Часть II. Эпоха средней и поздней бронзы
Предварительные замечания
Название «эпоха средней и поздней бронзы» (в переводе на абсолютную хронологию весь этот временной отрезок приблизительно соответствует II тыс. до н. э.), в сущности, столь же условно, как и название предшествующей ей эпохи ранней бронзы. Как было уже замечено, границы между тремя основными фазами эпохи бронзы — периодами, или эпохами, ранней, средней и поздней бронзы — слишком растяжимы и едва ли могут быть сейчас четко фиксированы на хронологической шкале. Реальной основой периодизации истории Крита и других островов Эгеиды во II тыс. до н. э., так же как и датировок «расположенных» в этих хронологических пределах археологических памятников, остается поэтому также и здесь разработанная Эвансом и усовершенствованная другими учеными схема чередования различных типов и форм минойской керамики. Тем не менее сейчас уже трудно усомниться в том, что именно II тыс. было в истории эгейских обществ эпохой бронзы в самом прямом и точном значении этого термина, поскольку именно в это время бронза заняла безусловно доминирующее положение в различных отраслях общественного производства, за исключением, может быть, только сельского хозяйства,1 и стала ведущим индустриальным металлом.
Археологически достаточно надежно документированный переход эгейской металлургии в конце III — начале II тыс. до н. э. на новый, качественно иной уровень развития,2 по всей видимости, был тем основным толчком, который намного ускорил темпы экономического и социального прогресса эгейских обществ и дал возможность, по крайней мере тем из них, которые находились в тот момент в особенно благоприятных условиях, наконец преодолеть важный исторический рубеж, отделяющий эпоху варварства от цивилизации. Только теперь им удалось в полной мере реализовать тот экономический и культурный [79] потенциал, который был накоплен ими в течение III тыс. Видимо, не случайно в авангарде этого поступательного движения почти сразу же оказался о-в Крит, до тех пор не игравший сколько-нибудь заметной роли в общем культурном развитии региона. По своему географическому положению этот гористый, сильно вытянутый в длину остров представляет как бы естественный форпост Эгейского мира, выдвинутый далеко на юг в сторону африканского и сиро-финикийского побережий Восточного Средиземноморья. По-видимому, именно в начале эпохи средней и поздней бронзы или даже несколько раньше здесь возник в связи с бурным ростом эгейского мореплавания один из самых оживленных морских перекрестков древней ойкумены. Находки изделий восточного, в основном египетского, происхождения (каменных сосудов, скарабеев, печатей и статуэток из слоновой кости, фаянсовых бус и т. п.) в критских поселениях и некрополях свидетельствуют об интенсивных торговых контактах минойцев со странами Передней Азии. Некоторая часть этого материала датируется еще III тыс. до н. э., но основная его масса приходится уже на первую половину следующего II тыс. (Schachermeyr, 1964, S. 77 ff.; 1967, S. 10 ff., 30 ff.; Renfrew, 1972, р. 444 ff., 455 ff., 471 ff.).
Минойцы отнюдь не были просто приобретателями предметов восточного импорта, пассивно ожидавшими прибытия новых партий заморских товаров, оставаясь на своей территории, но, напротив, сами активно «выходили на связь» со своими партнерами, совершая плавания к берегам Египта, Кипра, Сирии. Об этом свидетельствуют найденные во всех этих районах образцы критской керамики, основная масса которой датируется первой половиной II тыс. (Kantor, 1947, р. 17 f.; Schachermeyr, 1964, S. 80). Значительную часть приобретенных ими в странах Востока предметов роскоши и дефицитных видов ремесленного сырья критские мореплаватели затем с большой выгодой для себя перепродавали жителям других островов Эгеиды и обитателям материковой Греции. Таким образом, за несколько столетий Крит стал крупнейшим центром транзитной торговли в Восточном Средиземноморье и вместе с тем новым важным звеном в системе взаимосвязанных культур этого региона.
