленников — сочетание в их отношениях с государством элементов контракта с принудительным характером труда. Между тем уже древними была отмечена характерная особенность, которая отличает формы зависимости на Крите, в Спарте и других отсталых государствах от развитого рабства — зависимое население в этих государствах занимает промежуточное положение между свободными и рабами, не будучи ни теми, ни другими (Pollux, III, 83). Форма зависимости, зафиксированная в рассматриваемых надписях, сближается с известными уже формами и в некоторых других отношениях. Как указывает К. Маркс³⁴, основной отличительной чертой античного города-государства является «совместная частная собственность активных граждан государства» на рабов. Однако прямо и непосредственно эта особенность полисного строя проявляется лишь в архаических государствах, таких, как Спарта и дорийские города Крита, в форме государственной собственности на землю и прикрепленных к ней рабов. По свидетельству Эфора (Strabo, VIII, 5, 4), спартиат по своему усмотрению не мог ни освободить илота, ни продать его за пределы страны. Подобные же узаконения существовали относительно пенестов в Фессалии (Архемах у Athen., VI, 264а — b) и, по всей вероятности, относительно критских войкеев. Таким образом, древнейшие формы зависимости в Греции характеризуются тем, что зависимое население находится «в порабощении и эксплуатации всего коллектива завоевателей»³⁵. Коллективная эксплуатация порабощенных благоприятствовала устойчивости коллективистских традиций в среде самих поработителей. Достаточно ярким проявлением этой устойчивости являются спартано-критские сисситии, государственное воспитание молодого поколения и т. п. В несомненной связи с коллективистскими традициями критской аристократии, как нам кажется, стоит и форма эксплуатации труда ремесленников, которую обнаруживает анализ рассмотренных выше надписей. Не случайно в качестве опосредствующего звена во взаимоотношениях между гражданами и ремесленниками, судя по аксосской надписи, выступает андрейон — этот своеобразный политико-экономический центр государства на Крите (Kirsten, ук. соч.. стр. 137 сл.). Насколько позволяют судить оставшиеся фрагменты, все четыре закона были составлены в тоне категорического принуждения. Очевидно, что ремесленники рассматриваются в них как категория зависимого населения подобно сельским рабам — войкеям или мноитам. Однако в отличие от земледельцев, которые распределяются между членами господствующего сословия, ремесленники как более дефицитный вид рабочей силы³⁶, естественно, должны были находиться под непосредственным контролем государства. Кроме того, ремесленники, которым адресованы законы, видимо, составляли какую-то компактную группу (см. выше, стр.119), с которой государство вступало в определенные взаимоотношения. Не исключено, что они были объединены общим местом жительства, скорее всего, за пределами города³⁷. Такое предположение во многом помогло бы понять и форму законов, и их целенаправленность. Как было отмечено выше, система эксплуатации ремесленников, отраженная в надписях, находится в тесной связи с коренными особенностями общественного строя городов Крита. Отсюда следует, что хотя все четыре надписи датируются V в. до н.э., зафиксированные в них отношения, по крайней мере в наиболее существенных своих элементах, восходят к гораздо более глубокой древности³⁸. Пока еще рано говорить об эволюции этой во многом еще лишь гипотетически восстанавливаемой, во многом же совершенно недоступной нашему пониманию формы — слишком незначителен материал, которым мы располагаем. Тем не менее уже сейчас кажется не лишенной вероятности мысль о том, что внеэкономическое принуждение, характеризующее зависимость ремесленников от гражданской общины на Крите, восходит в конечном счете к чисто экономической необходимости, определяющей разделение труда между ремеслом и земледелием в сельской общине³⁹, в которую уходит своими корнями греческий полис. Можно надеяться, что дальнейшее исследование покажет, как вместе с исчезновением первобытной общины и ее заменой коллективом рабовладельцев, организованных в государство, первоначально обусловленный только экономической необходимостью труд ремесленников превращается в труд принудительный (хотя по форме эта зависимость еще сильно напоминает отношения внутри старой общины). Однако действительно результативным такое исследование может стать лишь на базе новых эпиграфических находок как на самом Крите, так и в других районах Греции.