Не приходится сомневаться в том, что одним из главных стимулов, побуждавших минойских мореходов совершать далекие и, конечно, сопряженные с большими опасностями и затратами плавания на восток, в особенности к берегам «медного острова» Кипра, была потребность в металле, и прежде всего в основных компонентах бронзы — меди и олове, месторождения которых на самом Крите были крайне незначительны и наверняка не могли обеспечить достаточным количеством сырья местную металлургию (Stos-Gale, Gale, 1984, р. 59). Медь и бронза были важнейшей частью критского и вообще эгейского импорта из стран Востока. Оба металла ввозились либо в виде слитков, либо в виде уже готовых изделий, преимущественно оружия — ножей, кинжалов, наконечников копий и т. п., что подтверждается археологическими находками предметов этого рода — как непосредственно восточного происхождения, так и изготовленных по восточным образцам местными эгейскими мастерами (Branigan, 1974, р. 117, 122 f.; ср.: Renfrew, 1972, р. 448 f., 472).
Разумеется, мы не должны представлять себе минойцев как безраздельных монополистов, на целый ряд столетий поставивших под свой контроль всю эгейскую торговлю металлами и другими материальными ценностями, вывозимыми из стран Востока. Во-первых, при всем своем могуществе правители Крита не могли помешать таким опытным мореплавателям, как обитатели Кикладских [80] островов, и даже более отсталым жителям прибрежных районов материковой Греции совершать полуторговые, полупиратские экспедиции к берегам Восточного Средиземноморья. Во-вторых, как показали данные металлографического анализа, в период поздней бронзы, т. е. приблизительно после 1600-1500 гг. до н. э., значительная часть меди, находившейся в обращении в пределах Эгейского бассейна, и в том числе на Крите, доставлялась не с Кипра, а из Лаврийских рудников, расположенных в Аттике (Stos-Gale, Gale, 1984, р. 62 f.). Ясно, что к этому источнику металла, находившемуся в самом сердце эгейского региона, имело доступ почти все его население, и только олово, второй из двух главных компонентов бронзы, по-прежнему приходилось ввозить откуда-то издалека.
Можно предполагать, что в эгейской торговле оловом и некоторыми другими дефицитными видами сырья, в том числе золотом, слоновой костью, черным деревом и др., Крит продолжал играть ведущую роль вплоть до начала общего кризиса и упадка минойской цивилизации в XV в. до н. э. И причину этого следует искать, как нам думается, не только в исключительно благоприятном географическом положении этого самого большого острова Эгейского моря, о чем мы уже говорили выше, но и в тех важных социальных и экономических переменах, которые происходили в это время в самом критском обществе. Судя по всему, процесс становления классового общества в его наиболее типичной для того времени форме дворцово-храмовой цивилизации, в эпоху ранней бронзы особенно быстро продвигавшийся к своей конечной цели в отдельных районах материковой Греции (Арголида, Мессения) и уже успевший принести здесь некоторые, пусть преждевременные плоды, но затем насильственно прерванный в своем развитии, теперь с еще большей силой и интенсивностью возобновился на Крите, первоначально заметно в этом отношении отстававшем от материка. На рубеже III-II тыс. до н. э. здесь сформировались первые редистрибутивные системы, или, говоря иначе, ранние зачаточные формы дворцовых хозяйств, развитие которых в то время, по всей вероятности, происходило в рамках примитивных потестарных образований типа протогосударств, или, если использовать терминологию Ренфрью и некоторых других западных авторов, «вождеств» (chiefdom).
Сразу же следует подчеркнуть, что вопреки широко распространенным в науке представлениям появление на Крите первых дворцов или протодворцов вместе с тесно связанными с ними системами учета и перераспределения материальных ценностей, иерархиями светских и культовых должностей и т. п. отнюдь не должно восприниматься как некий мираж, внезапно возникший как бы из ничего и без всякой подготовки на пустынном, малонаселенном острове. Судя по некоторым признакам (подробней о них будет сказано ниже), процесс становления критских дворцовых государств и самих дворцов в качестве их главных жизненных центров растянулся на целый ряд столетий, начавшись в пока еще почти недоступных нашему непосредственному наблюдению глубинах эпохи ранней бронзы и завершившись в полной мере не ранее XVII в. до н. э. В начале II тыс. так называемые «дворцы» и их хозяйства представляли собой лишь небольшие разрозненные островки «плановой» экономики, со всех сторон окруженные множеством примитивных земледельческих общин, социальное и экономическое развитие которых шло крайне замедленными темпами.
Тем не менее создание первых редистрибутивных систем вскоре принесло свои плоды. Даже простейшая хозяйственная организация такого рода, объединявшая [81] материальные и человеческие ресурсы нескольких десятков общин, создавала условия для невозможного и невиданного доселе размаха торговых операций как на самом Крите, так и далеко за его пределами. Дворец, совмещавший в едином комплексе функции святилища, общественной житницы и своеобразного эмпория и к тому же державший под своим контролем обширную сельскохозяйственную территорию, имел несомненные преимущества как торговый контрагент перед любой компанией «частных предпринимателей», которая могла возникнуть в тот период в недрах минойского и вообще любого эгейского общества. Можно с уверенностью утверждать, что именно зарождение первых дворцовых хозяйств на Крите во многом определило успех минойской торговой экспансии как в самой Эгеиде, так и в странах Восточного Средиземноморья, хотя не менее справедливым, вероятно, следует признать и обратное умозаключение: именно потребность минойского общества в хорошо налаженной системе контактов с сырьевыми рынками Передней Азии, в особенности с ее металлодобывающими районами, была одним из главных стимулов, вызвавших к жизни дворцы и дворцовые хозяйства Крита.3 Мы не склонны вслед за К. Ренфрью отодвигать «коммерческий фактор», т. е. внешнюю торговлю, куда-то на самый задний план в построенной им модели генезиса эгейских цивилизаций, делая главный акцент на необходимости перераспределения (редистрибуции) местных ресурсов каждого субрегиона (Renfrew, 1972, р. 473; ср.: Geiß, 1974, S. 322 f.; Willetts, 1977, р. 67).4
В то же время мы отнюдь не сбрасываем со счета также и этот последний фактор, отдавая себе отчет в том, что дворцовое хозяйство как основная экономическая ячейка любой цивилизации бронзового века нуждалось для своего возникновения в обширных земельных массивах, пригодных для выращивания разнообразных сельскохозяйственных культур, и в пастбищах для различных пород крупного и мелкого скота. Видимо, именно по этой причине дворцовые хозяйства так и не сложились на Кикладах и других архипелагах Эгейского моря, несмотря на то что вся масса островов уже с самого начала эпохи средней и поздней бронзы находилась в сфере мощного влияния минойской цивилизации. И напротив, сравнительно слабо связанные с Критом и пребывавшие, по крайней мере в течение первых четырех столетий II тыс. (так называемый «среднеэлладский период»), в состоянии, близком к первобытной дикости, обитатели ряда областей материковой Греции (Пелопоннеса, Аттики, Беотии, Фессалии и др.) в конце концов сумели преодолеть свою отсталость и, использовав достижения минойской культуры, создали во второй половине того же тысячелетия свой так называемый «микенский» вариант дворцовой цивилизации.