Примечания:

1. Бласс (SGDI, III, 2, 5125, В — D = IС, II, V, 2-4) относит к этой же надписи еще несколько обломков, хотя, возможно, это лишь фрагменты аналогичных законов. В 1947 г. в Аксосе были найдены два фрагмента надписи, также посвященной каким-то ремесленникам (Fεργασταί) и датируемой приблизительно концом VI — началом V в. (L. Н. Jeffеrу, Comments on Some Archaic Greek Inscriptions, JHS, LXIX, 1949. стр. 34 слл.). Хотя по форме и по величине букв эти фрагменты не могут быть отнесены к большому закону, сама их находка тем не менее показывает, как велика была заинтересованность Аксосского государства в ремесленном труде.

2. D. Comparetti, Le leggi di Gortyna, «Museo It.», II, 1888 или «Monumenti antichi», III, 1893, №№ 150, 183-186.

3. Впрочем, нельзя игнорировать ценные замечания, содержащиеся в отдельных изданиях этих надписей, особенно у М. Гвардуччи в IС.

4. R. F. Willеts, Aristocratic Society in Ancient Crete, L., 1955, стр. 40-45. Этот раздел почти без изменений воспроизводит ст. «Freedmen at Gortyna», CQ, N. S., IV (1954), № 3-4, стр. 216-219.

5. Виллетс ссылается здесь на ст. Вестерманна «Between Slavery and Freedom», AHR, L (1945), № 2, стр. 213-227.

6. Comparetti, Le leggi di Gortyna, № 148. См. также R. Dareste, B. Haussoullier, Th. Reinасh, Recueil des inscriptions juridiques grecques, I, 3, P., 1894, стр. 403; J. Kohler u. E. Ziebarth, Das Stadtrecht von Gortyn, Götting., 1912, стр. 33; SGDI, III, 2, 4982. В слове ἀπελευθέρον Компаретти удалось прочесть лишь первые четыре буквы. Позднейшие издатели сочли возможным присоединить к ним еще две.

7. A. Calderini, La monomissione e la condizione dei liberti in Grecia, Milano, 1908, стр. 299.

8. См. также Kohler u. Ziebarth, ук. соч., стр. 34.

9. Thuс, V, 34, 1. Случай такого массового освобождения известен и для Гортины (Kohler u. Ziebarth, ук. соч., стр. 33).

10. Apriori говорить о полном тождестве отношений, зафиксированных в каждой из четырех надписей, не приходится уже хотя бы вследствие плохой сохранности текста. Но предположение, что мы имеем дело с локальными вариантами одной и той же формы зависимости, представляется нам вполне допустимым.

11. Тот же принцип проводится, по-видимому, и в аксосском законе. По крайней мере, начисление штрафов производится по дням.

12. См. Н. Frаnсоtte, L’Industrie dans la Grèce ancienne, I, Bruxelles, 1901, стр. 309 сл.

13. Три обола — обычная поденная плата рабу в Афинах в конце V в. (Н. Frаnсоtte, Industrie und Handel, RE, IX, 1916, стб. 1426).

14. Стоимость самой дешевой рабской одежды в Афинах IV в. колеблется между 7 и 10 драхмами (W. К. Pritchett, The Attic Stelai, «Hesperia», XXV, 1956, стр. 206).

15. Следуя толкованию Виллетса, эти строки должны быть переведены следующим образом: «работать за ту же самую (во всех отношениях?) плату живущим в городе свободным и рабам». Виллетс считает более вероятным в связи с этим восстановление τος [ἀπελ] ευθέροις, а не τος [τ͗ ἐλ] ευθέροις. Однако при обсуждении настоящей работы на кафедре истории древней Греции и Рима исторического факультета ЛГУ нам было указано А. И. Доватуром и А. И. Зайцевым, что такой перевод противоречил бы основным принципам греческого синтаксиса и, кроме того, не получило бы надлежащего объяснения слово πάντα. Более вероятно поэтому понимание, прямо противоположное толкованию Виллетса: «пусть каждый (всякий) работает за ту же самую плату для (всех) живущих в городе — как свободных, так и рабов». Это интересное место прибавляет еще один штрих к нашим далеко неполным представлениям о так называемых «рабах» на Крите. Не вдаваясь в детальное рассмотрение вопроса, что могло бы слишком далеко увести нас от основной темы, укажем лишь, что подразумеваемая в надписи экономическая самостоятельность δόλοι, наравне со свободными, хотя и не вяжется с бытующими обычно представлениями о рабстве, стоит в несомненной связи с уже накопленным материалом по формам зависимости на Крите. В качестве примера можно сослаться на имущественную правоспособность войкеев, которая достаточно выпукло очерчена в ГЗ (см. Kohlеr u. Ziebarth , ук, соч., стр. 51 сл.), а также на известные слова Аристотеля (Polit., II, 2,12) о том, что на Крите рабы пользуются теми же правами, что и граждане, кроме права ношения оружия и посещения гимнасиев. К какой именно категории зависимого населения следует отнести тех, кто обозначен в надписи термином δόλοι, сказать трудно. Не исключено, что речь идет о войкеях, положение которых не было рабством в обычном значении этого слова (см. К. М. Колобова, Войкеи на Крите, ВДИ, 1957, № 2, стр. 42. Впрочем, в той же работе автор указывает, что войкеи могли жить в городе лишь в виде исключения — стр. 27). Интересно также, что государство выступает здесь в качестве защитника экономических интересов зависимого населения (хотя, возможно, некоторые из этих δόλοι были лишь доверенными лицами своих господ — ср. Plat., Leg., 849 В — D). В этом нельзя не видеть элементов коллективизма, вообще присущих примитивным формам зависимости (см. ниже). Ср. массовые призывы илотов на военную службу и их массовое освобождение государством в Спарте (Thuc, V, 34,1), взносы рабов в сисситии в Литте (Досиад у Athen., 143 b) и т. п.

16 Чему равнялась эта критская мера жидкости, неизвестно. Во всяком случае, ее объем не должен был очень сильно отличаться от медимна, с которым она сопоставляется в этих надписях. Не исключено, что слова Fεξάχον (6 хоев) в надписи № 144 (стк. 6) относится именно к этой мере. Предшествующее … ιαν можно понять как … αλκίαν (может быть, χαλκίαν) в надписи № 79 (стк. 6), что, в свою очередь, обозначает какой-то сосуд, равный по объему «кувшину» (… αλκίαν ἒ ἄλλαν F [ισF ό] μετρον τῶ προκ[όω).

17. И у Плутарха, и в надписях меры, по всей видимости, эгинские. Во всех критских городах, в том числе и в Гортине, монеты чеканились по эгинскому стандарту вплоть до конца IV в. до н. э. (В. Неad, Historia Numorum, Oxf., 1911, стр. 471).

18. Ср. упомянутый выше (прим. 1) фрагмент из Аксоса, изданный Джеффери. Надпись, насколько поддаются чтению глагольные формы, составлена в первом лице мн. ч.

19. Бросается в глаза, что в обеих Гортинских надписях натуральной оплате труда противостоят денежные штрафы. Этот контраст может быть объяснен как проявление характерной для примитивных форм государства тенденции к монополизации имеющихся в стране драгоценных металлов (железная валюта в Спарте — крайнее выражение той же тенденции).

20. Туда же они, по-видимому, вносят подати, от которых не освобождены (стк. 14): ἰς αντ] ρηίον διδόμην τῶν δ ͗ ἄλ(λ)ῶν πάντῶν ἀτέλειαν (восстановление Бласса, SGDI, III, 2,5125 A).

21. E. Kirsten, Die Insel Kreta im fünften und vierten Jahrhundert, Würzburg, 1936, стр. 145, прим. 68.

22. Эта привилегия довольно часто встречается в поздних документах договорного характера. Ср., например, делосский контракт III в. до н. э. о строительстве храма Аполлона (CIG, II, 2266).

23. Из контекста неясно, впрочем, должно ли рассматриваться это право в качестве привилегии или же в качестве подати. Ср. Guarducci, IС, II, стр.50, к сткк. 2 сл.; также Plat., Leg., 955 D — Е.