Появление по крайней мере двух очагов ранней государственности в тесных географических границах Эгейского мира неизбежно должно было привести [82] к нагнетанию политической напряженности в этом регионе, выразившейся в соперничестве и борьбе за первенство между правителями минойского Крита и ахейскими державами материковой Греции. Как известно, борьба эта завершилась около середины XV в. до н. э. установлением на Крите ахейского владычества, после чего этот остров был включен в систему микенских государств на положении, скорее всего, одного из второстепенных ее членов. Впрочем, упадок, а затем и вырождение самой минойской цивилизации начались еще до утверждения новой ахейской династии в Кноссе. Смертельный удар, после которого ей так и не удалось уже оправиться, был нанесен ей, как принято сейчас думать, еще в первой половине XV в. Многие авторы вслед за Сп. Маринатосом связывают эту катастрофу, во время которой погибли почти все большие и малые критские поселения, за исключением Кносса, с грандиозным извержением Санторинского вулкана, хотя датировки и самого этого извержения, и, может быть, действительно связанных с ним тотальных разрушений на Крите до сих пор остаются предметом дискуссии (Doumas, 1974; Luce, Bolton, 1976; Schachermeyr, 1976, Bd 2, S. 86 ff.; Pichler, Shiering, Schock, 1980). Неясно также, почему культурный упадок, начавшийся после этих событий, имел все признаки необратимого процесса и возвращение минойской цивилизации на прежний путь развития оказалось в конце концов невозможным.
Зона эгейской урбанизации в эпоху средней и поздней бронзы во многом, хотя и не вполне, совпадает с зоной распространения дворцовых государств и составляющих их экономическую основу редистрибутивных систем. Соответственно уже а priori можно предполагать, что место, занимаемое тем или иным минойским или микенским поселением в типологической шкале эгейской урбанизации, будет зависеть прежде всего от функций, выполняемых этим же поселением в рамках данной редистрибутивной системы, охватывающей один из районов Крита, Пелопоннеса или Средней Греции. Однако этот принцип не всегда себя оправдывает. Как следует из уже сказанного выше, урбанизацией во II тыс. до н. э. были охвачены и те части Эгейского мира (основная часть островной зоны Эгеиды), где дворцовые государства и их хозяйства не могли сложиться в силу неблагоприятных экологических условий. Следовательно, мы вправе предположить, что оба процесса — урбанизация и становление дворцовых государств — не были вполне идентичны друг другу и что основное их направление в конечном счете зависело от иногда совпадающих, иногда же довольно сильно различающихся между собой комбинаций, быть может, одних и тех же факторов. Более подробно о соотношении этих двух процессов будет сказано в следующих главах. [83]
Примечания:
1. Находки медных и тем более бронзовых сельскохозяйственных орудий — лемехов, мотыг, серпов — представляют чрезвычайную редкость даже в слоях второй половины II тыс. до н. э. (Блаватская, 1976, с. 62 сл.). С другой стороны, в некоторых поселениях уже микенского времени, например в Мальти (северная Мессения), еще встречаются орудия, изготовленные из камня или кости и почти ничем не отличающиеся от своих неолитических предшественников (Valmin, 1938, р. 339, 360, 365).
2. Этот переход был связан прежде всего с широким внедрением в производство бронзы, состоящей из сплава меди и олова, взамен использовавшейся в более раннее время чистой меди или так называемой «мышьяковистой бронзы» (Branigan, 1974, р. 71 ff.).
3. Показательно, что самое большое из всех известных до сего времени скоплений бронзовых слитков в виде растянутой бычьей шкуры (всего 19 экз. общим весом свыше полутонны) было найдено при раскопках так называемого «малого дворца», или «царской виллы», в Айя Триаде близ Феста (Graham, 1972, р. 50).
4. Признание торговли со странами Востока фактором второго или даже третьего порядка означает, в сущности, умаление значимости технологического фактора, т. е. в первую очередь эгейской металлургии, которая едва ли могла бы успешно развиваться без налаженных контактов с Кипром и другими районами Передней Азии (Месопотамией?), откуда, по всей видимости, в Эгеиду доставлялось олово. В этой связи особое значение приобретает факт синхронности возникновения первой дворцовой цивилизации и широкого распространения индустрии бронзы в пределах Эгейского мира.