24. Интересно употребление здесь слова παθήμα в качестве юридического термина. В литературе обычно — в морально-этическом значении (см. Н. G. Liddell a. R. Sсоtt, Greek-English Lexicon, 8 ed., Oxf., 1897).

25. С формальной точки зрения ближе всего к нашим надписям стоят декреты типа лебадейского постановления об установке стел (Syll.³, III, 972), предусматривающие какую-то определенную работу, но не называющие конкретных ее исполнителей. Однако законы этого рода всегда являются лишь основой, исходным пунктом для последующего контракта (Francotte, L’industrie dans la Grèce ancienne, II, стр. 157). Типичный пример — делосский контракт (GIG, II, 2266), который представляет собой аналогичный лебадейскому cahier des charges с поставленными в конце именами подрядчика, поручителей и т. д., тогда как рассматриваемые надписи едва ли предполагают составление каких-либо иных документов, дополняющих их.

26. Ср. паросский декрет II в. до н. э. в честь агоранома Килла (IG, XII, 5,129), который «заботился о том, чтобы работающие за плату и их наниматели не терпели обиды, принуждая по закону (κατὰ τοὺς νόμους) одних не нарушать (договор), но являться на работу, других же отдавать рабочим плату без суда». Однако какого рода был этот закон, сказать трудно. Существовавший в Афинах тариф на плату гетерам (не более двух драхм — Arist., Ath. Pol., L, 2) следует, по-видимому, понимать как меру «борьбы с развратом».

27. По мнению Рицлера (К. Riezler, Über Finanzen und Monopole im alten Griechenland, В., 1907, стр. 50), в доэллинистический период государственная монополия в Греции встречается лишь спорадически и главным образом в сфере торговли, но не в производстве. Однако известно, что ремесленники в случае крайней необходимости принуждались к работе на государство, хотя и за плату, например хлебники (σιτοποιοί) в Сицилийской экспедиции (Thuc, VI, 22).

28. J. Нasebrоеk, Staat und Handel im alten Griechenland, Tübingen, 1928, стр. 167.

29. F. Heichelhelm, Monopole, RE, 31 Hlb., 1933, стб. 150.

30. По отношению к проекту Диофанта на это указывает несовершенный вид глагола κατεσκευάζεν.

31. Thalheim, Δημόσιοι, RE, V, 1905, стб. 161 сл.

32. Е. Curtius, Studien zur Geschichte von Korinth, «Hermes», X, 1876, стр. 234 сл.

33. Как следует из вышеизложенного, с этой точки зрения возможно сопоставление данных «Политики» лишь с одной из взятых критских надписей, именно — аксосской. Но принудительный характер труда ремесленников как для Эпидамна, так и для Гортины и Элевтерны едва ли подлежит сомнению.

34. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., изд. 2-е, т. III, стр. 21.

35. А. К. Бергер, Социальные движения в древней Спарте, М., 1936, стр. 15; Л. Н. Казаманова, Рабовладение на Крите в VI-IV вв. до н. э., ВДИ, 1952, № 3, стр. 25 слл.

36. На Крите этот дефицит усугублялся общей отсталостью экономики. В VI-V вв. критские города оказались в невыгодном (сравнительно с передовыми государствами Греции) положении. Будучи удалены от важнейших торговых путей, не участвуя в сколько-нибудь значительных войнах на материке, они не имели постоянного притока покупных рабов и вынуждены были обратиться к внутренним ресурсам, на что указывает развитие долгового рабства (Kohler u. Ziebarth, ук. соч., стр. 31, 34).

37. Ср. Plat., Leg., 848 D — Е; также ремесленные поселки в древнейшей Аттике (J. Тöрffer, Attische Genealogie, В., 1889, стр. 134-146).

38. Это не исключает того, что непосредственной причиной опубликования законов могла послужить конкретная экономическая обстановка V в., в частности растущая деловая самостоятельность ремесленников (в надписях на это указывает наличие у них значительных сумм денег); отношения, прежде ни у кого не вызывавшие сомнений, теперь потребовали своего юридического закрепления.

39. К. Маркс, Формы, предшествующие капиталистическому производству, М., 1940, стр. 16.